Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы. - Борис Соколов

«…Мой Петр Верховенский, — утверждал писатель в том же письме, — может нисколько не походить на Нечаева; но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству… Без сомнения, — замечает он, — небесполезно выставить такого человека; но он один не соблазнил бы меня. По-моему, эти жалкие уродства не стоят литературы. К собственному моему удивлению, это лицо наполовину выходит у меня лицом комическим. И потому, несмотря на то, что все это происшествие занимает один из первых планов романа, оно, тем не менее, — только аксессуар и обстановка действий другого лица, которое действительно могло бы назваться главным лицом романа. Это другое лицо (Николай Ставрогин) — тоже мрачное лицо, тоже злодей. Но мне кажется, что это лицо — трагическое, хотя многие наверно скажут по прочтении; „Что это такое?“ Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. По моему мнению, это и русское и типическое лицо. Мне очень, очень будет грустно, если оно у меня не удастся. Еще грустнее будет, если услышу приговор, что лицо ходульное. Я из сердца взял его. Конечно, это характер, редко являющийся во всей своей типичности, но это характер русский (известного слоя общества)… Что-то говорит мне, что я с этим характером справлюсь… Замечу одно: весь этот характер записан у меня сценами, действием, а не рассуждениями; стало быть, есть надежда, что выйдет лицо… Но не все будут мрачные лица; будут и светлые. Вообще боюсь, что многое не по моим силам. В первый раз, например, хочу прикоснуться к одному разряду лиц, еще мало тронутых литературой Идеалом такого лица беру Тихона Задонского. Это тоже Святитель, живущий на спокое в монастыре. С ним сопоставляю и свожу на время героя романа».

Первые сведения об убийстве нечаевцами И. Иванова появились в «Московских ведомостях» 27 ноября 1869 года, но только 25 декабря в газете было названо имя С. Г. Нечаева как убийцы Иванова. Сам Достоевский 9 (21) октября 1870 года писал Н. Н. Страхову: «Вначале, то есть еще в конце прошлого года, — я смотрел на эту вещь как на вымученную, как на сочиненную, смотрел свысока., Потом летом опять перемена: выступило еще новое лицо, с претензией на настоящего героя романа, так что прежний герой (лицо любопытное, но действительно не стоящее имени героя) стал на второй план. Новый герой до того пленил меня, что я опять принялся за переделку. И вот теперь, как уже отправил в редакцию „Р(усского) вестника“ начало начала, — я вдруг испугался: боюсь, что не по силам взял тему… А между тем я ведь ввел героя не с бух-да-барах. Я предварительно записал всю его роль в программе романа (у меня программа в несколько печатных листов), и вся записалась одними сценами, то есть действием, а не рассуждениями. И потому думаю, что выйдет лицо и даже, может быть, новое; надеюсь, но боюсь».

О личности Нечаева Достоевский, видимо, впервые узнал из передовой статьи «Московских ведомостей» от 24 мая 1869 года, автором которой был М. Н. Катков. Там говорилось: «Молодые люди, замешанные в университетских беспорядках, были привлечены к суду, и некоторые из них испортили свое будущее. Посреди этой суматохи слишком заметно высказал свое усердие один, как сказывают, весьма заслуженный нигилист, человек далеко не первой молодости, еще лет за шесть, за семь пред сим служивший учителем в уездном или ином училище, некто Нечаев. Мы, быть может, ошибаемся в некоторых подробностях, но верно то, что этот поджигатель молодежи, выказывавшийся уже слишком заметно, был арестован. Но он не погиб и ничего не потерял. Он ухитрился бежать из-под стражи, чуть ли не из Петропавловской крепости (эта история была сочинена самим Нечаевым. — Б. С.). Он не только убежал за границу, но успел chemin faisant (по пути (франц.). — Б. С.) сочинить прокламацию к студентам, напечатать ее весьма красиво за границей и послать целый тюк экземпляров оной по почте, конечно, не с тем, чтоб она разошлась между студентами: на это он, как человек неглупый, что доказывает самый побег его, не мог рассчитывать, да это, по всему вероятно, ему не было и нужно. Цель его или его патронов была, вероятно, достигнута тем, что прокламация была перехвачена и прочтена в высших правительственных сферах. Что же пишет этот молодец? Он убеждает студентов крепко держаться, но не полагаться на баричей в своей среде. Это-де консервативные элементы, на которых дело революции рассчитывать не может. Иное дело народ, крестьяне, рабочие: тут-то для революции большая пожива, и пусть-де студенты обратятся к рабочим и подготовляют их к революции». Катков называл Нечаева «пылким энтузиастом» и причислял его к «развратникам, до седых волос причисляющим себя к молодому поколению», «говорящим от его имени», а также выражал уверенность, что Сергей Геннадиевич был кем-то подкуплен. Упоминал Катков и Бакунина как возможного автора одной из нечаевских прокламаций, но считал, что слухи об авторстве Бакунина — это скорее всего попытка использовать Нечаевым в своих целях имя известного революционера.

