Книга встреч - Алексей Бакулин

Отца Алексия Кибардина арестовали, а дело, начатое им, не прекращалось, не прерывалось богослужение в Покровском храме на Козьей Горе. Идёт оно и сейчас, хотя население в окрестных деревнях сильно поредело и что-то не горит желанием Богу молиться.

— Как тут быть, батюшка? Как привлечь народ в храм? Может, с ними беседы какие проводить?

— Беседы… Приходят тут ко мне, пытаются поговорить по душам… Знаете, к чему все эти беседы сводятся? «Дай, батюшка, денег на водку!» Вот и весь духовный разговор. Или смотрят, нельзя ли стянуть чего. Нет, я так поставил — если вижу, что идёт ко мне, воровато озираясь, и начинает пьяные слезливые речи разводить о своей несчастной жизни, я отвечаю просто: «Палку видишь? Тресну по спине — мало не покажется». И всё: теперь уже мало есть желающих побеседовать. Стараются обходить церковь стороной.

— Зачем же так сурово? Может быть, с кем-то и следовало бы поговорить?

— А надо, чтобы люди видели в храме именно Дом Божий, место, где проходит богослужение. Нужно в первую очередь к этому их приучить. В храм приходят, чтобы молитвенно обращаться к Богу, а не для того, чтобы поговорить по душам с батюшкой. Вот когда народ это поймёт, тогда и можно будет говорить о каком-то возрождении веры. А до тех пор моя задача: не прерывать богослужение, не подменить его пустопорожней болтовнёй и уберечь от разграбления Божий храм. Я тут на страже стою. Я воин Христов. Я принадлежу к земной, то есть воинствующей Церкви, и моя задача — быть во всеоружии.

— Да ходит ли кто-нибудь сюда на богослужение?

— Бывает, что и никто не приходит. На Великий пост зачастую одни мы в церкви с матушкой Варварой. (Матушка Варвара — это монахиня, келейница отца настоятеля, делящая с ним все труды по храму). На праздники, конечно, народу много бывает; на Пасху храм полон… Но, опять-таки: все приходят, чтобы поучаствовать в крестном ходе, а до конца службы остаётся ли хоть один? Я тут на минувшую Пасху автобус заказывал, чтобы ночью развезти по домам прихожан, — так не понадобился и автобус, сами разбежались… Я так думаю: чтобы началось настоящее возрождение веры в русской деревне, нужно ещё несколько десятилетий ждать.

— Несколько десятилетий? Так много?

— Да и то, если всё это время людей спаивать не будут. Сейчас кто-то привозит в деревни спирт. Кто? Поди узнай. И все усилия у населения направлены на то, чтобы этого спирту раздобыть. Травятся, мрут, как мухи, а всё равно… О работе и речи нет. Что уж тут говорить о работе, если не хотят даже самогон гнать? Самогоном, по крайней мере, не отравишься… Нет, куда там — это же усилия какие-то надо прикладывать! Легче денег наклянчить, наворовать, да спирту ядовитого купить. Вы посмотрите, какие лица у людей! Можно ли их лицами-то назвать? Я недавно служил панихиду в соседней деревне по строителю тамошнего храма… Фотографию его разглядывал… Какое лицо ангельское! Чистое, одухотворённое, черты правильные, благородные, — а ведь тоже местный крестьянин, только жил до революции.

— Покровскую церковь тоже крестьяне строили?

— Да — из деревни Рудницы крестьянин Андрей Кудрявцев и из Поречья Максим Егоров, личный почётный гражданин, — уж не знаю, как этот титул расшифровывается… Конечно, оба — богатые люди. Но ведь они строили не просто храм: они хотели учредить женскую обитель. И стала обитель. Небольшой монастырь, небогатый, тихий, а может быть, так оно и лучше для спасения-то души… Настоятельницей в нём была дочь Андрея Кудрявцева, в монашестве мать Мария; он, выходит, для дочки своей монастырь строил… Освящали наш храм два новомученика: владыка Кирилл (Смирнов) — он в ту пору был епископом Гдовским, а через несколько лет боковые престолы освятил другой Гдовский епископ — Вениамин (Казанский), будущий Петроградский митрополит. Вот их святыми молитвами и существуем по сей день…

— А нет ли планов возродить монашескую общину? Вот ведь одна монахиня, мать Варвара, уже живёт здесь…

— Планы, планы… Всё должно не по человеческим планам, а по Божьему произволению твориться… Мать Варвара, когда впервые появилась здесь, звалась ещё Людмилой, и в мыслях не держала, что станет монахиней — не было у неё таких планов… Господь неприметно привёл к постригу…

