Московии таинственный посол - Николай Самвелян

— Нет, не так, — сказал печатник. — До ссоры не дошло. В конце концов разобрались. Правда, кому-то очень хотелось нас с Сенником поссорить. К нему кто-то вроде бы приходил от моего имени с предложением закупить у немцев бумагу. Мартин человек точный. Меня он любит. Тут же взялся за дело…

— Так, так, — произнес граф. — Предположим…

— Вместо того чтобы написать мне, Мартин начал писать во Львов, дескать, раз Иван обещал, то деньги выслал наверняка. Куда же они делись? Ну, хорошо, что все обошлось. Правда, понервничать нам с Сенником на суде пришлось немало.

— Вот видишь, — сказал граф, — врагов у тебя предостаточно. И со временем я, может быть, скажу тебе, кто подшутил над вами с Сенником.

— Буду благодарен.

Эта часть разговора была Данилке и вовсе непонятна. Он боялся, что не сумеет толково изложить князю суть дела. Но куда девался битый черносутанник? Не птица же он, чтобы взмыть в небо и спрятаться за облаками.

И тут Данилку потянули за ногу. Это был Федька.

— Там, — сказал Федька, — за домом он. Вылез из кустов и говорит с этими двумя, которые вроде были с утра глухонемыми.

— Ага! — произнес Данилка. — Тут мы его тепленького, как птенчика из гнездышка… Интересно, как его мама в детстве называла?

Печатник и Челуховский услышали короткий крик и возню у порога. И через минуту — конский топот. Закончить разговор им не удалось. Они выбежали на крыльцо. Капюшоны-телохранители были связаны толстой белой веревкой лицом к лицу. Причем на землю они не упали, а стояли перед домом, как короткая толстая колонна. Когда их развязали, они стали указывать в сторону дороги и что-то пояснять на пальцах Челуховскому.

— Они говорят, пане Иван, что к твоему дому только что приблизился какой-то человек. Он вежливо поздоровался с моими провожатыми, но тут на него набросились другие неизвестные люди и куда-то увезли того человека. Да, в Остроге не шутят. Прощай.

Печатник пошел на конюшню. Оседлал лошадь. Конечно, было бессмысленно гнаться следом за неизвестными, но он все же поехал к Татарским воротам. Но подумал, что проехать через ворота похитители не смогли бы: ночная стража не дремлет. Значит, эти люди где-то в городе. И тут же путь Федорову загородили два всадника.

— Стой, пане Иван. Князь зовет!

— Сейчас?

— Да, сейчас!

Когда под утро Гринь пришел домой, то долго не мог понять, отчего это дверь отперта, почему нет на месте печатника. «С этим московитом до беды доживешься. На старости лет по ночам из дому отлучается… Надо ехать к купцам Мамоничам в Вильно! — решил Гринь. — У тех торговля книгами хорошо налажена!..»

Когда боги ссорятся

Князь сидел у круглого дубового стола, на котором была разложена карта.

— Садись сюда! — сказал он Федорову. — Гляди, это Великая Польша, это — Малая, а это — Литва. Вот Русское воеводство. Вот Волынь. Вот Московия. А это — Великий Новгород. Не стало Великого Новгорода. Спалил его царь Иван. Ну а это — наш Острог.

Трудно было понять, почему князь заговорил вдруг о Литве и о Малой Польше. Скорее всего, ему захотелось повидать печатника. А в таких случаях Острожский ни с чем и ни с кем не считался.

— Князь! — сказал Федоров. — Только что у меня прямо с крыльца увезли человека. Ты его велел задержать?

— Что ты! — удивился князь. — Какого человека? Кто посмел? Северин!

Дальше все было именно так, как и должно было быть. Северин привел Данилку.

— У печатника Ивана с порога кто-то человека украл! — сказал Данилке князь. — Правда, печатник Иван имени этого человека не знает и в глаза его не видел. И все же неизвестного человека отыскать, выяснить его имя, а затем поставить или, если он стоять не сможет, положить на то место, которое укажет печатник Иван.

Данилка не успел выйти, как у двери послышался взволнованный голос Беаты. После бессонной ночи она была бледнее обычного. Руки ее дрожали.

— Мой духовник… Отец Торквани…

— Что? — спросил князь. — Что он натворил?.. Тебе плохо? Нюхательной соли!

— Он исчез!

— Исчез? Может, он где-то прячется? Обыщите покои…

— Это издевательство! — сказала Беата. — Ничего обыскивать не надо. Он исчез. Я знаю, что уже никогда его не увижу.

— Странно! — покачал головой князь. — Все это очень странно. Взять десять окгаров.[24] Искать три дня и три ночи… Нет, пожалуй, пять дней и пять ночей…

Данилка ушел. Он знал, что окгары сначала поведут от покоев Торквани к конюшне, от конюшни — к дому печатника, а оттуда — к болоту. И там, на берегу, будут выть, не рискуя поставить лапу на топкую жижу. Собака все понимает. В болото она не пойдет…

Беате дали понюхать флакончик с солью и под руки увели.

