Смена караулов - Борис Бурлак

Вот как было дело.

А сейчас Филонович изобразил Воеводина исключительно жестоким человеком, которому ничего не стоило расстрелять ни в чем не повинного солдата. Ложь была настолько вызывающей, воинственной, что ошеломила Максима. То был ходовой сорт лжи, рассчитанный на полную безнаказанность… И вот даже такое письмецо надо расследовать кому полагается и, конечно, ответить автору в установленный срок, хотя Семен Филонович давно известен в области как желчный кляузник, имеющий за плечами строгий выговор с предупреждением…

Что-то сегодня и коронтин плохо действует: Максим принял новую порцию таблеток. Посмотрел на часы — скоро должна вернуться с работы Лиза. Пытался успокоиться, чтобы как-нибудь забыться, задремать. Но перед глазами, наплывая друг на друга, словно в кинематографе, текучими видениями сменялись памятные картины осенних боев сорок первого.

Максим отчетливо представил себе, как отбивались до последнего вздоха офицеры штаба Юго-Западного фронта и штаба 5-й армии. Окруженные в роще Шумейково немецкими танками, бронемашинами, мотопехотой, сами генералы легли за пулеметы. Максим видел сейчас, в полузабытьи, порывистого генерал-полковника Кирпоноса, командующего фронтом, и вдумчивого, уравновешенного генерал-майора Туликова, начальника штаба, в одной боевой цепи с другими генералами. То была, может, добрая сотня отважных военачальников. Сто генералов и полковников за пулеметами!.. Трое суток продолжалось это неслыханное в военной истории сражение. Немцы надвигались вал за валом, но снова откатывались назад. Если бы знать, что думали в те дни и часы Кирпонос, Тупиков, Бурмистенко и другие. Ну конечно, они жалели о своих оперативных ошибках, винили себя за поздний отход на тыловые позиции, но вряд ли оправдывались куда более серьезными просчетами иного, стратегического масштаба. Генералы за пулеметами… Они были уже рядовыми солдатами, а верный солдат лишь самого себя считает в ответе за неудачный исход боя. Они дрались — каждый до своего смертного часа, отвергнув даже в мыслях неписаную привилегию полководцев умирать последними… Разве немцы могли понять, когда стихла отчаянная пальба в роще, что победа, одержанная ими за Днепром, — это пиррова победа, что их ждет скорое возмездие на Волге? За горячими пулеметами лежали отвоевавшие свое генералы и полковники, но за каждым из них уже воскресали из мертвых целые дивизии на восточных дальних рубежах… Максим видел сейчас изреженную опушку незнакомой рощи, полынную сизую пыльцу на малиновых лампасах. Он чутко вслушивался в могильную тишину, что охватывала все окрест. Он сторожко проходил по украинской обугленной земле, боясь потревожить вечный сон былинных генералов… И его собственные беды на фронте казались ему ничтожными в сравнении с тем, что выпало на долю этих мучеников великой войны…

Максим очнулся — пришла Елизавета Михайловна.

— Что с тобой? — она склонилась над ним, взяла его озябшую руку, чтобы проверить пульс.

— Стенокардия, — вяло сказал Максим. — Я принял лекарство.

— Надо было позвонить мне в поликлинику или вызвать «скорую помощь».

— Ничего, пройдет.

— Ах, Максим, Максим…

Она сделала укол, присела возле дивана.

— Не бережешь ты себя. Опять с кем-нибудь понервничал. Нельзя тебе волноваться, ни в коем случае.

— Понимаешь, Лиза, какое дело…

— Потом, потом все расскажешь. Теперь молчи, пока не отпустит, молчи-молчи.

Лиза смотрела на мужа с двойным состраданием — жены и кардиолога. Он потягивался, точно от угара, дышал сбивчиво — то мелкими глотками, торопясь, то глубоко, жадно втягивая воздух. «Еще аритмия мучает его, — думала Лиза. — Одно к одному».

— Мне, кажется, получше, — сказал Максим. — Ты, Лизонька, не унывай. Пройдет.

Она улыбнулась как можно веселее, но улыбка все равно получилась жалкой:

— Тебе чуть лучше, и ты считаешь, что уже здоров. Нет, Максим, придется полежать с недельку.

— Власть медиков хуже всякой диктатуры. Мы, сердечники, в конце концов объединимся и свергнем вас.

— Хорошо, хорошо, а пока лежи. Сколько я тебя убеждала, что с сердцем можно договориться, надо только пойти ему на уступки. Инфаркт — суровый приговор, но подлежит обжалованию.

— Кому жаловаться-то?

— Самому себе, чтобы сделать разумные выводы. Не вставай, я приготовлю ужин.

