ИМПЕРАТРИЦА ФИКЕ - Всеволод Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Петр остановился, снял очки, протер глаза, посмотрел на морозные, золотые от свеч окна, из которых уже ушла луна, писал дальше:
«Итак, в заботах о государстве своем и народе, о том, чтобы они от такого нового властителя, как Алексей, не пришли в худшее состояние в сравнении с тем, чего мы для них достигли, мы властью отеческой, для пользы государственной, лишаем его, сына своего Алексея, за те вины и преступления наследства по нам престола Всероссийского, хотя б ни единого лица из нашей семьи, кроме него бы, не оставалось. А кто нашей воле противиться будет и сына нашего Алексея за наследника почитать и станет ему помогать, то тех мы изменниками отечеству объявляем…»
Петр набрасывал последние строки исторического этого манифеста, когда в церквах над Москвой задребезжал утренний церковный благовест, в ледяных окнах стала наливаться розовая краска.
Итак, Алексей, как пораженный гангреной, должен быть отсечен, и бесповоротно. Дурная трава из поля вон! Семя Милославского Ивана Михайловича должно быть стерто!
«Ну, а кто же вместо него?» - подумал Петр.
Вставала раньше ловкая фигура Меньшикова. А теперь был новый наследник - маленький Петр Петрович, сын Катеньки. Ну, да это дело еще терпит!
Главное - что гнездо сопротивления его, петровским реформам должно быть разгромлено до конца. «Дотла! - думал Петр. - Алексея нужно о всем сыскать досконально. Я народу все в манифесте рассказал. Пусть судит народ! И пусть теперь Алексей все мне, отцу, расскажет, все, что он знает по этому делу, чтобы все темные корни его заговора вырвать из земли…
Пусть объявит мне все, как на сущей исповеди! - думал Петр. - Ну, а если укроет, опять начнет в молчанку играть, пусть пеняет на себя. Все будет выкорчевано, чтобы в рыхлой земле росло бы будущее полное зерно. А если доведется и жестоким быть - так, себя для дела не жалея, как можно других жалеть? Пусть судит народ…»
И народ явился и стоял перед Петром в этот утренний час - в снегах, в солнце, в дыму… Русский народ - трудов не боящийся… Смерть презирающий. Смертию смерть побеждающий. Жизнь утверждающий. Народ верный, трудящийся, умный.
«Не вижу никого, - думал Петр. - кто мог бы судить, правильно ли мною сие сделано… Да верю - правильно! Сердце правдивую весть подает. К будущему идем…»
Солнце косым румяным лучом уперлось наконец в государеву подушку, на которую опустилась для короткого сна желтая, измученная голова стареющего Петра.
Глава 15. Суд и смерть
Летняя ночь летит над Петербургом, заря сияет за Петропавловской крепостью, серо-серебряны воды бессонной Невы. Высоко торчит над водами шпиц крепости, на нем ангел тускло отсвечивает крыльями. За Невой бельмами блещут от рассветного того неба окна Зимнего дворца. По Неве плывет косная лодка, с нее доносится музыка, звук рогов да печальная-печальная песня.
И видит эта заря - в каменном раскате Петропавловской крепости на постели валяется царевич Алексей, длинные ноги вкось кинуты: намедни допрашивали его, подымали на дыбу, дважды дали по 25 кнутов… Тело истерзано, душа темна, нету ему утешения… Слепыми глазами белой ночи глядит на него гнев отцовский.
Мутным огоньком мигает лампада. Полуштоф давно пуст…
Вися на той дыбе, сознался Алексей в самом потаенном - чтобы тем признанием прощенье бы себе купить… Как исповедовался он духовнику своему - так и говорил:
- Грешен! Отцу моему смерти желал…
Тогда-то на это духовник его, отец Яков, склонившись над ним, шептал в ответ:
- Этот-то грех бог простит! И мы ведь тоже все ему, отцу-то твоему, смерти желаем… Уж больно трудно народу-то… Трудно!
А когда же услыхал сие от Алексея сам царь - бешеными глазами глянул он на сына.
А! Вот как! За его, Петровы, дела-то! За то, что он, Петр, живота своего не жалел, сын смерти ему желал! Вот где враг, так враг! Сын своего отца смерти хочет!
Жестока белая ночь та над Петропавловской крепостью, и страх от нее разливается по всей России. Взвален на постель царевич, кафтан на полу, камзол да рубаха в крови…
- Афросиньюшка, где же ты?
Переливно на колокольне сыграли четыре четверти куранты, каплями потом пали два удара. Два часа! Скоро солнце встанет, в серый шелк Невы-реки пролились уже струйки крови.
