Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нерехта, 7 июля. С тех пор как я прочла статью Гнедича в «Русском Вестнике» – «Вопрос о единобрачии мужчин», я уже не верю нынешним женихам и их любви. Меня возмутила не самая статья, а выписка из комедии «Перчатка» Бьернсона, где невеста возвращает жениху данное ему слово, потому что он знал до свадьбы других женщин. И вот, вместо сочувствия несчастной невесте отовсюду поднимаются вопли негодования, и сам жених на вопрос возмущенной девушки, решился бы он жениться на падшей до замужества, тоном оскорбленной добродетели читает ей же (!) нотацию, что всякий мужчина из его круга почел бы это за позор для себя… Им все можно, а женщинам они не прощают, и еще считают позорным союз с подобной себе: они же ее развращают, и они же смеют отворачиваться от нее, делаясь впоследствии «образцовыми» мужьями и отцами семейств. И это везде! везде! и в России, и за границей! О, Боже мой, Боже мой! Точно что оторвалось у меня на сердце, я хотела плакать, но не могла…
Невольно я подошла к полке книг и перечла вновь «Крейцерову сонату». Каким глубоко нравственным произведением показалась она мне! Еще более я поняла величие гения Толстого в его откровенных признаниях, сознании испорченности, в призыве молодежи к нравственности. Это было известно всем, но Толстой первый осмелился заговорить, и за это его обвиняли чуть ли не в разврате. Разговаривая со мной о «Крейцеровой сонате», мужчины все порицали это произведение с разных точек зрения, учеными словами и выражениями, и ни один из них не сознался, что Толстой прав. Они возмущались… О, как все это гадко!..
28 июля. Погода стоит чудесная. Я гуляю по тенистым аллеям сада в самом непозволительном костюме: рубашке и юбке, предоставляя свои открытые плечи, руки и шею жечь солнцу и «прохлаждать» ветру. У нас в доме мужчин нет, и этот костюм в такую жару, уверяю вас, незаменим и прелестен по своей откровенности. Идиллия!.. Мне нравится ощущение солнечного тепла, и когда все другие охают и не знают, куда деться от жары – я с удовольствием иду по солнцу, чувствуя себя точно в паровой ванне: и горячо, и приятно… А вокруг меня благодать какая! Кузнечики трещат, цветы кивают головками, ярко светит солнце, небо голубое, воздух чистый и тишина, всюду тишина… Черт возьми, как это хорошо!.. Здесь я совсем обленилась, и лекции Фейербаха не раскрываются уже третью неделю. Раз в год, по приезде сюда, я отдыхаю, буквально забывая все.
6 августа. Поехали на богомолье в монастырь на Песочной. Было очень приятно ехать с восходом солнца, при свежем, прохладном ветре просыпавшегося утра. Я очень люблю всякие путешествия вообще, а на этот раз ехала еще на богомолье – и была в прекрасном настроении духа. В монастыре, повинуясь своей привычке, я отправилась искать старинные памятники на кладбище, и вскоре, среди скромных плит, я нашла очень оригинальный старый памятник, на котором с одной стороны был выбит в мраморном медальоне бюст мужчины екатерининских времен, с другой – красовался медный медальон с изображенной в профиль женской головой в греческой прическе, – это были, очевидно, муж и жена; под мужниным медальоном – герб и краткая надпись: Конной гвардии ротмистр… Овцын, родился… умер 1805 г., более ничего. Я долго не могла оторваться от этого интересного мавзолея: ни муж, ни жена не отличались ни красотою, ни знатностью, но, однако, оба хотели оставить потомству свои незамечательные физиономии. Суета сует!.. К вечеру нас позвали исповедоваться, но я отказалась, потому что, относясь к говению очень серьезно, я не могу себе представить исповедь и причастие так вдруг, без всякой предварительной подготовки к ним; а ехать на Песочную на два дня за тем только, чтобы исповедаться и приобщиться, да еще в то же время погулять, шутить и смеяться, – я этого не могла применить к себе. И странно было мне видеть, как сразу, точно по команде, лица молодежи стали серьезными, сосредоточенными – и это выходило делано и фальшиво…
Ярославль, 16 августа. Я даже не дописала фразы в последний раз: перо падало из рук, я заснула…
Как всегда, мне очень жаль было покинуть родную землю.
Вчера был день моего рождения; уже два года жизни прошли бесплодно, незаметно, хотя за это время я многое увидела, узнала, не говоря уже о наружности, которая стала немного поприличнее. Ах, одно это сознание собственной негодности может довести до бешенства; к тому же я не выношу своего затворничества, насильственного спокойствия – оно вовсе не по моему характеру. Но… еще два года и я свободна. Дай Господи терпение!
12 сентября. На сельскохозяйственной и промышленной выставке северных губерний меня очень привлекает и интересует отдел промышленности. Не сказывается ли в этом мое купеческое происхождение? Хотя мы уже числимся только почетными гражданами, но наши родные все больше очень самостоятельные купцы, и целый ряд моих предков, с какой стороны ни поглядишь – с бабушкиной, с дедушкиной, отцовской, материнской – все торговые люди… Мне наиболее нравится в этом отделе резной иконостас, удивительно тонкой и изящной работы… Я была на французской выставке, и, конечно, наша местная промышленность далеко не так ушла вперед, чтобы можно было чему-нибудь удивляться; иные экспонаты были даже смешны, а платья, напр., во всяком случае не допустили бы выставлять в окне московского магазина, но для провинции и это сойдет с рук. На выставке есть также павильон с плодами земными необыкновенной величины. Чего-чего тут нет: и репа, и морковки, и огурцы, цветная капуста, земляника, крыжовник – целое царство плодов и овощей. Глядя на эту благодать, глаза разбегаются. Такой павильон можно одобрить: он выстроен как раз вовремя, – в холерную эпидемию, соблазняя всех назло докторским предписаниям не есть фруктов и плодов! В кустарном отделе стоит деревянный велосипед, изобретенный крестьянином. Мужичок
