Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

Чего она стоила без напряженной душевной работы и печали? Ведь надо было добиться того, чтобы зрители утратили душевное равновесие, чтобы не вздумали хихикать. Их можно было даже рассердить, но соблазнить. Если во время выступления она предстанет этакой пышечкой, какой я ее видел во время злополучной репетиции, эта шпана поднимет Мата Хари на смех, и тогда карьере ее конец. Часто я сам находился на грани срыва, боялся, что у нее не хватит пороху, но силы ее оказались неисчерпаемыми. Всякий раз Герши удавалось воспринимать себя со всей серьезностью и увлечь за собой и зрительный зал.

Во время исторического дебюта Герши в «Музее Гиме» мне стоило нечеловеческого труда добиться успеха у светской черни. Если бы ее осмеяли, на нас можно было бы поставить крест. Но во время последующих выступлений Герши в частных салонах я мог уже не переживать. В обстановке, кажущейся интимной, священная печаль и возвышенная чувственность воспринимались без оговорок.

Настоящее испытание нам еще предстояло. Еще бы — выложить из кармана от восьми до двенадцати кровных франков! Да эти люди шкуру с тебя сдерут, если не оправдаешь их ожиданий!

Издерганный своими тревогами, я взорвался.

— Ты мошенница! — завопил я, лупя себя кулаками по голому черепу. — Мошенница! Мошенница!

Что со мной произошло, я и сам не понимаю. Ведь если она халтурила, первой ее жертвой был я сам.

— Ты не должен, — произнесла она негромко трагическим голосом. — Не должен забывать ни на минуту, что я…

В словах ее мне померещилась дешевая мелодрама.

— Не забывать чего? Ах, храмы! Ах, похищена! Наври еще с три короба! Merde! Jeune fille hollandaise[36]! Чего тут забывать-то?

— Да будет тебе известно, что я…

Я решил, что она скажет: «Я мать» — и напомнит о своем отпрыске от Мак-Леода, которому то и дело посылала игрушки. «Повалили ее где-нибудь под забором и все дела», — подумал я в бешенстве и, откинув назад голову, расхохотался ей в лицо.

— …Я убийца!

Смех застрял у меня в глотке. Я в ужасе уставился на Герши. Лицо ее внезапно осунулось, глаза вылезли из орбит, того и гляди упадут мне в ладони, как огромные шары из черного мрамора. «Мата Хари…» Любопытное дело, я назвал ее именно так, а не «Герши».

Голос ее звучал монотонно и негромко. На фоне побеленной стены покачивалась ее тень, которая отражалась в зеркале, стоявшем на туалетном столике.

— Женщина, которую я убила, убила ребенка. Совсем младенца. И я… была… избрана… орудием мести. Мы… люди добрые до тех пор… пока нас не призовут к отмщению. Ребенок… умер, я убила… убийцу и сама стала… убийцей. Так было нужно. И я сделала это.

Завороженный, я закачался вместе с ее тенью. Виски ломило.

— Правды не существует… Существует лишь смерть.

Она выпрямилась. Достала из ножен саблю. Крепко сжимая рукоять, взмахнула. Возникла пауза, длившаяся долю секунды, невидимое острие встретило сопротивление. Напряглись мускулы, вторая ладонь легла на рукоять, и стальной клинок вонзился в распростертое на полу тело.

Все это я явственно представил себе.

Не идет ли речь о том ребенке-призраке, о котором она иногда упоминала? Не его ли она мнила живым и не ему ли, не в силах смириться с его смертью, посылала в Голландию игрушки? Кто же был убит, он или же другой ребенок? Не ее ли это был ребенок?

— Это был твой ребенок? — прошептал я.

— Убить можно лишь тогда, — говорила она медленно, раздельно, — когда это не касается тебя лично. Если иначе… то ты сойдешь с ума. Я ненавижу смерть. Ненавижу… — воскликнула она истерическим голосом и рухнула на пол, — смерть…

Сначала я решил, что она упала в обморок. Потом она начала кататься по полу, зажмурив глаза, из которых лились слезы.

— Ай-и… ай-и… ай-и… — голосила она.

XV

ЛУИ. 1905 год

Согласно одной из легенд она отомстила за смерть сына, заколов женщину, которая его убила. Говорят также, что многие мужчины погибли из-за Мата Хари, что ради нее они дрались на дуэли…

Где трагедия и где комедия? Что причина, а что следствие? Где правда, а где вымысел?

Попробуем добраться до истины.

Мы всегда боялись, что Григорий покончит с собой. Еще до того, как познакомились с Герши. И все-таки после встречи с ней опасения наши значительно усилились. Впервые мы отправились в морг искать труп Григория на следующий день после того, как Герши нагишом позировала для Гийоне. Она опоздала в кафе, в котором мы всегда проводили время и на этот раз должны были в нем встретиться.

