Лихорадка - Лорен Де Стефано

Мэдди переворачивает страницу, указывает на первое слово над изображением двух детей, прыгающих через лужи, и дожидается, пока я прочту его.

Вернувшегося из ванной Габриеля ждут клетчатые пижамные брюки. Они подходят ему идеально, словно он шагнул прямо в призрачное тело сына Эльзы. Ему приготовили и футболку, но его слишком сильно лихорадит и ломает, он отказывается ее надевать.

После того, как Мэдди уходит в кровать — или, вернее, под кровать, — Габриель ложится на матрас лицом к стене. Мне кажется, так он пытается скрыть от меня свои муки. Однако я все равно слышу его затрудненное дыхание, вижу, как под кожей у него дергаются мышцы.

Вымывшись, я возвращаюсь в спальню и ложусь рядом, нежно поглаживая его спину. Его тело закаменело, как у Сесилии в начале родов, когда мы нашли ее на полу спальни. Она была так потрясена своими ощущениями, настолько перепугана, что когда наконец открыла рот, то смогла только завопить.

Габриель не пытается специально издавать звуки, он просто не в состоянии контролировать свои хрипы и судорожные вздохи.

— Я не делаю тебе больно? — шепотом спрашиваю я. — Мне перестать?

Ему не сразу удается выдавить из себя ответ:

— Нет.

Волосы у меня все еще влажные после душа, и подушка намокла, но я слишком устала, чтобы сушить их. Габриель бормочет, что здесь пахнет абрикосами.

— Вот от этого? — спрашиваю я и прядью мокрых волос рисую на его голом плече водяной круг.

Он издает странный звук: видимо, капли воды приносят ему некоторое облегчение. Я рисую волосами новые завитки у него на руке, на поднятом плече, на шее. Его губы слабо улыбаются.

Придвигаюсь ближе. От этого движения скрипят пружины матраса. Мой живот почти касается спины Габриеля, лоб прижат к его голове. Я выдыхаю, и его спина и шея покрываются гусиной кожей. А я думаю: «Это его кожа. Это человек, с которым мне хотелось разделить мою свободу». Мне нужно бы радоваться тому, что у нас появилась свобода быть вместе, разобраться в своих чувствах друг к другу, не опасаясь шума в коридорах, моего зловещего свекра или подвала с останками людей… но, кажется, несмотря на побег, над нами все равно нависает туча.

Я знаю, что мне следует сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. Я была слишком эгоистична. Пока он справлялся с шоком, которым стал для него мир без голограмм, и терпел наркотическую ломку, я тревожилась о своих сестрах по мужу, грезила пуховыми одеялами и тосковала по вкусу леденцов «Джун Бинз». А ведь это совершенно ни к чему. Все позади. Пора расстаться с Воном, Линденом и особняком, оставить для прошлого какой-то надежный уголок в своих воспоминаниях и больше никогда не говорить о нем вслух.

Но прежде чем я решусь на это, прежде чем оставлю все в прошлом, мне необходимо кое-что выяснить.

— Габриель?

— М-м?

Он измучен, но в сознании. У меня появляется надежда на то, что «ангельская кровь» вскоре утратит над ним власть.

— Когда мы были в грузовике, ты признался, что Дженна говорила с тобой перед тем, как заболеть. Она сказала, что я так сосредоточена на том, чтобы держаться как можно храбрее, что не замечаю угрожающей мне опасности.

Габриель чуть приподнимает голову, но ко мне не поворачивается.

— Я это сказал?

Чувствую, как на меня накатывает разочарование.

— Это действительно было или это наркотический бред?

— Это было, — отвечает Габриель. — Но мне не следовало тебе об этом рассказывать. Я не понимал, что делаю.

Его слова подтверждают мои предположения — это не мое дело. Однако я не могу удержаться и не произнести ехидно:

— У Дженны были от меня тайны.

И тут понимаю, что слишком зла, чтобы прекратить расспросы.

— Она была мне сестрой. Я доверяла ей свои секреты. Что она могла сказать тебе такого, чего не могла сказать мне?

Габриель делает медленный вдох и такой же медленный выдох. Плечо у него скручивает судорогой. Он комкает пижамную штанину, но мне удается переплести свои пальцы с его, и он цепляется за меня. С его губ срывается прерывистый стон, а мое сердце сжимается от болезненной жалости. Я уже готова извиниться за то, что подняла этот вопрос, сказать, чтобы он засыпал, но тут он произносит:

— Она знала, что Распорядитель… что Вон решил ее убить.

Вон. Причина всех страданий, которые пришлось перенести нам с сестрами по мужу. Конечно, я знаю, что ему каким-то образом удалось до срока оборвать жизнь Дженны, но когда я слышу это своими ушами и получаю подтверждение своих догадок, это ранит меня заново, и ранит жестоко. Мне едва удается выдавить из себя:

— Как?

Габриель отвечает:

— Она пробралась в подвал, чтобы найти меня.

Должно быть, в тот день, когда она куда-то исчезла. Позже, когда мы разговаривали в библиотеке, она сказала, что была в подвале, но не пожелала отвечать на вопросы и наорала на меня за то, что я не захотела от нее отстать.

— Что… — У меня перехватывает горло. — Что она сказала?

— Дженна знала, что мы собираемся бежать, и тревожилась. Она сказала, что ты всегда так стараешься обо всех заботиться, всем руководить, что не замечаешь, когда тебе угрожает опасность. Она попросила, чтобы я заботился о тебе даже тогда, когда ты делаешь вид, что тебе это не нужно. А об остальном она просила меня никогда тебе не говорить. Даю честное слово: если бы я считал, что это тебе поможет, рассказал бы. Но… ради тебя самой, Рейн, отступись.

Отступиться. Позволить тайнам Дженны умереть вместе с ней.

Я больше ничего не говорю, отвожу руку назад и тушу ночник. В темноте Мэдди шебуршит под кроватью — возможно, ей снятся ее странные сны.

Мне кажется, что Габриель уже заснул, когда он произносит:

— Я не доверяю этим людям.

Я тоже. Эльза заблудилась в печальной пустыне своего разума, а Грег пугает Мэдди. Конечно, есть вероятность, что Мэдди, все детство наблюдавшая за клиентами мадам, привыкла бояться мужчин. Но нет, это не так. Она демонстрировала явную привязанность к Джареду, и Габриель ни разу ее не испугал.

— Я подежурю, — предлагаю я. — Если устану, разбужу тебя.

Его плечи сотрясаются от тихого смеха.

— Лгунья, — говорит он, но в этих словах нет ничего обидного.

В следующую секунду он отключается.

Сон у Габриеля неспокойный. В течение ночи мне не раз приходится хватать его сжатые кулаки, чтобы прекратить метания, утирать рукавом пот с его лица, терпеть, когда он в полубреду рычит разные гадости, от которых меня корежит. Я знаю, эти слова адресованы не мне. Пугает то, что я не знаю, к кому или к чему они обращены. Что-то является ему в этом полусне — и возможно, это действительно призрак сына Эльзы, растворившийся в стенах, потому что в какой-то момент Габриель открывает глаза и смотрит мимо меня, словно над кроватью кто-то стоит.