В записных тетрадях к роману есть прямая отсылка к мифическому побегу Нечаева из Петропавловской крепости: «Разве ты не выдавал, что бежал из казематов…»

Настоящим героем газетной хроники С. Г. Нечаев стал после убийства студента Иванова. Об убийстве, совершенном 21 ноября 1869 года, первое сообщение появилось в газете «Московские ведомости» 27 ноября: «Нам сообщают, что вчера, 25 ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину, от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке… Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец веревки».

29 ноября «Московские ведомости» сообщили имя убитого и некоторые новые штрихи преступления: «Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов… Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием». Отсюда в «Бесах» появилась оставленная убийцами улика — картуз Шатова. Здесь Достоевский несколько изменил обстоятельства дела, поскольку в действительности Нечаев в суматохе надел шапку Иванова, а на месте убийства оставил свою шапку.

20 декабря имя Нечаева опять появилось в «Московских ведомостях». Он был назван главарем студенческих беспорядков в Петербурге, ныне якобы перенесшем свою деятельность в Москву. Излагалось содержание двух прокламаций: «В прошлом августе… появилась из Женевы прокламация на русском языке под заглавием „Начало революции“. В ней предписывается всем эмигрантам немедленно прибыть в Россию. Лишь некоторым почетным эмигрантам, Бакунину, Герцену и пр., дозволялось быть, где они пожелают. Осенью явилась вторая прокламация, о которой… извещали в иностранных газетах и в которой обозначены враги революции в России, подлежащие истреблению».

И только 25 декабря «Московские ведомости» указали на Нечаева как на одного из убийц Иванова и призвали «разделаться… с этою мерзостью». А 1 января 1870 года та же газета со ссылкой на «Судебный вестник» сообщила о «каком-то сумасбродном заговоре с прокламациями» и что Иванов будто бы «погиб как желавший донести о преступном замысле».

А вскоре на страницах «Московских ведомостей» появилось имя Бакунина.

6 января 1870 года Катков в передовой заявил, что к Бакунину перешел «скипетр русской революционной партии» от издателей «Колокола», о которых «уже не говорят». Он процитировал «Альгемайне Цайтунг», писавшую о Бакунине как об «основателе и руководителе этого заговора», т. е. студенческих беспорядков, имевших целью «уничтожение всякого государственного начала, отвержение всякой личной собственности и воцарение коммунизма». Катков подробно изложил содержание прокламации Бакунина «Несколько слов к молодым братьям в России», проникнутой «все-разрушительным духом». «Уничтожение всякого государства: вот чего хочет наша революция», — сделал вывод редактор «Московских ведомостей», поскольку, по Бакунину, «всякое государство, как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народа». Катков также упомянул, что «Бакунин выставлял в образец для своей молодой братьи» Стеньку Разина.

В той же статье Катков задавал риторический вопрос: «Кто же этот Бакунин? В молодости это был человек не без некоторого блеска, способный озадачивать людей слабых и нервных, смущать незрелых и выталкивать из колеи. Но в сущности это была натура сухая и черствая, ум пустой и бесплодно возбужденный. Он хватался за многое, но ничем не овладевал, ни к чему не чувствовал призвания, ни в чем не принимал действительного участия. В нем не было ничего искреннего; все интересы, которыми он по-видимому кипятился, были явлениями без сущности…»