Стая - Виктор Точинов

Были у Матвея и сейчас с собой патроны, для крупного зверья переделанные. Но — на дне рюкзака с десяток, в тряпицу завернутых. Кто ж знал, что косули таким дуриком подвернутся? За ней, за косулей-то, порой находишься-набегаешься, полдня истратишь… Полез в рюкзак, да пока доставал и разворачивал… То ли шумнул невзначай, то ли рогач унюхал наконец человека, — загекал тревожно, да и ломанулся с козами сквозь кусты, только их и видели…

Матвей, понятно, с того момента патроны свои особые под рукой держал, но с косулями больше не встретился.

Не заладился день, что тут скажешь…

Так и повернул к зимовью пустым — гораздо раньше, чем намеревался поначалу. Незачем в такой день судьбу пытать, все равно толку не будет… И на обратном пути ничего под выстрел не подвернулось. Одна надежда: Федор с дробовиком да с обеими собаками сегодня ходил, — может, и добыл мясца, разговеются…

Но лишь подходя — последний распадок пересечь осталось — понял Матвей: настоящие-то неприятности сегодня еще и не начинались. А теперь вот начались.

Со стороны зимовья ударили выстрелы, причем не дробовик Федора, — автоматные очереди: одна, вторая, чуть погодя третья. И тут же — собачий визг, истошный, предсмертный.

Матвей, как шел, так и рухнул. Быстренько отполз в сторону. Прислушался — нет, никто его не заметил, свинцом встречать не готовится. Свои дела у зимовья творятся, нехорошие дела, гнусные…

Подрагивающими руками перезарядил винтовку — понятное дело, каким патроном. Тем самым, что на крупного зверя. По беде и против двуногого хищника сгодится. О том, кто лиходействует у избушки, ломать голову Матвей не стал. Придет время — увидит. Может, урки беглые, вертухая завалившие и автоматом разжившиеся. Может, солдатик какой — по мамке иль по любушке-зазнобушке затосковал, и так уж закручинился, что караул весь штабелем положил, да с оружием к дому подался, — и теперь, от крови опьяневший, любого встречного пристрелить готов. А может, кто и похуже, — самый разный народ в нынешнее время по тайге шастает…

Ясно одно: появились пришлые варнаки здесь либо пешком, как Матвей с Федором, либо на верховых лошадях. Вертолета подлетающего не слыхать было, а дорожкой, что с большака ведет, давненько никто не пользовался, непроезжей стала — стволины буреломные во многих местах перекрыли колеи; перепиливать и оттаскивать — на день работы.

Напрямки к зимовью Матвей не пошел — таясь в подлеске, описал большую дугу, подобрался с севера, откуда тянулась к зимовью дорожка. Ежели и вправду по ней чужаки пришли (а случайно на затерянную в тайге избушку напороться ой как трудно), то наверняка оттуда не так стерегутся. Это только зверь завсегда беду со стороны входного следа ждет, головой к нему на лежке поворачивается. У людей же, к тайге непривычных, наоборот: коли прошли где, так и думают, что за спиной чисто. А привычных тут и сегодня не встретишь, — таежник, коли вдруг автоматическим оружием разживется, всё равно очередями лупить не станет. Знает, как дорог припас в тайге-то…

…У дверей зимовья стояли двое — с оружием оба, да в форме пятнистой, маскировочной. Точнее сказать, это они сдуру думают, что в маскировочной, — да только череда светло-зеленых, темно-зеленых и сероватых пятен не больно-то замаскирует нынче. Травы пожелтели, побурели, слегли, прибитые первыми утренниками, — старая выцветшая энцефалитка Матвея на их фоне и то менее заметна.

Куда больше заинтересовали стволы, которые пришельцы настороженно направили на тайгу. У одного вроде «калаш» самый обычный, а вот у второго штука посерьезней — ружье помповое, укороченное, с пистолетной рукояткой вместо приклада. Матвей, как всякий промысловик старой закалки, не жаловал эти новомодные игрушки. Но хорошо понимал: если дойдет до драки, то в густой чаще помповушка двенадцатого калибра фору даже «калашу» даст, не говоря уж про его тозовку…

Чуть поодаль от пришлых, на утоптанном песочке, лежала собака. Вернее, то, что недавно было собакой. Шерсть слиплась от крови, поменяла цвет, но Матвей узнал Байкала…

Альмы не видно, но ясно: и ее застрелили. Иначе не молчала бы, бросалась бы сейчас на чужих… Где Федор? — не понять. Может, внутри, в зимовье, с другими варнаками разговор ведет. Не похоже, что живорезы эти сюда вдвоем заявились.

На всякий случай, чтобы не терять потом времени, стянул Матвей энцефалитку, снял свитерок и рубашку, снова энцефалитку натянул, уже на голое тело. Пока переодевался, взгляд от зимовья не отрывал, и показалось: мелькнул пару раз за окошком кто-то. А может, помстилось просто. Не те уж глаза, не те… на шестьдесят третьем-то году…

Потом дверь распахнулась, стали люди выходить, несколько. Второй… третий… четвертый… — считал Матвей чужих. Всё, кажется… С теми двумя — шестеро. И Федор с ними — лицо окровавлено, но живой, слава Богу… Ничего, потерпи немного, брат… С тозовкой сейчас на шесть стволов соваться — и самому спалиться, и Федора не выручить…

Пришельцы и в самом деле оказались при оружии, все до единого. Причем пушки собраны с бору по сосенке — у одного опять «калаш», да еще кобура на поясе. У другого непонятное что-то, смахивающее на заграничные пистолеты-пулеметы, лишь в фильмах Матвеем виданные. Еще один попроще вооружен — карабин охотничий на Федора наставил, вроде как «Вепрь»… точно, он и есть, приклад характерный, с вырезом… А шестой, упитанный такой мужичок, — похоже, начальник над всеми: в руках ничего не держит, но на пузе кобура открытая, рукоять пистолетная из нее торчит…

Одежка у всех такая же разнокалиберная. На том, которого Матвей за начальника счел, тоже комбинезон маскировочный — но серо-пятнистый, да и покрой чуть другой. Еще у двоих — штормовки с капюшонами, раньше геологи в таких ходили, да прочий народ, в экспедиции выезжающий. Последний, тот, что с «Вепрем», энцефалитку надел — такую же, как и братья Полосухины носят, только поновее, не выцветшую.

Тут уж окончательно уверился Матвей: не милиция это, и не какой-либо иной служивый люд, — банда. Не урканы, понятное дело, с зоны сорвавшиеся… Просто банда. И разговоры с ними разговаривать нечего, валить надо, как собак бешеных. Да поди завали-ка такую толпу из мелкашечки…

«Начальник» и впрямь тут за главного оказался: приказал, и пошли двое его варнаков в сараюшку, к зимовью примыкавшую. Вернулись быстро: один две лопаты тащит, другой чурбак зачем-то деревянный приволок.

Тогда и остальные засуетились: тот, что с помповушкой, в сторону пошагал, как раз к тому распадку, где Матвей шел, когда выстрелы услыхал. Пошагал и в кустах скрылся. Другой трещотку свою заграничную под штормовку спрятал, на чурбак возле невысокого крыльца-приступочки уселся, а перед ним на газетке цельный натюрморт разложили — банка консервная вскрытая, хлеба горбушка с ножиком, фляжка плоская… Ни дать, ни взять: вышел из тайги человек грамотный, приличьям лесным обученный, — увидел, что хозяева заимки ненадолго отлучились, не стал внутрь ломиться, на крылечке перекусить решил.