Ангард! - Наталья Андреева

– Скажите, фильм… Фильм, на который Воловой дал деньги… – заикнулся было Алексей, но она тут же перехватила инициативу:

– Провальный. Рощин с самого начала это знал. Что не будет снимать. В том состоянии, в котором он находился? О чем вы?

– Значит, он с самого начала хотел кинуть Волового?

– Да. Вроде того. У него была болезненная ревность по отношению к Петру. Кстати, деньги тот дал из личных фондов. Под честное слово друга юности Евгения Рощина. По бумагам они не проходили. Нет Петра – нет долга.

– Рощин не мог его убить. Они умерли практически в одно и то же время. Волового сбила машина, а Рощина закололи шпагой. Кто бы это мог сделать, Валерия Станиславовна?

– Воловой.

Алексей тяжело вздохнул:

– К сожалению, исключается. Потому что не сходится.

– Как так? Должно сходиться!

– Увы… А Белкина вы хорошо знали?

– Актера? – презрительно спросила она. – Не имела чести. То есть не стремилась с ним сблизиться.

– А Самарина?

– Самарин, Самарин… – Она вновь наморщила лоб.

– Роман Самарин.

– Ролан. Его зовут Роланом. Рощин как-то упоминал со смехом. Мол, чтобы завести Рому, достаточно назвать его Роланом.

– Интересно. А подробнее?

– Самарина я не знала, – Валерия Станиславовна вдруг резко поднялась. – Извините, у меня мало времени. Я жду гостей.

– Да-да. То, что вы рассказали, очень интересно. Насчет долгов Рощина.

– Теперь все кончено. Тяжба моя с бывшим мужем закончена тоже. О! Я устрою ему пышные похороны! И такую посмертную славу, что имя Евгения Рощина будет греметь! За то имущество, что он мне оставил, можно постараться.

– А если у него есть ребенок? Внебрачный?

– Это меня не касается.

– А долг Воловому?

Она задумалась.

– Должно быть, я сделала глупость. Мне надо было умолчать об этом долге. Но Воловой настолько серьезно говорил, что даст делу ход, что я была уверена: вы затем и приехали. Его жена наверняка потребует деньги назад. Я готова вступить в переговоры.

– Я поставлю Настю… – он кашлянул. – Анастасию Вячеславовну в известность. – Разумеется, она в курсе всех дел мужа, и если еще не уполномочила меня ими заняться, то только потому, что находится в глубоком трауре. Разумеется, она вскоре выяснит, какой именно суммы не достает, и…

– Да, да, – вздохнула Валерия Станиславовна. – Пожалуй, насчет пышных похорон я сказала зря. Здесь надо сохранить лицо. Впрочем, этот дом мне не нужен. Безобразный дом, вы не находите?

– Ну… – осторожно сказал Алексей.

– Завтра же отсюда съеду и буду искать покупателя. Думаю, с этой сделки я получу неплохую прибыль. Даже за вычетом долга. Нет, похороны будут пышными!

Опять-таки первой она направилась к дверям. Мужчинам ничего не оставалось, как последовать за хозяйкой. Очутившись в холле, Валерия Станиславовна замедлила шаги и прислушалась.

– Ольга! – громко крикнула она. – Я кому сказала!

Девушка в синих джинсах вышла из кухни. Движения ее были такие же замедленные, а лицо сонное.

– Наверх! – приказала мать.

И вдруг Ольгино лицо изменилось. Первой эмоцией, проявление которой наблюдал Алексей, была ненависть.

– Отстань от меня! – сказала девушка.

Кроме внешнего сходства у них с матерью были очень похожие голоса.

– Иди наверх, – отчеканила Валерия Станиславовна. – Там поговорим.

На глазах у дочери выступили злые слезы. Она побежала по ступенькам, бормоча сквозь зубы:

– Не хочу, не хочу, не хочу…

– Извините, – лучезарно улыбнулась Валерия Станиславовна. – Переходный возраст.

– А с Рощиным ваши дети ладили? – спросил Алексей.

– По-моему, бывшему мужу вообще не было дела до детей. Быть отцом не для него. Всего вам хорошего, господа.

Она повернулась к гостям спиной и зашагала по лестнице. Спина у Валерии Станиславовны была прямая.

– А почему ты спросил про детей? – шепнул Серега.

– Надо. Это важно. Пойдем отсюда. Нам еще работать.

Охранник проводил их до ворот.

– Послушай, Рощин сюда приезжал? – спросил у него Барышев.

Тот молчал.

– Его пускали или не пускали?

– Это дело хозяев. Уезжайте.

– Тебя в прокуратуру повесткой вызвать? – зло спросил Серега.

– Ну попробуй.

– Сергей, поехали, – тихо, но твердо сказал Алексей. И тронул Барышева за плечо: не стоит.

