Корм - Мира Грант

— Войдите, — отрывисто отозвался чей-то раздраженный голос.

При первой нашей встрече главный помощник сенатора Роберт Ченнинг показался мне эгоистичным привередой: чуть что не по нем — открыто выказывает недовольство. Впечатление не поменялось и несколько месяцев спустя, хотя я и видела: работу свою он выполняет превосходно. Ченнинг не путешествовал с караваном, а в основном сидел в висконсинском офисе Раймана — резервировал помещения для выступлений сенатора и координировал общение с прессой. Ведь, по его словам, «три любителя с журналистскими лицензиями и новомодным сайтом не могут в полной мере осветить кампанию». Забавно, но именно поэтому я его и уважаю: говорит подобные вещи прямо в лицо. С самого первого дня Ченнинг совершенно откровенно высказывался обо всем, что хоть как-то могло повлиять на выборы, и его ничуть не заботили ничьи уязвленные чувства. Не самый приятный в общении человек, но хорошо, если такой на твоей стороне.

Хотя сейчас он явно был не на моей. Во всяком случае, его прищуренный взгляд говорил именно об этом. Галстук у Ченнинга сбился на сторону, а пиджак он снял и повесил на спинку стула. Значит, денек выдался не из легких. У сенатора-то галстука вообще не было, но Райман склонен обращать гораздо меньше внимания на внешние приличия, а вот его помощник разоблачается только в крайнем случае, если уж совсем одолел стресс.

— Решила проверить, как идут дела на передовой. — Я закрыла за собой дверь. — И возможно, записать парочку приличествующих случаю высказываний.

— Мисс Мейсон, — сухо поприветствовал меня Ченнинг, — постарайтесь не путаться под ногами.

В глубине комнаты несколько стажеров по очереди сменяли друг дружку возле мониторов — следили за цифрами и печатали что-то в наладонниках и КПК.

— Постараюсь.

Я уселась на свободный стул, сцепила руки за головой и уставилась на главного помощника. Ченнинг ненавидит мои черные очки, ведь из-за них никогда не понять, смотрю я на него или нет.

Он смерил меня сердитым взглядом, схватил пиджак и направился к выходу:

— Пойду выпью кофе.

Сенатора сцена явно позабавила: он внимательно наблюдал, как я «выживала» его правую руку, а когда дверь за Ченнингом захлопнулась с оглушительным стуком, громко рассмеялся. Словно ничего смешнее в жизни не видел.

— Джорджия, это было подло.

— Села на стул, только и всего, — пожала я плечами.

— Коварная, коварная Джорджия. Думаю, ты пришла узнать, есть ли еще у тебя работа?

— Сенатор, у меня в любом случае есть работа, и ваша кампания никак на это не повлияет. А наблюдать за ходом голосования с тем же успехом можно и со стоянки нашего каравана. Нет, меня интересовала атмосфера в сердце предвыборного штаба.

Я оглядела зал: большинство присутствующих скинули пиджаки, а кое-кто и ботинки; повсюду валялись пустые стаканчики из-под кофе и надкусанные бутерброды, на белой доске недавно резались в крестики-нолики.

— Назовем ее в меру оптимистичной.

— Мы опережаем с отрывом в двадцать три процента, — кивнул сенатор. — Так что да, «в меру оптимистичная».

— Как настроение?

— В смысле? — нахмурился мужчина.

— Сэр, в следующие, — я нарочито театрально посмотрела на часы, — шесть часов выяснится, будет ли республиканская партия рассматривать вас в качестве своего номинанта и есть ли шанс попасть на всеобщие выборы. Или же вам достанется утешительный приз — место заместителя. Или же вообще ничего не достанется. Предвыборная гонка по-настоящему начинается именно сегодня. Учитывая все вышесказанное, как настроение?

— Мне страшно. Одно дело сообщить жене: «Милая, выдвинусь-ка я на пост президента в этом году». И совсем другое — теперь. Теперь все гораздо серьезнее. Я, конечно, жду результатов, но и не переживаю слишком сильно. Как бы то ни было, люди сделают свой выбор, и я приму любое их решение.

— Но вы рассчитываете, что выберут вас.

— Джорджия, — Райман строго на меня посмотрел, — ты берешь интервью?

— Возможно.

— Спасибо, что предупредила.

— Предупреждать вас не входит в мои обязанности. Повторить вопрос?

