Дочь палача - Оливер Пётч

Симон покачал головой:

— Но ведь такие приюты есть и во многих больших городах. Даже в Регенсбурге и Аугсбурге…

Палач пошел в комнатку, чтобы поставить горшочек в шкаф.

— Наши торгаши, — закричал он оттуда, — это шавки трусливые! Некоторые из них приходят ко мне с завидным постоянством. Чума разразится в Венеции, а они уже трепещут!

Вернулся он, неся на плече дубинку из лиственницы и ухмыляясь.

— В любом случае, надо бы посмотреть на этот приют поближе. У меня такое чувство, что столько событий за столь короткое время просто не могут быть совпадением.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас, — сказал Куизль и потряс дубинкой. — Может, там и тот дьявол поблизости шатается… Давно хотел этому сатане башку проломить.

Он протиснул свое могучее тело в дверь и вышел под апрельское солнце. Симон поежился. Наверное, хорошо, если палача Шогнау боится сам сатана.

Строительная площадка находилась возле дороги на Хоэнфурх, на расчищенном участке леса, не более чем в получасе ходьбы от города. Симон часто видел здесь рабочих, когда проходил рядом. Они успели уже заложить фундамент и возвести кирпичные стены. Лекарь припомнил, что в прошлый раз видел, как поставили деревянные леса и стропила на крышу. Тогда же почти достроили несущие стены небольшой часовенки поблизости.

Симон подумал о богослужениях последних месяцев, на которых священник во время проповеди с гордостью сообщал о продвигающемся строительстве. Церковь давно уже лелеяла мечту построить приют для больных. Ведь забота о бедных и убогих — ее исконное призвание. Кроме того, крайне заразные больные были опасны для всего города. До сих пор их отправляли в Аугсбург, в тамошнюю больницу. Но аугсбургцам хватало и своих прокаженных, потому в последнее время они с большой неохотой принимали чужаков. Впредь священники Шонгау не желали идти ни к кому на поклон. Новая больница должна была стать символом независимости города, хоть в совете строительство мало кто поддерживал.

Теперь на некогда взлелеянной площадке мало что уцелело. Большинство стен рухнули, словно что-то в них врезалось со всего разгона. Стропила смотрели в небо обгорелым остовом, подмостки раскурочены либо сожжены. В воздухе стоял запах сырого пепла. В придорожной канаве застряла одинокая телега, груженная досками и бочками.

В углу расчищенной площадки находился колодец, сложенный из камня. На краю его сидела группа рабочих, которые растерянно смотрели на груду развалин. Работа целых недель, если не месяцев, псу под хвост. Строительство кормило этих людей каждый день, и теперь их будущее стояло под вопросом. Церковь пока еще не сообщала, что будет делать дальше.

Симон поприветствовал строителей коротким кивком и прошел в их сторону несколько шагов. Те с подозрением разглядывали его и продолжали жевать хлеб. Вероятно, лекарь потревожил их за едой, и они не желали тратить и без того короткий отдых на болтовню.

— Скверно выглядит, — воскликнул Симон, пока подходил. Палач следовал за ним, чуть отставая. — Уже знаете, кто это сделал?

— Тебе-то что? — один из рабочих сплюнул перед ним. Симон узнал в нем одного из тех, что двумя днями ранее пытались ворваться к знахарке в тюрьму. Мужчина смотрел поверх его плеча на Куизля. Палач улыбался и покачивал дубинкой из стороны в сторону.

— Привет, Йозеф, — сказал он. — Как жена? Уже лучше? Помогло мое средство?

Остальные работники с удивлением повернулись к плотнику, которого в городе назначили прорабом.

— У тебя жена заболела? — спросил один из них. — Ты нам ничего про это не говорил.

— Это… ничего страшного, — проворчал Йозеф и в поисках помощи воззрился на палача. — Просто легкий кашель. Так ведь, господин Куизль?

— Верно, так. Будешь столь любезен, Йозеф, покажешь нам, что тут и как?

Йозеф Бихлер пожал плечами и двинулся в сторону порушенных стен.

— И показывать-то особо нечего. Идемте.

Палач с лекарем пошли за ним, а остальные вернулись, перешептываясь, к колодцу.

— А что с его женой? — спросил Симон.

— Она не хотела больше с ним спать, — ответил Куизль и стал осматриваться вокруг. — Он попросил знахарку приготовить ему любовный напиток, но та отказала ему. Считает, что это колдовство. Тогда он обратился ко мне.

— И вы ему?..

— Иногда вера лучше любого напитка. Вера и немного разведенной в воде глины. С тех пор он пока не жаловался.

