Четвертая высота - Елена Ильина

И Саша рассказал Гуле, что у него сохранилась записная книжечка-дневничок, куда он, находясь в партизанском отряде, записывал решения задач и разные мысли – о жизни, о доблести, о настоящей дружбе.

– Она мне здорово помогла, эта книжечка, – сказал Саша. – И это прямо чудо, что книжечка сохранилась. Ведь подумать только, в каких переплётах она со мной побывала! Со мной вот что сделали, а она цела осталась.

Саша помолчал.

– Вот она, книжечка, у меня под подушкой, – прибавил он. – Достань-ка, почитай.

– Можно? – обрадовалась Гуля.

Она осторожно приподняла уголок подушки и вытащила записную книжечку в чёрном клеёнчатом переплёте. Вся книжечка была густо исписана мельчайшими, словно бисер, строчками и цифрами.

– Какой удивительный почерк! – сказала Гуля. – Прямо ювелирная работа.

– Это я для того так мелко писал, – объяснил Саша, – чтобы больше уместилось. Бумаги ведь у нас лишней не было там, в лесах.

На первой страничке Гуля прочла стихи Пушкина:

Пока свободою горим,Пока сердца для чести живы,Мой друг, отчизне посвятимДуши прекрасные порывы.

Саша смотрел на Гулю влажными, взволнованными глазами. Видно было, что чтение книжечки доставляет ему какую-то горькую радость.

– Читай дальше, – сказал он. И Гуля прочла:

Покажет Русь, что есть в ней люди.Что есть грядущее у ней.

«Да, – подумала Гуля, – есть люди, недалеко искать…»

Она с нежностью посмотрела на Сашу и осторожно провела ладонью по его остриженной, как у мальчика, голове.

– А волосы уже подросли, – сказала она. – Скоро можно будет зачёсывать на пробор, как на той карточке, что ты мне показывал.

– Ну, и без волос жить можно, – засмеялся Саша и опять вздохнул. – Поправиться бы скорей – и домой. Давай-ка, Гуля, напишем письмецо моим старикам.

– Напишем, – сказала Гуля и открыла свой портфельчик.

Через минуту на тумбочке возле Сашиной постели уже стояла чернильница, и Гуля, положив перед собой листок бумаги, писала под Сашину диктовку. Саша, откинувшись на подушку и закрыв глаза, медленно говорил:

– «Здравствуйте, дорогие мои папа, мама и сестрёнка Верочка! Я поправляюсь, скоро выпишусь из госпиталя. Операция, говорят, прошла хорошо. Конеч но, я не такой, как прежде, но всё-таки жив, и мы ещё увидимся. Пришлите мне поскорее письмо…»

Саша устал.

– Дальше напиши сама, что знаешь обо мне. Да пусть посылок не посылают. У меня всё есть…

Гуля укрыла его потеплее и потихоньку вышла из палаты, унося с собой неоконченное письмо.

В тот же день она его дописала и отправила.

Нелёгкое это было письмо. Надо было написать без утайки всю правду о том, какую операцию перенёс Саша, и в то же время ободрить стариков. Гуля много слышала о них от Саши. Ей казалось; что она сама не раз бывала у них в маленьком домике, недалеко от станции – Сашин отец был железнодорожником, – слушала, как играет на гитаре Сашина сестрёнка Верочка, смотрела, как вощит леску Сашин отец, старый волжанин-рыболов. Гуля писала, что вся семья может гордиться таким сыном и таким братом, что Саша замечательно вёл себя и на фронте и в госпитале и что самое трудное уже позади. Скоро он будет здоров, ему сделают протезы, он сможет вернуться домой.

Но вернуться домой Саше не пришлось.

САША И СЕРГЕЙ

Саша лежал в жару, Гуля дежурила у его постели, стараясь угадать каждое его желание. Он лежал с закрытыми глазами и прерывисто, тяжело дышал. Кто-то тихонько вошёл в палату. Гуля оглянулась. Это была няня. Она делала Гуле знаки рукой, чтобы Гуля вышла в коридор.

– Профессор зовёт, он у себя.

Старый профессор сидел в кресле, постукивая пальцами по столу. Он ждал Гулю.

– Вот что, дорогая… – сказал он медленно.

Гуля с тревогой и страхом посмотрела на него, боясь услышать то, что он ей скажет.

– Нужно вынести Сашу в крайнюю палату.

Так и есть! У Гули словно что-то оборвалось в сердце. Она поняла, что это значит – вынести больного. Обычно в крайнюю палату выносили умирающего, чтобы соседи его не видели смерти и не знали о ней.

– Нет, – сказала Гуля решительно. – Если его туда вынести, он догадается. Нельзя ли перенести его в дежурку?

– Хорошо, – сказал профессор. – Пускай в дежурку.

Еле сдерживая слёзы, Гуля пошла в дежурную комнату сестёр. Там не было никого. Гуля позвала няню. Вдвоём они принялись за работу: няня мыла пол, а Гуля переставляла мебель, чтобы удобнее было поместить больного, вешала на окна чистые марлевые занавески.