— Я к Богу не просто шла, — вздыхает матушка. — Начинала у сектантов, у американцев каких-то… Библию изучали… Сходила на несколько занятий, чувствую — что-то не так. Что-то не ложится на душу, не по-русски всё. Но мне очень хотелось Библию знать, и потому занятий я не бросала. А однажды перед нами выступала одна американка, рассказывала, как Бог помог ей разбогатеть. «Вот, — говорит, — теперь у меня есть большая ферма, а на ферме растёт кукуруза…» И прямо на сцене зажигает она газовую плиту и начинает из своей кукурузы готовить попкорн, а в зале — одни дети… И берёт она свой попкорн, и одним махом швыряет его в зал. Что тут началось! Дети ползают между скамейками, словно голодные, собирают попкорн — с полу и в рот… Стыдно до боли! Я выбежала из зала и больше уж к американцам — ни ногой. В ближайшее время пошла в православный храм и впервые в жизни исповедовалась…

— Я тоже не с рожденья в церкви, — замечает батюшка. — Мне уж было под сорок, когда я священником стал… А до того вёл обычную мирскую жизнь: была у меня и любимая работа, и хорошая должность… Но — Бог позвал, и вот я здесь, на Козьей Горе, хоть и не строил на сей счёт никаких планов. То, что от Бога, приходит незаметно, как бы само собой, просто потому, что нельзя иначе… Не мы Бога выбираем, а Он нас. Есть, конечно, люди, которые воображают, будто это они сами себе веру выбрали… Был у меня знакомый один, геолог… Красивый, сильный мужчина, — он и сам знал, что он красивый и сильный, и ценил себя за это. Он мог на несколько недель уйти в глухую тайгу, без запасов, с одним ружьём, и возвращался целым и невредимым, умело охотился, ходил на разных зверей, прекрасно стрелял… И среди людей был душою общества, и всегда ему нужно было во всём быть первым, во всём быть на голову выше остальных. Вот он и думал: чем бы ещё таким выделиться из массы? Ага, стану-ка я в церковь ходить! Пришёл в церковь раз, другой — что-то не то. Народу много, все молятся, на него никто внимания не обращает… Так не пойдет. И начал подумывать, не сменить ли конфессию: стал старовером. Вот тут ему было бы раздолье: в старообрядческих храмах один старушки, а он среди них, как орёл! И среди товарищей тоже хорошо получится: спросят — «Вы в Бога верите?»; он и ответит — «Да. Я старообрядец. Придерживаюсь древнего благочестия». Очень эффектно выйдет. А среди православных разве выделишься?..

— Слыхал я, что некоторые из православных готовы даже бесноватыми прослыть, лишь бы на них внимание обратили, — говорю я, и сам почти не верю своим словам: говорили мне когда о чём-то подобном, а самому встречаться с таким не приходилось. Но, к моему удивлению, и о. Олег, и матушка Варвара кивают головами:

— Конечно, бывает, что притворяются люди бесноватыми. У нас была такая прихожанка. Падала перед аналоем, падала, когда чашу выносили… Мы-то сперва за чистую монету это принимали, а потом стали замечать: тут что-то не то… А потом она и сама призналась подруге… Хочется людям быть в центре общего внимания, хочется, чтобы весь храм на них оборачивался, чтобы батюшка ими лично занимался…

Что-то ещё говорит о. Олег, а я думаю: вот уж, куда дальше от центра общего внимания — бывшая деревня Козья Гора, одинокий храм среди леса… Зимой сюда и вовсе дорог нет… Батюшка так поясняет своё здесь служение: я, мол, человек уже немолодой, инвалид третьей группы (а был второй, но поменял группу, чтобы работать), в городе жить не могу, воздух там отравленный, а здесь — тишина, покой… Но что-то не похоже, что он ищет здесь покоя. Храм стоит в лесах, работа кипит, богослужение идёт, стража Господня не дремлет… Может, Бог даст, к матушке Варваре присоединятся новые инокини, возродится монастырь. Для кого всё это? Кто оценит эти труды? Петербуржцы про Козью Гору и не слыхали, а местным жителям пока не до церковных дел.

Но время идёт, работа продолжается, молитва летит к небу, и в лесу, в глухомани, в безвестности и безмолвии понемногу вырастает будущее России.

Вот ещё одна поездка в глухомань, — хоть и не слишком далеко от Петербурга, но чувство такое, что отсюда хоть три года скачи — ни до какого города не доскачешь. Испокон века селились здесь люди, а чувства обжитости, доброго человеческого уюта — нет как нет. Или, может быть, это нынешнее время так погуляло по русской земле, что древние наши деревни, — ещё недавно цветущие и людные, теперь кажутся дикой пустыней?

17. ТИХИЙ ПОСЁЛОК ШУМ

Церковь Покровская стоит на Старо-Ладожском тракте. Когда-то по этому тракту шли Пётр Великий и Александр Меншиков. Шли-шли, притомились, решили чайку попить. Вот как раз деревня Пейчала — «Садись, Алексашка, пей чай!» Аппетит приходит во время еды, после чая захотелось им поесть по-настоящему — и в деревне Пиргора закатили они пир горой. Такой пир, что до села Саря доносился шум, с тех пор это село и переименовали в Шум. А в другой деревне слышали звон и вой бокалов — теперь эта деревня так и называется — Войбокало. Такая есть легенда в здешних краях.