Как жили византийцы - Г Литаврин

Книга до XI столетия писалась преимущественно на дорогом пергамене, украшалась миниатюрами, переплеталась в кожу. Иногда к переплету крепили золотые или серебряные пластины, усыпанные драгоценными камнями и покрытые художественной чеканкой. В XI- XII вв. дорого стоила даже написанная на дешевой бумаге и скромно переплетенная книга, так как ее переписка требовала кропотливого труда. В житии Власия прославляется подвиг монаха: он годами, изо дня в день, переписывая книги, принимал пищу лишь в сумерках, когда уже нельзя было разобрать букв. Переписывали книги и патриарх Евфимий, и сам император Лев VI, подаривший владыке переписанную им самим и богато украшенную книгу.

Получить высшее образование в провинции можно было у некоторых высокообразованных епископов и митрополитов, по собственному почину обучавших молодых людей, которые избрали духовную карьеру. Но подлинным средоточием наук в IX-XII вв. оставался Константинополь, куда устремлялось юношество, уходя из отчего дома или тайком, вопреки воле родителей, или открыто, с их благословения. Многие из этих юношей - искателей знаний - устраивались в доме ученого, слушали его лекции и в свою очередь передавали свои познания детям и внукам хозяина.

Иоанн Итал прибыл в Константинополь пополнить образование из Италии. Любитель литературы отец братьев Хониатов отправил из Хон в столицу сначала старшего сына Михаила (он к тому времени получил "предобразование", изучив только грамматику), а затем - в возрасте 9 лет - и младшего Никиту, которому в чужом городе старший брат стал и отцом, и воспитателем, и учителем. Георгий Акрополит приехал учиться в Константинополь 16 лет.

Были ли в Византии, хотя бы в столице, в конце Х-первой половине XI в. высшие государственные учебные учреждения, неизвестно. Имеются известия о существовании в Константинополе Патриаршей академии и школы при храме св. Апостолов, из которых выходили иереи крупного ранга. Но мы не знаем, на каком уровне велось обучение в этих заведениях. Лишь при Константине IX около 1045 г. по специальному указу василевса были созданы высшие школы (или одна, делившаяся на два факультета: философский и юридический). Пселл в этой школе преподавал философию, а его друг Константин Лихуд, крупный юрист, затем патриарх, - юриспруденцию. Изучали воспитанники школы почти исключительно греческую науку, но юристам было предписано вновь, как несколько веков назад, овладевать основательно забытой в империи латынью.

Факультеты дробились на более мелкие подразделения, возглавлявшиеся одним из преподавателей. Особо отличившийся "студент" становился помощником преподавателя, а затем - по одобрении советом преподавателей - учителем в своем отделении. Акт этот утверждался самим василевсом. Некогда в Магнаврской школе и учителя законов, и их преподаватели (они были рангом выше учителей) избирались собранием корпорации тавулляриев и утверждались эпархом. С открытием юридической школы тавуллярии потеряли право экзаменовать юристов и избирать учителей и преподавателей права.

*

Образованные византийцы гордились своими познаниями. Они не упускали случая отметить, что тот или иной сановник, а то и философ, воспитывавшийся в деревне, так и не избавился от диалектизмов, что облик "деревенского невежды" по-прежнему проглядывает в его осанке, походке и повадках. Так философ Иоанн Итал, по словам Анны, "съедал" слоги и окончания, был груб, вспыльчив, нечетко выражал мысль, прибегал к жестикуляции, в спорах доходил до рукоприкладства, хотя потом плакал и каялся. Невнятно, "по-деревенски", пишет Пселл, говорил презиравший образованность Василий II. С презрением упоминает Скилица о некоем евнухе Пахисе, ставшем по протекции епископом Никомидии, хотя он был неучем и "быков немоты носил на языке". Анна Комнин прославляет эрудицию мужа, уверяя, что он прочитал "все книги". Как Кекавмен, она полагает, что даже дети воинов должны овладевать и светскими и божественными науками. По ее словам, западные рыцари в отличие от ромеев не знали ни наук, ни этикета, ни правил приличия.

Византийские ученые были обычно энциклопедистами (разумеется, применительно к той эпохе). Свою главную цель они видели в освоении и запоминании уже накопленных ранее знаний, а никак не в развитии наук, не в создании новых теорий и концепций. Анна Комнин пишет, что она, "укрепив разум" арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией и изучив досконально эллинскую речь, не пренебрегла затем риторикой и перешла к философии, а потом - к сочинениям поэтов и историков, упорно работая над своим стилем. Когда смертельная болезнь отца оторвала ее от наук, она сетовала, что в эти скорбные дни забросила даже философию.