Симон ухмыльнулся, но потом покачал головой. Человек хотел увидеть, как знахарку обвинят в колдовстве и сожгут, но при этом выпрашивал у нее колдовские зелья.

Тем временем они добрались до фундамента больницы. Стены, некогда высотой в человеческий рост, местами были разрушены до основания, повсюду на земле лежали камни. Сложенные доски разбросали, а затем подожгли. В некоторых местах еще поднимался дым.

Йозеф Бихлер, взглянув на разрушения, перекрестился.

— Это все дьявол, не иначе, — прошептал он. — Тот самый, что детишек погубил. Кто другой мог так стены разгромить?

— Дьявол или несколько сильных мужчин с бревном, — сказал Куизль. — Вон с тем, например. — Он указал на толстый ствол березы с обрубленными сучьями, который лежал недалеко от северной стены. От леса к площадке, и от нее к стенам тянулся след. Палач кивнул. — Они использовали его вместо тарана.

Они шагнули через остатки стен внутрь постройки. Основание подвала во многих местах было разломано, словно кто-то похозяйничал здесь с киркой. Каменные плиты сдвинули в сторону, повсюду лежали осколки кирпичей и комья глины. По углам подвала землю вырыли по колено в глубину, так что в случае чего стены могли просто провалиться. Выглядело все даже хуже, чем после нашествия шведов.

— Кто мог сотворить такое? — прошептал Симон. — Это даже не саботаж, это какая-то слепая ярость разрушения.

— Странно, — сказал Куизль, пожевывая погасшую трубку. — Собственно, чтобы саботировать строительство, достаточно поломать стены снаружи. А здесь…

Плотник тревожно взглянул на него.

— Говорю же, это дьявол… — прошипел он. — Только у дьявола хватит силы на такое. Он и часовню рядом смял кулаком так, будто та из пергамента.

Симон поежился. Близился полдень, солнце разогрелось, но туман разогнать не могло — он все еще вился густыми клубами над просекой. Всего в нескольких метрах от стройки начинался лес, но видны были лишь силуэты деревьев.

Куизль тем временем снова вышел наружу через арку ворот и начал что-то выискивать перед восточной стеной. Наконец он остановился и закричал:

— Здесь! Отчетливые следы. Их было четверо или пятеро.

Внезапно он наклонился и что-то поднял с земли. Это оказался черный кожаный мешочек, не больше детского кулачка. Палач развязал его, заглянул внутрь, а затем и понюхал. По губам пробежала улыбка.

— Отличный табак, — сказал он Симону и плотнику, которые подошли поближе, затем растер бурые волокна в крошки и еще раз потянул носом. — Но не здешний. Слишком хорош. Что-то похожее я как-то встречал в Магдебурге. Они, должно быть, за него торговцев, как свиней, резали.

— Вы были в Магдебурге? — тихо спросил Симон. — Вы никогда об этом не рассказывали.

Быстрым движением палач сунул мешочек в карман плаща и, оставив без внимания вопрос Симона, двинулся в сторону часовни. Здесь их также ждала картина разрушения. То, что когда-то называлось стенами, теперь превратилось в разрозненные кучи камней. Якоб забрался на одну из них и осмотрелся вокруг, не прекращая думать о найденном мешочке.

— Здесь такой табак никто не курит! — крикнул он своим спутникам.

— Откуда вам знать? — резко спросил его плотник. — Это проклятая трава всегда воняет одинаково.

Куизль оторвался от своих размышлений и сурово глянул на Йозефа. Стоя на груде камней, окруженный туманом, он напоминал Симону великана из легенды. Палач указал на плотника пальцем.

— Это ты воняешь, — воскликнул он. — Твои зубы и пасть. А эта… как ты говоришь, трава, вот она пахнет! Она оживляет сознание и пробуждает тебя от грез! Аромат ее заполняет весь мир и возносит тебя к небесам, позволь тебе сказать! Для холопов, таких как ты, табак все равно слишком хорош. Его привозят из Нового Света и делают не для таких, болванов.

Прежде чем плотник успел что-нибудь ответить, вмешался Симон и указал на кучу бурой влажной земли прямо возле часовни.

— Смотрите, здесь тоже следы! — крикнул он.

Действительно, на земле там и тут отпечатались чьи-то подошвы. Бросив последний яростный взгляд на Йозефа, Якоб спустился и принялся изучать отпечатки.

— Следы сапог, — сказал он наконец. — Солдатских сапог, это уж точно. Таких я повидал достаточно… — Тут он громко присвистнул. — А вот это интересно… — и показал на хороший отпечаток, немного стертый со стороны пятки. — Этот человек хромает. Чуть подволакивает ногу и не может наступать твердо.