Яркое солнце по-весеннему било прямо в окно. Сашу вынесли. Он открыл глаза и сразу зажмурился. Гуля вынула из шкафа большую папку и поставила на тумбочку возле Сашиной кровати, чтобы защитить его глаза от яркого света.

У Саши не было уже сил говорить, но он бровями сделал знак Гуле, что не нужно загораживать его от солнца. Гуля убрала папку, и Саша слегка кивнул головой. Значит, она его поняла.

Наклонившись над Сашей, Гуля старалась угадать, что ему ещё нужно.

Он чуть пошевелился.

– Жарко, – сказал он одними губами. – Сними с меня одеяло.

Гуля оставила на Саше только простыню. Он опять чуть-чуть кивнул головой:

– Так хорошо.

Гуля держала обрубочек Сашиной руки в своей, считая пульс.

– Доктора, сестру, – сказала она тихонько няне. Саша вздрогнул и открыл глаза.

– Ничего, ничего, Сашенька, – успокоила его Гуля. – Лекарство пора принимать.

Дверь приоткрылась, и в дежурку вошли профессор, доктор, старшая сестра.

Но Саша даже не поглядел на них. Он с трудом, прерывисто дышал, и казалось, у него уже не хватало сил ни на что другое. Гуля поняла, что ему уже никто не поможет – ни доктор, ни профессор.

Она не заметила, сколько времени простояла у Сашиной постели, позабыв обо всём, даже о Ёжике…

После смерти лицо у Саши стало светлое, строгое, ясное.

– Ну что ж, – сказал ей профессор, как говорят самым близким людям, – тут ничего нельзя было поделать. Ступайте домой, милая, отдохните.

Вернувшись домой, Гуля еще с порога заметила, что мать чем-то огорчена и взволнована.

– Что такое? Ёжик нездоров? – тихо спросила она, оглядываясь на его кроватку.

– Нет, он здоров, – ответила мать и быстро спрятала что-то в ящик стола.

– Сергей? – ещё тише спросила Гуля.

– Да, Гуленька, – просто сказала мама. – Товарищ его пишет… Но ведь это ещё надо проверить. Может быть, ошибка…

Гуля на секунду закрыла глаза.

– Покажи, – сказала она матери и опустилась на кровать.

Мать протянула ей сложенное треугольником письмо. Медленно, точно онемевшими пальцами, Гуля развернула клетчатый листок. На колени к ней упала фотографическая карточка. Да кто же это? С карточки смотрела на неё смеющаяся девушка с развевающимися на ветру волосами.

Гуля не сразу узнала себя на этом недавнем снимке, который был подарен Сергею в одну из самых счастливых минут, а теперь вернулся как вестник несчастья.

«…Ваш муж, – написано было в письме, – убит осколком вражеского снаряда в висок. В его комсомольском билете мы нашли вашу фотокарточку…»

– Приляг, Гулюшка, – сказала ей мама, укрывая её стареньким шерстяным платком. – Ты вся дрожишь, как в лихорадке.

Гуля легла и долго лежала, не двигаясь, глядя широко открытыми глазами в темнеющее за окном небо. Она не могла плакать. Мысли её путались. Она думала сразу и о Сергее и о Саше, о том, что они уже не увидят победы.

Проснулся Ёжик. Он закричал громко, обиженно, словно все были виноваты в том, что он проспал свой ужин. Гуля взяла его, и ей стало как будто легче оттого, что в руках у неё шевелится это маленькое, тёплое, требовательное существо.

– Ёженька, Серёженька, – сказала она, неожиданно для себя самой назвав мальчика именем его отца, которого ему уже не суждено было увидеть.

Покормив ребёнка, она снова уложила его в кроватку и, постояв над ним несколько минут, села писать письмо Сашиным родным в приволжский город.

Она писала, обдумывая каждую букву, выбирая из всех слов на свете самые нежные и утешающие.

А в конце письма она написала:

«Мы не простим врагам эту смерть. Мы не забудем гибели наших мужей, сыновей и братьев, которые так же, как Саша, любили жизнь, солнце, так же хотели жить. Клянусь вам, что мы отомстим за вашего милого мальчика».

Уже была поздняя ночь, когда Гуля кончила письмо.

В эту минуту она поняла, что решила идти на фронт.

Вместе с письмом Гуля послала Сашиным родным его чёрную записную книжечку, полную цифр и чистых юношеских мыслей.

ДОМА

Шли дни. Зима уже была на исходе. Гуля работала не покладая рук. Её можно было видеть всюду – и в библиотеке за стойкой, и в перевязочной, где, наклонившись над раненым, она осторожно накладывала повязку, и на ярко освещенной эстраде госпитального клуба, когда, сняв халат, она в своём коричневом бархатном платье читала стихи людям с забинтованными головами, с руками на привязи, с ногами в лубках.