Максим с облегчением ощутил, что приступ ослабевает. Грузная, давящая боль в груди постепенно затихала, и горло, стиснутое до судорог в скулах, будто освободилось от чьей-то железной хватки. «Грудная жаба» — до чего метко зовут в народе эту жестокую болезнь.

«С сердцем еще можно договориться», — мысленно повторил он Лизины слова. Что она этим хотела сказать? Как ни опасен, мол, склероз, его можно притормозить, а вот, скажем, рак ничем не остановишь, если он укоренится. Что ж, в этом есть некое успокоение.

Исключая фронт, Максим редко подумывал о смерти. Там, на фронте, всякое бывало. Смерть казалась вполне оправданной, естественной. Другое дело — смерть в мирное время и в самую пору духовного возмужания, когда понимаешь жизнь с полуслова, когда чувствуешь ход времени безошибочно, когда четко различаешь и такие дали, до которых, к сожалению, тебе не дано дойти. Ты, конечно, не эгоцентрист, но все-таки иной раз кажется, что с твоим уходом мир станет немножечко беднее. В общем, это верно, только звучит самонадеянно. Чем больше человек живет на белом свете, тем понятнее его тревоги за будущее, тем горше сожаления о лично недостигнутом. Положим, кое-что ты оставишь после себя — ведь кому-то безвозмездно передал свой жизненный опыт, — но досадно, что ясновидение старости не передается по наследству, его заново обретает каждый в течение долгих лет. Отсюда, наверное, и все тревоги, и сомнения, и обида на нехватку времени, положенного тебе от роду. Лишь чувство исполненного долга способно противостоять страху смерти. Да каждому ли сопутствует оно?

Максим глубоко задумался о неизбежной  с м е н е  к а р а у л о в: тут есть и свой разводящий — память, и свой пароль — будущее. Первыми на державные, на рабочие посты заступили те, кто совершал революцию. Эти люди и начинали сотворение Нового мира на выжженных пустырях России. Они строили вручную, как и воевали врукопашную. Сколько было перелопачено родной землицы в годы первых пятилеток! Неистовые тачечники тех лет выполняли самые трудоемкие работы по нулевому циклу индустриализации. Им помогали лошадки, списанные с буденновского счета, — они с трудом тянули вереницы грабарок из свежих котлованов. И на полях, крупно нарезанных на артельные массивы, поначалу вся надежда была на лошадок. Только кое-где появлялись заморские машины, оплаченные золотом, собранным по крупице на ювелирных весах торгсина, — даже обручальные кольца пошли в дело, чтобы противостоять глухому вражескому кольцу. В те годы и поднялись на крыло народные таланты, обласканные революцией. Секретари райкомов, крайкомов, начальники строек. Комдивы, комкоры, командармы, которые, случалось, штудировали в военных академиях, наравне со старой классикой вождения войск, и опыт своих собственных побед — от Пулковских высот до Перекопа. Если бы все они выстояли полную историческую  с м е н у  до новых испытаний. Если бы… Но и то, что они успели сделать за мирные считанные годы, полностью предрешило исход надвигающейся беды, несмотря на ее глобальные масштабы и невиданное ожесточение. А главное — на подходе было готовое ко всему новое поколение революции.

Вторую  с м е н у  к а р а у л о в  наспех производила сама Отечественная война. Она смело выдвинула молодых на передний край: армия всегда цвет народа. Что ж, ей, к общему огорчению, пришлось отступать до Главного Кавказского хребта, но предметный урок фашизму она преподала уже в самом начале, на ближних подступах к Москве. И враг, привыкший брать европейские столицы «по телефону», вынужден был отказаться от «легкой прогулки» на Восток и впервые начал зарываться в землю. Против него сражалось поколение людей, которое знало гражданскую войну по книгам, но хорошо помнило рыцарей той войны, и пусть локтевая связь между ними, к несчастью, была утрачена в конце тридцатых памятных годов, однако зрительная связь помогала каждый раз отрываться от земли для очередной атаки… И смертию смерть поправ, те же рано повзрослевшие молодые люди, донашивая гимнастерки и шинели, строили Донской канал, волжский каскад гидроцентралей; кончали, с четырехлетним перерывом, вечерние школы и университеты; пахали целину и корпели над чертежами атомных реакторов. Когда-то никому не известные Курчатовы и Королевы стали теперь знаменитыми учеными с мировыми именами. А где-то в ремесленном училище приглядывался к небу любознательный подросток, будущий первый космонавт. Время ускоряло бег. Отдалялась в прошлое, становясь легендой, Отечественная война. Следующее поколение революции мужало, набиралось сил тоже в кругу солдат-ветеранов, которые с надеждой посматривали на тех, кто обязан своим рождением Победе.