Они сели в машину. Пока выезжали из поселка, молчали. Солнце скрылось за тучу, подул холодный ветерок, стало мрачно, неуютно. Не лето! Невольно поежившись, Алексей заговорил первым:

– Бесполезно. Она умеет подбирать персонал. Эти люди хозяйку не предадут.

– Тогда почему с дочерью так? – спросил Серега.

– Как ты не понимаешь, – усмехнулся он. – Дочь – собственность. И Рощин был собственность. Имущество.

– Злая баба. От нее всегда мужики будут уходить. И девка из дома сбежит, вот посмотришь. А с этими двумя убийствами получается бред, – сказал вдруг Серега. – Кто мог убить Волового? Рощин! Кто хотел рассчитаться с Рощиным? Воловой! А убиты Рощин с Воловым. Причем одновременно. То есть Рощин к смерти Волового не причастен, и Воловой не причастен к смерти Рощина. Что получается? Абсурд!

– Зато живы Самарин с Белкиным. Остается выяснить их интерес. И сейчас мы едем в дачный поселок, где ночевала Манина машина. Интересно, та огромная злая овчарка на привязи? Боюсь я злых и больших собак.

Реприза

Валерик Белкин давно уже понял, что его специализация – избалованные дочки богатых родителей. В детстве он был очень хорошеньким. Вылитый Купидон: огромные синие глаза, пушистые ресницы, губки бантиком. Двум его сестрам красоты почти не досталось. Ирония судьбы! Родители Белкины были людьми интеллигентными. Белкина-мама работала учительницей русского языка и литературы в той же школе, где учились Белкины-дети. Белкин-папа тихо и интеллигентно пил. На заводе, где он работал в конструкторском отделе, его ценили, считали хорошим специалистом. Он ходил на работу в костюме, белой рубашке и при галстуке. От него пахло одеколоном, лицо было чисто выбрито. Белкин-старший держался пять дней. Точнее четыре с половиной. Потому что в пятницу вечером он приходил с работы с бутылкой водки. И далее все добавлял и добавлял. Пил он один, компаний не любил, дружбы ни с кем не водил. Причины его тихого пьянства были не понятны. В себя Белкин-старший приходил в воскресенье, во второй половине дня. Все было интеллигентно: ни пьяных драк, ни скандалов. В понедельник утром он брился до синевы, брызгал себя «Шипром», надевал белую рубашку, галстук, костюм и шел на работу. В его больших глазах стояла глубокая сиреневая печаль, верхняя губа, над которой словно угольком были прочерчены тоненькие усики, дрожала, как у обиженного ребенка. Внешне Валерик был очень похож на отца.

У Белкиной-мамы тоже был пунктик. Она панически боялась начальства. Директор школы, завуч и даже завхоз были для нее все равно что боги. Их дети – полубоги. Если их обидеть или не угодить – небеса разверзнутся, и над семьей Белкиных разразится гроза. Причины такого страха были так же не понятны, как причины тихого пьянства Белкина-папы.

Зато в распоряжении Белкиной-мамы был громоотвод: хорошенький Валерик. Дочки директора, завуча и даже завхоза были от него в восторге. Те, что младше, – влюблены, те, что старше, – относились как к красивой игрушке. Валерик был просто прелесть!

– Ты с ними дружи, – учила мама.

Еще когда был малышом, выводила во двор, сажала в песочницу, где лепили куличики дочки начальников. Потом подсаживала к ним за парты. А Валерик меж тем рос, начинались игры в любовь. Посыпались любовные записки. Мама выгребала их из карманов Валерика, сама же сортировала. Дети простых смертных – налево, в мусорное ведро. Дочки начальников отправлялись в жестяную коробку из-под чая, которая в доме называлась Малахитовой шкатулкой.

– Ты с ними спи, – читал хорошенький Валерик в маминых глазах.

Выговорить это вслух она, естественно, не решалась. Потому как была женщиной интеллигентной. Он все понял без слов, потому что всегда понимал маму. Ведь мама столько для него сделала! В начальных классах Валерик был невысокого роста и хилый, часто болел. Врачи посоветовали маме отдать его в спортивную секцию. Например, в бокс. Но мысль о том, что сыну могут испортить хорошенькое личико, приводила Белкину-маму в ужас. Валерика решили отдать в фехтовальный клуб «Рапира». Бокс – это не интеллигентно. А вот фехтование так даже очень!

Классу к девятому он не сильно вытянулся, но окреп. Со шпагой в руке выглядел еще романтичней для тех, с кем советовала «дружить» мама. Одна беда: маска закрывала лицо, не видно было его замечательных глаз. Но кому надо, тот знает.

Судьба Валерия Белкина была предопределена. Он стал актером и научился жить за счет женщин. Что касается ценностей материальных, семья не могла дать ему ничего. В родительской квартире жили сестры со своими семьями. Мама болела, отец потихоньку спивался. Денег не хватало. Валерик меж тем устроился хорошо, и даже мог иногда подкинуть сестрам «на молоко» для их многочисленных детишек. Жажда плодиться и размножаться передавалась у Белкиных по наследству.