Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

— Неужели они готовы жениться на Мата Хари?

— Голубушка! — воскликнул я, потом неохотно закончил: — Нет, голубка, не готовы.

— Но ведь на оперных певицах женятся. И на актрисах тоже, — возразила она.

— Ты же была замужем, — уклончиво ответил я. — По-моему, тебе это было не по душе.

Она лишь посмотрела на меня глазами, в которых отразилась бездонная тоска, и положила записки снова в вазу, которую я взял у нее из рук и стал изучать имена.

— Де ля Сюр… Дю Ман… Ренан… Валлоны… Любопытная коллекция, дорогая моя.

— Однажды бедная Мата Хари влюбится, — проговорила она печально. Потом, закатив глаза, улыбнулась, как девчонка, и прибавила: — Тогда берегись!

Весна была поздней и чудной, дождь мягок, как шерстка котенка, и каштаны на бульварах походили на свечи в алтаре. Когда небо прояснялось, по нему плыли барашки облаков, улицы наполнялись людьми, гулявшими весь день, словно находясь не в Париже, а в Испании, где вечный праздник.

Представления наши устраивались все реже, но мы готовились к осени, чтобы выступать в «Олимпии». Новые костюмы. Два новых танца. Новое музыкальное сопровождение. На это у нас было лето. Своим «девочкам», как я иногда называл Герши и Мата Хари, я предложил совершить путешествие. Например, в Италию.

Герши нервничала, но уезжать из Парижа не хотела. Вероятно, чувствовала, что Мата Хари может существовать только в Париже.

— Что нам делать в Италии? — спросила она. — По сторонам глазеть?

В тот вечер я сидел на резном, с высокой спинкой, стуле, наблюдая за ней, и злился. Подложив под голову соединенные замком руки, Григорий лежал на персидском ковре в своей блузе с расстегнутым воротом, похожий на большого лохматого и несчастного зверя. С надутым лицом, выпятив полную нижнюю губу, Герши ходила взад и вперед по комнате. Перед этим мы пообедали все вместе — львица, ее тень и верный пес.

— Все разъезжаются, — пожаловалась Герши, остановившись у двустворчатого, до самого пола, окна, выходившего на балкон с видом на Сену. Затылком она касалась бархатных портьер.

— Все, кроме каких-то двух миллионов бедняков, которым это не по карману, — буркнул Григорий себе под нос. По убеждениям он был социалист, но революционер никудышный. Сама мысль о насилии вызывала в нем отвращение, делая жизнь безысходной.

Когда ему исполнилось семнадцать, мы опасались, что он покончит с собой. Юноше свойственна была присущая русским впечатлительность и склонность к опрометчивым поступкам. Однажды, два года назад, мы было решили, что это уже произошло. Мы уже оплакивали его. Жалели от души и тогда поняли, что такое — оплакивать потерю друга.

Подойдя к юноше, Герши запустила пальцы в его густые, мягкие волосы. Он встряхнулся. Отношения между ними в известной мере напоминали отношения между хозяйкой и крупным домашним животным, которое баловали, но так и не приручили. Хотя Григорий и грелся под лучами Герши, держался он независимо. Пропитание добывал, моя посуду в бистро, и не желал искать более престижное занятие.

— Мои руки — это мои слуги, — заявил он. — Они трудятся, а я свободен.

Отказываясь от финансовой помощи Герши, он принимал от нее только нежность.

Оставив Григория, Герши подошла к камину и оперлась локтем о каминную доску.

— Мата Хари нужна chateau[32] в провинции, — проговорила она, косясь на меня, чтобы узнать, какова будет моя реакция. Как и следовало ожидать, я ответил:

— Послушай-ка…

— Совсем крохотная chateau, — сказала она.

— Такой малюсенький, лилипутский домик, — подхватил Григорий. И оба рассмеялись, глядя на меня.

— Бедный Луи, — проговорил Григорий.

— Не вытягивай так лицо, господин Жмот, не то не знаю, что с тобой сделаю, — сказала Герши.

Из прихожей донесся стук молотка по двери. Герши устремилась было к выходу, но потом уселась на излюбленное свое место, подперла ладонью подбородок и уставилась вдаль. По лестнице, которая вела к кухне и комнате прислуги, находившимся наверху, простучала каблуками Тереза. Служанкой она была идеальной, но топала, как слониха. Прежде чем ответить на стук, она осторожно приоткрыла дверь.

Через минуту вернулась и, взмахнув накрахмаленным передником, объявила:

— Вам кланяется месье Валлон. Завтра он уезжает по делам и просит мадам принять его вечером. Молодой месье Валлон, — обрадованно прибавила она.