Никифор Влеммид, ученый и поэт Никейской империи, помимо всего прочего, усердно изучал медицину, как теоретическую, так и практическую, поскольку она, объясняет он, была профессией его собственного отца и давала пропитание семье.

Наука становилась для некоторых страстью, а не только средством существования, единственной отрадой и утешением в беде. Ослепленный, как и его отец Роман IV, полководец Никифор Диоген достиг больших познаний в геометрии, пользуясь специально изготовленными для него фигурами-макетами. Никифор Вриенний, муж Анны Комнин, писал свои "Записки" начерно, будучи серьезно больным, в тяжелых походных условиях. На склоне лет труд над "Алексиадой" стал для Анны Комнин смыслом существования: опальная и старая, она вновь жила, вспоминая минувшее.

Чрезвычайно много времени уделяли ученые византийцы комментированию сочинений античных авторов. В IX-XII вв. в образованном мире, даже среди деятелей церкви, высоко ценилось искусство вовремя и к месту блеснуть цитатой из сочинения классика, использовать образы древней мифологии применительно к современности. Время от времени появлялись прямолинейные ревнители православия, гневно обрушивавшиеся на приверженцев античной науки и культуры, но полной победы они никогда не одерживали. Никифор Григора высмеивал в XIV в. унылый практицизм тех, кто готов "вытолкать за дверь" величайшего Гомера, поскольку его песни приносят пользы для жнецов не больше, чем цикады в зной. Иоанн Мавропод, придворный поэт и митрополит Евхаитский, выразил в одном из своих стихотворений надежду, что Платон и Плутарх "по милосердию божию" как неповинные в своих заблуждениях (они не могли быть христианами) будут избавлены от мук ада, ибо, не ведая "истинного бога", держались все-таки его "законов".

Придворное византийское общество в XI в., по-видимому, неплохо знало античную литературу, о чем свидетельствует эпизод, рассказанный Михаилом Пселлом.

Фаворитка Константина IX Мономаха, уже упомянутая Мария Склирена, живет во дворце, бок о бок с законной женой василевса, возведшей Мономаха на престол. Склирена присутствует на торжественных приемах и шествует непосредственно за царственной парой. Ситуация остро пикантная, для нравственных понятий той эпохи - крайне скандальная. И вот однажды, в напряженной тишине, один из находчивых придворных честолюбцев вполголоса роняет всего два слова: "Нет, недаром [ахейцы]..." Неловкое напряжение исчезает, храбрец получает благодарный взгляд Склирены. Но главное - большинству присутствующих в обширном зале было ясно, что придворный процитировал обрывок стиха из "Илиады" Гомера - то место, где говорится о красоте Елены, из-за которой ахейцы затеяли кровавую и длительную войну с троянцами - Елена стоила того.

Увлекавшийся античной философией смелый мыслитель Иоанн Итал вынес споры с коллегами на константинопольские площади. Прибегая к превосходно изученной логике, при большом стечении народа он развивал свои идеи, отдавая порой предпочтение разуму перед верой. Итал, пишет Анна, вызвал смятение в народе, увлек умы некоторых вельмож и даже самого патриарха Евстафия Гариды. Конец его популярности (в то время он занимал должность ипата философов, сменив Пселла, постригшегося в монахи) положил Алексей I.

Немало сил образованные византийцы отдавали изучению риторики своеобразного искусства составления речей для торжественных случаев (победа василевса, рождение наследника, заключение мира и т. д.). Подлинные события в обширных и цветистых речах-панегириках сознательно были закамуфлированы аллегориями (образы античной мифологии переплетались с библейскими), далекими от существа дела сравнениями; подлинные имена, названия местностей и даты старательно удалялись. Угадывание за каждой аллегорией реальных событий, за каждым библейским именем подлинного лица современника превратилось в своего рода интеллектуальную игру. Риторика наложила отпечаток и на столь интимный жанр литературы, как эпистолография.

Образованные люди, точнее люди, причастные к науке и литературе, были, как правило, знакомы друг с другом. Если они не могли встречаться, то вели постоянную переписку: в письмах порой просили помощи (один преуспевал, а другой бедствовал), но чаще делились мыслями, научными сомнениями, чувствами. Ожидание письма от ученого друга было иногда томительно (в захолустье оно могло прибыть только с оказией), зато получение становилось праздником. Принято было одновременно с письмом посылать какой-нибудь подарок: книгу, лекарство, благовония, вяленую или сушеную рыбу, а порой - и коня, мула или осла. Пселл, узнав, что ему намерены подарить мула, просил учесть его рост, чтобы не нарушить "соразмерность".