Вчера, 24 июня, снова был розыск, дали царевичу 15 кнутов… И опять подтвердил царевич, что верно - желал он отцу смерти. Все открыл, как на духу… Больше, чем на духу. А вышло-то хуже. В тот же день собрал отец Верховный суд, 127 самых именитых персон заседали в нем. И этот суд присудил:
- «Царевич Алексей Петрович смерти достоин», - потому что «допрос обнаружил бунтовской его против отца-государя замысел, чтобы захватить престол»…
26 июня погода в Санктпитербурхе стояла «тихая, светлая, с небольшим ветром, как записано в гоффурьерском журнале двора светлейшего князя Меньшикова. День клонился к вечеру, когда в равелин Петропавловской крепости прибыли персоны: генерал-фельдмаршал светлейший князь Меньшиков, тот самый, что царевича воспитывал, да канцлер граф Головкин, да Толстой Петр Андреевич, да капитан Румянцев непреклонный.
Взойдя в покой, что занимал Алексей Петрович, зачитали царевичу приговор Верховного суда:
- «Царевич Алексей Петрович смерти достоин»…
Царевич, как услышал, впал в обморок. Его подхватили, положили на постель. Взволнованный, потрясенный, он рыдал, потом забылся, уснул. А те персоны, согласно цареву указу, отправились к его величеству с докладом…
Мрачным, как осенняя туча, нашли они царя. Подперев голову руками, сидел он за столом. Молчал. Кругом него были уже собравшись: императрица Екатерина Алексеевна хлопотала, да архимандрит Александро-Невского монастыря Феодосий - царев духовник, да еще граф Бутурлин прибыл, Александр Борисович.
Прибывшие доложили царю - судебное решение-де царевичу объявлено… Царь молчал.
Потом, поднявши скорбный взор на духовника, молвил:
- Пусть бог мне простит, окаянному, но иначе поступить не могу! Как скажешь, отче святый?
Архимандрит Феодосий - маленький, черный, как жук, бородой зарос до самых глаз да ушей, взор огненный, проницательный - отвечает:
- Воля твоя, пресветлый государь! Твори, как тебе сам бог на разум посылает!
И Петр со слезами на глазах, вздохнув, заговорил к собравшимся:
- Слуги мои верные! Как человек, как отец, я так поступить не могу. Но как государь не могу поступить иначе. Не могу, да и не хочу нарушать присягу! И того ради идите вы сейчас же к постели сына моего Алексея и казните его смертию, как должно казнить изменников отечеству. Только я не хочу порочить царскую кровь казнию публичной, на глазах всех, и пусть сын мой, Алексей, умрет тихо, незнаемо!
И на этот раз поплыли за Неву из царева дворца в Петропавловскую крепость Толстой, да Румянцев, да начальник тайной канцелярии Ушаков, да Бутурлин. Пробило семь часов. В покоях царевича внутри стояли посты, и Ушаков приказал, чтобы часовые вышли, стали бы снаружи, дабы стуком оружия не беспокоить сон царевича. На цыпочках вступили все четверо в покои царевича. В первой комнате, затаясь, сидели его люди - постельничий, да гардеробный служитель, да повар… Они в страхе повскакали с лавок.
Ушаков приказал:
- Тотчас вам всем отправляться в комиссию, на допрос!
И отправил с ними трех солдат из караула, чтобы те их до места довели да там стерегли бы.
Потом Румянцев тихонько толкнул железную дверь в покой, где жил царевич, она скрипнула. Там было темно, тихо, перед иконой горела лампада, Алексей Петрович спал.
- Ин, пожалуй, его и будить не нужно! - прошептал Румянцев первый, как младший, когда Толстой вопросительно обвел всех белыми своими глазами. - Пусть помрет во сне!
Толстой себе лоб потер, помолчал. Потом досадливо зашептал:
- Того нельзя! Не годится! Надо ему дать помолиться, в грехах покаяться!
И подошел к постели; твердо взял царевича за плечо:
- Ваше царское высочество! Проснись!
Тот вскочил, сел на постели, дрожит весь, башмак ногой ищет.
- Мы пришли, ваше царское высочество, чтобы великий суд исполнить… Помолись, покайся, ибо твой смертный час пришел!
- Караул! - завопил царевич и вскочил. - Караул! Помогите! Помогите! Убивают! Спасите!
Как ни вопил он, схваченный, а толсты стены в казематах Петропавловской крепости, и сквозь них крику не слыхать…
- Ваше царское высочество! - тихо говорил Толстой, удерживая царевича. - Не плачь! Не вопи! Никто все равно не услышит! Что с царскою волей бороться! Царь Петр Алексеевич, как отец твой, все твои дела прощает. А как государь измены твоей простить не может… Не плачь, как баба! Ты царской крови, должен быть мужествен! Молись!
От таких слов царевич еще больше рыдать стал. И плачет, и рыдает, и бранит поносными словами отца своего, Петра-царя. Детоубийцей его зовет. А молиться никак не хочет…