— Поставь куда-нибудь, — произнесла Герши, показав одной рукой на огромный букет из цветочного магазина, а другой потянулась за маленькой коробочкой от ювелира.

Гибкими пальцами танцовщицы она схватила подарок и, высунув кончик языка, совсем как девочка-жадина, потянула за пунцовую ленточку.

Воркуя от удовольствия, извлекла часики, подвешенные на цепочке к булавке с изумрудом. И тотчас стала прикалывать ее к тонкому шелковому платью, хмурясь при мысли, что придется проделать в ткани отверстия. Потом чуть поправила камень и стала любоваться эффектом.

— Какие хорошенькие, верно? Надо переодеться. Ах, какая прелесть!

— Месье ждет, хочет узнать, доставил ли он вам удовольствие, — напомнила Тереза.

— Вели ему подождать, — сказала Герши. — И помоги мне переодеться. А вы играйте в шахматы! Ну, пожалуйста, — умоляюще посмотрела она на нас. На приказы мы с Григорием не очень-то реагировали.

Произошла забавная сцена, которую я не забуду.

Герши облачилась в изящное платье с высоким воротом от Вионне. В нем она выглядела весьма соблазнительно. Разумеется, она была в корсете, но не затянута туго, чтобы не искажать естественные линии тела. Перед вами была львица, лишь чуть замаскированная под светскую даму. И вы невольно представляли ее себе в постели.

Ее пожилой импресарио в строгом костюме и мальчишка с улицы с кудрявой, как у персонажей Боттичелли, головой склонились в углу над вырезанными из слоновой кости шахматными фигурами.

Поклонник, пылко жаждущий встречи, стоял на почтительном расстоянии от предмета обожания.

До чего же мы обескураживали его своим присутствием!

Месье Валлон был или храбрым, или толстокожим человеком, или же тем и другим. Как бы то ни было, до нашего угла доносились обрывки фраз, исполненных страсти и разочарования. «Вы сводите меня g ума, вы волшебница…» «Таких, как вы, я никогда еще не встречал…» Избитые фразы, подновленные искренностью. Он был приятной внешности. Один из тех провинциалов, которым идет некоторая полнота. Шикарнее своего родителя. Действительно обаятельный малый.

Обычно нам с Григорием удавалось увлечься игрой. Мы были заядлыми шахматистами одного уровня. Он — порывистый, зачастую осеняемый блестящими идеями; я — тяжеловатый на подъем, тугодум, но умевший надежно обеспечивать тылы. Однажды Герши перевернула нашу шахматную доску: мы никак не желали прерывать игру, хотя очередной воздыхатель давно покинул гостиную. Мы поставили фигуры на их места, а Герши, надувшись, ушла спать. Но в тот тревожный вечер мы никак не могли сосредоточиться, видя, что потеряли обеих своих владычиц. Когда Герши увела молодого человека на балкон, мы перестали делать вид, что играем.

— Дразнит бедолагу, — сказал я. — А ведь раньше она никогда этого не позволяла себе.

— Ты уж или ссы, или штаны застегивай! — сердито воскликнул Григорий и плюнул в сторону балкона.

Я был поражен. Несмотря на пошлость и убогость своего окружения, юноша редко бывал вульгарен. Нам обоим не по душе было поведение Мата Хари. Она сделала нас невольными свидетелями поступка, на который не способна даже честная шлюха. Может, мы хотели, чтобы она сочетала «священные» танцы с суетной жизнью и стала модной куртизанкой? Ведь это было бы естественно. Нельзя же до бесконечности носить драгоценные украшения на золотой цепочке с таким видом, словно это пояс девственницы.

Когда оба вышли, Герши держала Валлона за руку. Дрожа, тот нагнулся к ней. Она деликатным жестом остановила его. Нам пришлось встать и поклониться. Подходя с гостем к двери, она произнесла задушевным голосом:

— В четверг. Когда вы вернетесь.

— Итак, на этот раз ставим на молодого рысака. Валлона-сына, — заметил я, когда она вернулась в гостиную. Фраза прозвучала резко.

— Я лично предпочитаю Валлона-отца, — загадочно проговорила Герши. Потом так сильно ударила по подушке на оттоманке, что она упала. — Отправим длиннолицего Луи домой, Григорчик, а ты оставайся.

Григорий сердито взглянул на нее. В девятнадцать лет лицо его утратило природную невинность, но своим обликом он все еще напоминал этакого херувимчика.

— Нет! Если хочешь, пойдем ко мне!

Григорий жил в нише на чердаке и спал на матрасе без постельного белья. Угол был отгорожен от соседних владений ситцевой занавеской.

— Ты родился впервые, — выразительно произнесла Герши. — И ты болван.