— А это был вопрос? — отозвался сенатор с неожиданной иронией в голосе. — Да, я рассчитываю, что проголосуют за меня. Невозможно зайти настолько далеко, насколько зашел я, без определенного самомнения. Я считаю, что средний американец обладает достаточно развитым интеллектом и способен понять, что лучше для его страны. Не стал бы вступать в борьбу, если бы не считал себя достойным претендентом на президентский пост. Разочаруюсь ли я в случае проигрыша? Немного. Вполне естественная реакция. Но я верю: американцы достаточно умны и в состоянии выбрать себе президента. Так что в подобном случае придется серьезно проанализировать собственные действия и понять, что и почему я сделал не так.

— Вы обдумывали следующие шаги? На тот случай, если сегодня наберете достаточно голосов и продолжите борьбу?

— Буду по-прежнему рассказывать о своей программе, ездить по стране и встречаться с людьми. Дам им понять, что не собираюсь становиться президентом для того, чтобы сидеть в герметичной комнате и закрывать глаза на проблемы страны.

Прозрачный намек на Верца. И вполне заслуженный. Нынешний президент с самых выборов и шагу не ступил за пределы защищенной зоны. За это в основном и критикуют его администрацию: он не осознает, что не все могут позволить себе жить в подобных условиях и дышать исключительно отфильтрованным воздухом. Послушать Верца, так зомби нападают только на глупых простофиль. А между тем с этой угрозой ежедневно вынуждены сталкиваться девяносто процентов населения земного шара.

— А что думает миссис Райман?

Лицо сенатора смягчилось.

— Эмили рада, что все складывается хорошо. Я участвую в кампании, и моя семья полностью одобряет и поддерживает мое решение. Без них я бы не продвинулся и вполовину так далеко.

— Сенатор, Тейт (а его многие расценивают как вашего главного соперника в Республиканской партии) неоднократно призывал ужесточить проверки среди детей и стариков. Он также настаивает на повышении финансирования частных школ — с его точки зрения, из-за слишком большого количества учащихся в государственных учреждениях увеличивается риск распространения вируса. А каково ваше мнение?

— Мисс Мейсон, у меня три дочери, и они все учатся в превосходных государственных школах. Старшая…

— Ребекка Райман, ей сейчас восемнадцать?

— Правильно. В этом июне она окончит старшую школу и поступит в Брауновский университет, где, как и ее отец, будет изучать политологию. Правительство обязано поддерживать систему бесплатного школьного образования, доступного для всех. А это означает, что дети младше четырнадцати лет действительно должны подвергаться частым и регулярным проверкам. Что, в свою очередь, влечет за собой повышение расходов на обеспечение безопасности. Но я считаю, забирать деньги у государственных школ лишь потому, что они могут представлять собой угрозу, — это то же самое, что сжигать амбар из страха, что в нем сено сгниет.

— Вас обвиняют в том, что вы недостаточно внимания уделяете духовным проблемам нации и слишком сильно концентрируетесь на проблемах мирских. Как вы к этому относитесь?

Сенатор саркастически улыбнулся.

— Моя позиция такова: если Господь спустится к нам и поможет мне с моими обязанностями, я буду счастлив оказать Ему такую же услугу. Но пока я концентрируюсь на том, чтобы люди жили спокойно и не голодали, а Ему предоставляю заняться тем, в чем я помочь никак не могу.

Дверь открылась, и на пороге появился Ченнинг с подносом в руках. На подносе громоздились бумажные стаканчики из «Старбакса». На него тут же набросились стажеры. Началась суматоха. Передо мной на столе внезапно возникла открытая банка колы. Я благодарно кивнула, сделала глоток и спросила сенатора:

— Если сегодня все для вас закончится, если это наивысшая точка всех усилий и трудов… оно того стоило?

— Нет. — Разговоры в комнате мигом смолкли. — Ваши читатели наверняка уже знают, что в этом месяце в моем штабе кто-то устроил диверсию. В результате погибло четверо хороших людей, которые работали на меня. И не только ради денег, но и ради своих идеалов. Теперь эти герои уже не с нами, но в ином мире. Останься они в живых, я, возможно, отступил бы с легким сердцем — чуть опечалился бы, извлек для себя урок, но твердо верил, что поступил правильно, приложил все возможные усилия и в следующий раз обязательно добьюсь успеха. Но сейчас… Что бы я ни делал, их уже не воскресить. Если бы я мог вернуть погибших в Икли, сделал бы что угодно и не задумываясь. На данный же момент сделать я могу только одно — победить. Ради идеалов, из-за которых они погибли, ради их памяти. Так что если результаты не в мою пользу, если придется вернуться домой несолоно хлебавши и сообщить их семьям: «Простите, все-таки не удалось»… Нет, тогда оно того не стоило. Но по-другому я поступить не мог.