Иван Васильевич Бабушкин - М. Новоселов

В ответ на это Иван Васильевич пожал плечами и бросил в лицо жандарму:

— Я был бы удивлен иными обещаниями.

Кузубов только махнул рукой, приказывая конвою отвезти арестованного в тюрьму.

Бабушкин уже освоился с тюремным распорядком жизни и спокойно ожидал следующего допроса. Однако дни шли за днями, а третьего допроса все еще не было. Жандармы по своей излюбленной тактике на целый ряд месяцев как бы забыли об узнике, надеясь, что он не выдержит и даст, наконец, более или менее откровенные показания. Они даже лишили Бабушкина прогулки, хотя эта прогулка скорее напоминала утонченное издевательство, так как заключенные «гуляли» в особых узких отделениях, выходивших в один общий коридор. Из этого коридора был лишь один, выход — в тюрьму. Одно отделение от другого было отгорожено окрашенным в коричневый цвет плотным, высоким забором. Увидеть заключенного, гуляющего в соседнем отделении, было невозможно. Гуляли политические и уголовные одновременно и располагались так, чтобы соседями политического заключенного с обеих сторон отделения были уголовные. Во всем была видна продуманная система изоляции политических заключенных. Жандармы изо всех сил старались, как заявлял старший надзиратель, «докурить» своего узника, добиться от него нужных им сведений, даже перевели его в холодную, почти неотапливаемую камеру.

Надежды тюремщиков оказались напрасными. Вместо уныния и покорности Бабушкин нередко начинал напевать вполголоса песню, которую пели его товарищи-рабочие, вспоминая на лесной полянке учителя и друга — Ф. Энгельса:

Придет желанная свобода, Всю нечисть выметет дотла!

На третьем допросе, в начале зимы 1896/97 года, Кузубов грозил Бабушкину лишением свидания с матерью, намекал даже на «крупные неприятности», которые может причинить матери его «недопустимое запирательство». Бабушкин любил мать, но все же остался по-прежнему тверд и непреклонен.

Более года провел Иван Васильевич в полном одиночестве, запертый в маленькой четырехугольной каменной клетке.

«Громаднейшее здание внушило с первого же взгляда к себе ненависть, но пришлось поближе ознакомиться с ним и сжиться с его привычками и уставами, а тринадцатимесячное с лишним заключение заставлю пережить все волнения, возникавшие за это время. За все это время не пришлось перекинуться ни единым словом, ни с одним из товарищей, тут же рядом сидевшими и, подобно мне, одинаково молчавшими, поддерживая гробовую тишину в продолжительные и длинные месяцы», — писал Иван Васильевич в своих «Воспоминаниях».

Екатерина Платоновна несколько раз приходила в тюрьму, добиваясь свидания; подавала прошения в департамент полиции о скорейшем рассмотрении дела ее сына.

Однако свидания ей не дали. Тогда она ходатайствовала «об оставлении, по освобождении из тюрьмы, сына в С.-Петербурге», ссылаясь на его болезненное состояние. На прошении матери чиновник департамента полиции наложил краткую и сухую резолюцию, даже не приводя мотивов отказа: «Удовлетворено быть не может. 30 ноября 1896 г.».

Ниже этой бездушной резолюции обычным канцелярским почерком сделана приписка:

«Просительнице объявлено».

Полное одиночество, даже отказ от свидания с матерью не сломили твердости узника: он продолжал держаться прежней тактики.

Наконец канцелярия по производству особых уголовных дел при министерстве юстиции закончила доклад министру внутренних дел о «государственном преступлении 88 лиц», в числе которых указаны руководители «Союза борьбы» и рабочие — члены подпольных марксистских кружков.

В докладе отмечено, что, «начиная с декабря 1894 г., в столице стали разновременно возникать волнения среди заводских и фабричных рабочих, как-то: на Невском механическом заводе, в Новом Порту, в Новом Адмиралтействе, на Путиловском заводе, на фабриках Лаферма и Торнтона, причем среди рабочих подбрасывались воззвания, подстрекавшие к сопротивлению и борьбе с хозяевами и начальством… Еще в половине 1894 г. среди социал-демократов возникла центральная группа, в которую входили: помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов, студенты Технологического института Василий Старков, Петр Запорожец. Результатом такой деятельности социал-демократов были упомянутые волнения на петербургских фабриках и заводах и распропагандирование многих рабочих, среди которых социал-демократы нашли себе деятельных сотрудников».

Большое внимание следователи министерства юстиции обратили на членов подпольных рабочих кружков:

«Относительно рабочих Ивана Бабушкина, Семена Шепелева и Ивана Яковлева дознанием установлено, что они, подчинившись влиянию руководителей… проявляли активное участие в агитации, причем Бабушкин, пользовавшийся особым доверием членов группы «старая интеллигенция», являлся посредником в их преступных сношениях с рабочими…»

17 декабря 1896 года министерство юстиции в дополнение к посланному министру внутренних дел заключению составило «Ведомость по делу о Санкт-Петербургском кружке «социал-демократов», в которой подробно зафиксированы как предложения прокуратуры и министерства юстиции «о мерах пресечения», так «предложения департамента полиции. 29 января 1897 года царь «повелеть соизволил» о высылке Бабушкина из столицы.

Ивана Васильевича вновь вызвали к Кузубову и объявили ему это «монаршее соизволение». Сестра Бабушкина, Мария Васильевна, ходатайствовала перед департаментом полиции) о разрешении остаться высылаемому брату в городе на два-три дня для свидания с родными. На этот раз департамент отнесся к просьбе милостиво.

Три дня пролетели быстро. Иван Васильевич повидался с матерью и сестрой, поделился впечатлениями о тюремной жизни, вспомнил с Екатериной Платоновиой Леденгское и стал готовиться «отъезду.

Глава 8

В Екатеринославском подполье

«В начале весны 1897 г. я поселился в Екатеринославе, — пишет в своих «Воспоминаниях» И. В. Бабушкин. — После тринадцатимесячного пребывания в петербургской тюрьме проехать свободным человеком, почти через всю Россию, было большим удовольствием, а оказаться в южном городе с началом весны было положительно приятно. Все ново вокруг, и люди совершенно как будто иные, не те, что остались там далеко в северной столице; суровые тюремные стены не мозолят больше привычного глаза, все дышит свободно, легко, а там — за другой улицей — уже широкая необъятная степь, манящая к себе свободного от работы человека».

«Свободный от работы человек»… В этом метком выражении И. В. Бабушкин точно определил положение, в котором находились сотни рабочих, высылаемых в административном порядке, без суда, из Петербурга, Москвы, Харькова и из других крупных городов.