Если женщина просит - Михаил Серегин

У батареи пытался подняться с пола Алексей.

Неизвестно, чего ему стоило это простое человеческое движение – встать, сделать два шага, опуститься рядом с Аней и, подняв дрожащую руку, погладить ее по всклокоченным мокрым волосам.

– Ничего, – с трудом выговорил он. – Ничего… только держись, Анечка. Не смей… не смей, слышишь – не смей!..

Он не договорил, что именно она должна не сметь, но она поняла и так: не смей пытаться покончить с собой! Жизнь не кончается из-за пары ублюдков, которые не потрудились их даже убить, будучи уверенными в своей безнаказанности.

…Милосердие по-андрониковски.

Она вернулась домой. Точнее, на ту квартиру, которую снимал для нее покойный Дамир. Она пришла из больницы, в которой лежал Алексей. Она даже не стала слушать, что скажет врач. Она боялась услышать что-нибудь такое, что ее поставит к стене, сочащейся белесым туманом, – подобным тому, что лег на землю вместе с первым снегом.

К стене по имени смерть.

Аня в самом деле была бессильна что-либо сделать. Что она может? Пойти в милицию? Рассказать, например, как она ходила в гости к Кате Вайсберг? Или про то, как застрелила из кисловского пистолета барыгу Кирика? Или – еще лучше – о том, как они с Калединым выследили и убили двух наркокурьеров на «КамАЗе»? Наверняка ведь это происшествие на Крестовском пустыре сейчас крутится во всех ментовских хрониках и квалифицируется как самое громкое дело месяца.

Андроник знал, что делал, когда оставлял жизнь ей и Алексею. Он знал, что обрекает их на такое существование, при котором каждый час кажется пыткой.

Что может она, проститутка, которую всегда использовали как разменную монету в делах сильных мира сего? Против Андроника, вора в законе, против Вайсберга, одного из богатейших людей города? Ничего.

Ей всего двадцать три года, а жизнь кончена. Она вспомнила, что неделю назад – наконец-то! – дали горячую воду, а в ванной у нее лежит прекрасная, острая, новенькая бритва. Ее оставил Дамир, когда ночевал тут в последний раз. Осталось только извлечь из станка лезвие и…

Нет! Ведь Каледин знал, что она будет думать так. Знал и предупредил, прокричал своими больными губами: «Не смей, ты не должна даже помышлять об этом… Бог не простит!» Бог?!

Бог. Кто нашептал ей это слово, кто напомнил того, о ком она вспоминала всуе раз пять за всю жизнь?

Леня Никифоров. Он же священник. Он должен уметь не только поить ее…

Да! Она решительно поднялась. Уже поздно, но она знает, где находится и Воздвиженский храм, где отец Никифор – настоятель, и квартиру знает, где он живет.

Аня решительно оделась, накинула на голову платок, а потом окинула комнату блуждающим взглядом, словно что-то ища. Направилась к кровати и, опустившись на колени, запустила под нее руку. Пальцы скользнули по пыльному полу, наткнулись на коробку из-под обуви и потянули ее.

Это была та самая пара туфель «Карло Пазолини», которые Аня купила восемь лет назад на деньги Каминского. На деньги, которые он швырнул в пыль Алешке Каледину.

Она открыла коробку. Замша уже немного вытерлась, но в целом туфли выглядели очень неплохо. Правда, казались не по сезону хрупкими и тоненькими.

Под окном остановилась какая-то машина, из нее раскачивающейся походочкой вышел молодой парень. К нему на шею бросилась молоденькая девчонка и радостно рассмеялась, когда он произнес через нос:

– Ну, чиста-а-а в «Аттилу» или в «Белую гору»? Крутой клаб, там типа раньше планетарий был. Вован там отвисал, грит: отпад. Ну че, Анютик, поехали?

– Поехали, Димочка, – прощебетала Анютик. Опалева хрипло засмеялась. Вот таким же безмозглым Анютиком была и она сама три года назад, только на месте этого гопника Димочки был Дамир.

Димочка включил музыку, и над вечерним двором понеслось тягучее, прижимающее к полу: «Между мной и тобой остается ветер…» Аня вспомнила, что эту песню пели в «Белой горе» в тот вечер, когда она встретила Алексея после восьми лет разлуки. Она хотела рвануться к окну и крикнуть этой глупой девчонке, которая села в машину к Димочке, что «Белая гора» – это айсберг, который подмял и разломил «Титаник»…

И тут Аня подумала, что начинает сходить с ума. Она села на диван и рассмеялась хриплым каркающим смехом. Одна. Да, одна. А ведь она так этого хотела, когда Дамир окончательно стал ее хозяином. Только снег за окном, старые туфли у ее ног, а за окном счастливый-несчастливый смех Анютика.

Машина сорвалась с места и исчезла в туманной снежной пелене под ворчание бабки, вышедшей из подъезда: «Эки ироды… врубили музыку, дармоеды».