— Странно все это, князь, — сказал печатник. — Люди мы или звери?

— Конечно, люди! — твердо ответил князь. — Зверь в жизни не полезет туда, куда ему лезть не надо. Садись, говорю тебе! Северин! Вино! Кубки!

Северин бесшумно подал вино, заметил горевшую с ночи свечу, загасил ее. Покачал головой: не бережет себя князь. До всего ему дело есть, за всех болеет! Кого украли, кто исчез… Давно ли, кажется, носил Северин на руках княжича — маленький теплый комок… Ну точно воробей! А когда княжич улыбался, у Северина дрожал подбородок. Он мог расплакаться от умиления. И сейчас Северин был готов заплакать из-за того, что князь так губит себя.

— Нет, князь, о разном мы толкуем… И не по душе мне такая жизнь…

Но не успел печатник закончить фразу, как Северин затопал ногами и закричал на него:

— А ты не перечь! Слушай, что тебе говорят! Пойми, кто говорит! Князь Острожский тебе это говорит. Он мог бы по балам развлекаться, райских птичек есть, а он о нас думает. Ночами не спит. Если б не князь, нас давно ляхи или татарва вырезали бы. Не перечь ему, а то я тебя своей рукой…

Князь засмеялся:

— Извиним Северина. Он меня нянчил. А ты, Северин, гостя не обижай.

— Пусть слушает правду! — сказал Северин. — Князь — это родина. Это наша земля. Наша вера. Скажет князь на бой идти — пойдем. Потому как, кроме князя, сказать это некому. Да и не послушаем мы никого другого…

Северин налил в кубки вино и вышел. А Федоров поднялся, подошел к князю:

— Хорошо он о тебе сказал. Лучше и не скажешь. Ну что ж, каждый из нас делает свое дело, как умеет, как понимает. Ты пушки льешь, замки укрепляешь, я друкарни строю… Давал мне гетман Ходкевич земли. Мог я и свою дружину завести. Пусть сначала маленькую. Со временем больше бы стала. А в том, что сражения я умею выигрывать, ты сам убедился. Кто знает, как далеко завело бы это умение, если бы занимался я войной, а не книгами. Но я, князь, выбрал другой путь. И себе и друзьям я желал свободы, воли. А свободен только тот, кто сам себе и князь, и царь, и бог. Кто под чистым небом ходит и под ясными звездами. И у кого не кружится голова, когда он смотрит вверх, в небо. Свободным хотел я быть. Не сумел стать. Все равно приходилось служить, исполнять чью-то волю. Царя Ивана. Твою. Гетмана Ходкевича.

— Вот ты как заговорил! А ведь ты, поди, друкарь Иван, свысока на меня глядишь?

Звякнула золотая цепь на его груди. Это Константин рванул ее правой рукой.

— Я сказал, князь, то, что думал.

— Все ли? Или только часть?

— Только часть. Но истинную.

— Куда пойдешь, если завтра со двора прогоню?

— Мир широк.

— Итак, царь Иван тебя не устроил. Гетман Ходкевич — тоже. И князь Острожский не подошел. Кто же еще остался? Александр Македонский и Цезарь померли… Крымскому хану и турецкому султану русские печатники будто ни к чему… А как насчет римского папы?

— Я с ним не знаком.

Князь захохотал. И смеялся долго. Может быть, его и вправду слова печатника насмешили?

— Не знаком, говоришь? Ладно, при случае пошлю тебя в Рим с письмом. Чтобы вы с папой друг на друга поглядели. Ко взаимному удовольствию и недоумению. Между тем в Риме тобой интересуются. Не знал? То-то! А я-то знаю. Вот и не на равных мы с тобой. Ну что ж, пора и поспать. Не так ли?

Печатник возвратился домой. Гриня нигде не было. Исчезло и с десяток книг. Неужели сбежал?

Старик сел на табурет, уронил голову на стол и уснул.

А князь Острожский и не думал отдыхать. Он распекал фискала Данилку за то, что тот переусердствовал.

— Зачем папежника утопили?

— Так он ведь разболтал бы, что его пороли.

— И пороть не следовало.

— Княже! Твою волю пытались угадать.

— Мою волю не тебе угадывать. А усердствовать надо с умом. И любое слово мое исполнять точно.

— Так он же повсюду свой нос совал. Когда мы следили за капюшонами, он к дому печатника прокрался.

— Ну и что же? Вот сделать так, чтобы он сам себе шею сломал, — это другое дело. А теперь мы так и не узнаем, зачем пожаловали к нам капюшоны.