Да, это уже происходило «всегда». Некоторые дружеские связи, подобно любовным, имеют свои особенности, когда чувствуешь, что ты не просто встретил, а обрел друзей. Хотя с Герши мы были знакомы всего четыре дня, но уже считали ее своим старинным другом, с которым связывало нас далекое прошлое. Вот так.

Мишелю показалось, будто он видел, как в плаще с капюшоном она поворачивала с улицы Кафас. Я провел пальцем по запотевшему стеклу и сквозь мелкий дождь посмотрел на бульвар.

— Не она, — заключил я. — Герши дождя не боится.

— Она боится слез, — заметил Григорий. — Она никогда не плачет. Ты заметил? Давайте заставим ее расплакаться.

Талла заревела.

— Для чего тебе нужны наши слезы? — всхлипывая, спросила она.

— Прости же нас ты, Талла.За то, что ты рыдала.И бодрствовать устала, —

продекламировал Хайме, доставая из кармана грязный платок.

— Ненавижу вас всех, — заявила Талла, на что мы хором ответили:

— Пока не за что.

Герши все-таки появилась. На волосах ее сверкали капельки дождя, локоны прилипли к щекам. В то время только продавщицы, а не светские дамы ходили без головных уборов. Но в первый же вечер после того, как мы сказали, что у нее безобразная шляпа, Герши ее выбросила. И с тех пор никогда не надевала головного убора в дождь.

Мишель сдвинул свой берет набекрень. Это означало, что у него хорошее настроение. Герши готова была наброситься на него за то, что он не предупредил ее, какая натура нужна художнику. Но когда у Мишеля берет сдвинут таким образом, ему это как с гуся вода. Лицо его, обычно бесстрастное, сияло, как блин на сковородке, глаза округлились.

— Eh b'en, — произнес он, растягивая слоги. — Как дела?

— Я буду изображена на театральной афише музыкального театра, — с важным видом заявила Герши. — В костюме.

— Ах ты, моя миленькая, — проговорила Талла, положив одну руку на колени Мишеля, а вторую — Хайме. — Я так и знала. Не зря нынче утром поставила тебе свечку в церкви Сен Этьен дю Мон.

— За Герши, — пророкотал, словно из пулемета, Хайме. — А не ей. Ставят свечку только святым. Когда же ты научишься говорить правильно? За пять лет так и не усвоила грамматику, — продолжал он, не выпуская изо рта сигарету. Мы могли понять его французский только потому, что хорошо знали Хайме. — Кроме того, к чему Господу или Пречистой Деве стараться, чтобы какая-то буддистка позировала подонку художнику? Только потому, что их просила об этом польская putain[37]? Что за глупости! — Выросший в нищете в Бургосе, под сенью великолепнейшего и богатейшего собора, Хайме возмущался церковной роскошью.

Талла убрала руку с его колена, и я поспешно воскликнул:

— Не надо плакать! Конечно, вера абсурдна. Потому она и называется верой.

— Замолчи и дай сказать Герши, — оборвал меня Григорий. — Ты мне надоел.

— Григорий, миленький, дружочек мой, — проговорила Герши. — Я все расскажу тебе и больше никому.

— Должно быть, он славный малый, этот Гийоне, и пишет он отвратительно, — заявил Григорий, насупив густые брови.

— Несмышленыш, — возразил я. — Все обстоит наоборот. Пишет от отлично, по он слишком поздно родился. Поэтому и ведет себя отвратительно, желая снять проклятие со своего старомодного и превосходного академического таланта. Он подбивал к тебе клинья?

— У вас отвратительный склад ума, — ответила Герши. — Подозрительный, мерзкий.

— Ole! — произнес Хайме. — Вы посмотрите, как сверкают у этого ребенка глазки.

— Твой гнев, — вмешался Мишель, редко обращавшийся к женщинам на «ты», хотя с остальными из нас, разумеется, был фамильярен. — Твой гнев великолепен. Я научу тебя фехтовать.

— Неужели? Научи, пожалуйста, — захлопала в ладоши Герши.

— Ты же не учишь женщин фехтовать. Сам говорил, — надула губы Талла.

— А мы переоденем нашу Герши в мужской костюм, — учтивым тоном возразил Мишель. Все, даже Григорий, рассмеялись.

Герши с юмором рассказала, как прошел у нее день.

— Потом в шеренгу выстроились трое внуков Гийоне, как две капли воды похожих друг на друга. И вытаращили глаза. — Герши показала, как они это сделали. — Потом один из них произнес: «Дедушка, можно эта дама останется с нами?» Гийоне сказал, что я приду на другой день. «Нет, — заявил разбойник. — Мне эта дама нужна сию же минуту».