Аня шагнула к бару, вытащила оттуда бутылку водки и поднесла к губам. Глоток был блаженно долгим.

Поставив бутылку обратно, она решительно надела туфли, натянула плащ и вышла в прихожую, как вдруг застрекотал телефон. Мобильник, который чудом уцелел в жутких перипетиях последнего дня.

Аня, чувствуя некоторое облегчение после выпитой водки, взяла его и сказала в трубку тихим, спокойным, равнодушным голосом, от которого ей самой вдруг стало жутко:

– Да, я слушаю.

– Але… але…

– Я слушаю!

– Алексей? – наконец разродился первым словом субъект на том конце связи.

– Нет, Алексей не может подойти.

– А кто же тогда… гр-р-р… говорит?

– Аня. Это кто?

– Эт-та-а… это Макеев. Дворник.

– Макеев? А откуда вы знаете номер телефона?

– Так Евдокия Иванна сказала. Алексей просил найти книжечку коричневую. С застежкой. Так вот, я ее нашел. В листьях, проклятая, сховалась и лежит себе…

– Книжечку? – равнодушно произнесла Аня. – Книжечку можете оставить себе.

– Ну-у-у, – разочаровано протянул «виртуоз метлы» и «санитар каменных джунглей». – Зря вы так, Анна. Я искал, старался… ик! А вы-и-и… Интеррресная книжечка! Дневник тут… прямо детектив писать можно, – продолжил голос. И Аня поняла, что в органайзере Кислова оказался его личный дневник.

Она внезапно подумала, что до сих пор не знает, кто убил Юрку. Явно не Вайсберг и не Андроник. Дамир? Вряд ли. Конечно, теперь это было не важно, после всего, что уже сделали с ней и с Алексеем.

Но ведь все началось именно с этого – с убийства Юрки Кислова.

– Хорошо, я приеду, – быстро сказала она. – Жди, Макеев.

ГЛАВА 14. КТО УБИЛ КИСЛОВА

Аня остановилась перед знакомой обшарпанной дверью с криво навинченными цифрами «26» и решительно постучала.

Как ни странно, открыли сразу. Не Мальков, как в прошлый раз, а сам дворник Макеев. На этот раз он был куда трезвее, хотя цветовая гамма широченной добродушной физиономии осталась неизменной – багрово-красный фон, синеватый нос с сизым отливом и светло-синие глаза.

– А-а, проходи, – сказал он. – А где твой… этот? Алексей?

– В больнице, – сквозь зубы ответила Аня.

Макеев скроил сочувственную мину и пробормотал:

– Ну вот, как человек посимпатичнее, так тут же с ним что-нибудь случается. Вон Мальков, пропойца, летом свалился с балкона. Пятый этаж, а он только ногу поцарапал, майку порвал об дерево, за которое зацепился, да нос разбил. А потом встал за пивом пошел, алкоголик.

Аня прошла в прихожую и спросила:

– Где он?

– Да вон, – сказал дворник и пальцем указал на Малькова. Тот стоял перед зеркалом, поворачиваясь к нему то правым, то левым боком, поправлял очки и бормотал, попеременно то грозя самому себе пальцем, то тыча им в отражение:

– Я н-не позволю ему чинить б-безобразия! Я – интеллигент!

Быстро он успел нажраться. Всего полчаса прошло с того момента, как Макеев позвонил Ане на мобильный.

– Вот он! – повторил Макеев.

– Да я не про Малькова, – сказала Аня. – Органайзер где?

– А я и говорю – вон! У зеркала лежит.

«Он», светло-коричневый органайзер, был раскрыт примерно посередине и лежал рядом с опустошенным стаканом. Если судить по тому, что стакан стоял на томике Бродского, пил из него Мальков.

– Сколько с меня? – спросила Аня, в кармане которой было двести с небольшим рублей.

Макеев расплылся в широкой улыбке.

– Я с дам, – на этом месте он аж дернул от усердия короткой толстой ногой, – я с дам денег не беру. Я с дам…

– «Сдам, сдам»! – вдруг рявкнул выписывающий перед зеркалом пируэты Антоша Мальков. – Так иди – сдай! Там в комнате уже с полсотни бутылок накопилось!

– А еще интеллигентом себя называет, – резюмировал Макеев, укоризненно глядя на хозяина квартиры. – Да вы проходите, Аня. Выпить… будете?

– Выпить – буду, – в тон Макееву ответила Аня и, подойдя к зеркалу, взяла органайзер Юрки. Тот был изрядно потрепан и покоробился от воды, но в целом оказался в весьма приличном состоянии.

Аня присела на диван и стала перелистывать органайзер. Макеев прыгал рядом и напевал ей что-то на ухо, а потом умчался на кухню – очевидно, за закуской, справедливо полагая, что предложить даме занюхивать самогон рукавом будет не по-джентльменски.