Неоднажды в Америке - Светлана Букина

Через час следующая группа повалила, и всё сначала началось. В нашем отделе, где никто меньше шестидесяти тысяч не получает, все ходили и хвастались, кто какую кастрюлю оторвал. Так весь день и прохвастались, никто больше ни о чём говорить не мог, никто не работал.

Всё это померкло по сравнению с тем, что наступило на следующий день. По коридору неслись крики: «Кто выиграл швейную машинку? Вы не знаете, кто выиграл швейную машинку?» Оказывается, Том выиграл. Для жены. И нет, на серебряный поднос менять не будет, на кресло для офиса тоже, сволочь. Две тётки очень хотели швейную машинку; ничего, что она моего возраста (машинка). Надеялись на бартер, а им – шиш. Обиделись. Стали искать, на что бы ещё обменять этот долбаный поднос. Вышеупомянутый DBA чуть не силой подтащил меня к багажнику своей машины и стал гордо демонстрировать огромный серебряный трёхэтажный сервировальник. По этажам бегали люди с предметами или выигрышными бумажками и меняли, меняли… У Гэйл кресло, у Джима телевизор, у Ли сервиз.

И не захочешь, а узнаешь, кто что выиграл, – в глотку запихнут и запить не дадут.

Сижу, пытаюсь закончить тестирование на новом сервере. То и дело кто-то подваливает и интересуется, не выиграла ли я чего, что хочу обменять. «Да пошли вы все» за ответ не сойдёт. Мне вдруг вспомнились рассказы мамы о поездке в Чехословакию в 75 году. У них была очень интеллигентная и приятная экскурсовод, которая потрясающе рассказывала. Маме было мучительно стыдно всю поездку, покольку экскурсовода никто не слушал, раскатывая вместо этого рулоны только что приобретённого гипюра по всему автобусу и обсуждая «весёлость» ситчика. Где они ещё гипюрчик купят, как не после поездки на еврейское кладбище в Праге? Но то совки розлива 70-х годов. А я нахожусь в Америке двадцать первого века, в Бостоне, в архиепископстве, где совсем неплохо платят. От увиденного отходила пару дней.

И вот вы все в белом, и тут выхожу я…

Про скандал со священниками-педофилами стоит рассказать отдельно. Он начался в нашем бостонском архиепископстве, а потом перенёсся на архиепископства других городов и даже стран.

Краткое содержание для непосвящённых: некоторые священники совращали мальчиков (altаr boys), причём церковь об этом знала, но как только начинался шум, педофила переводили в другой приход, умножая его жертвы. Всё это прикрывалось десятилетиями. А потом вылезло наружу. Можете себе представить, что тут началось. Весь город только об этом и говорил, газеты захлёбывались, телевидение разбило лагерь перед нашим офисом, на работу невозможно было проехать… Возмущению народа не было предела. Авторитет Церкви здорово упал, а вместе с ним и количество пожертвований. Церковные отцы схватились за головы и начали чистить свои давно нуждавшиеся в этом конюшни.

А дальше… ну, вы знаете, как это обычно бывает с маятниками. Их заносит – то в одну сторону, то в другую. Началась охота на ведьм. Всем священникам предложили честно покаяться в грехах, а то будет хуже. Полетели головы. Вот отец Джим тридцать лет назад вошёл в комнату, где переодевался мальчик. Он, правда, с тех пор тридцать лет ни в чём предосудительном замешан не был, он вообще уверяет, что зашёл туда совершенно случайно и понятия не имел, что в комнате в тот момент кто-то находится, но кто ж ему сейчас поверит? Секир башка! Большинство священников сочли своим долгом постучать кулаком в грудь и заявить, что они – никогда, ни за что, да боже упаси, такой грех на душу! На тех, кто в грудь кулаком не стучал, смотрели с подозрением. Чего не стучишь-то? Скрываешь чего?

Тем временем простой люд бурно обсуждал проблему священников-педофилов. Таких чуть не каждый второй, судили в народе, и чёрт с ней, с официальной статистикой, – скрываются, небось. Всё дело в том, что у них обет безбрачия, вот и отрываются как могут, насилуют мальчиков табунами. Детей начали забирать из церкви, на священников смотрели косо.

Мне были омерзительны церковные начальники, больше заботившиеся о своей репутации, чем о детях. Я жалела жертв педофилов. Мне, как и всем, были глубоко противны сами педофилы. Им хотелось плюнуть в лицо. Смачно так.

У самой дети, вы же понимаете. Вместе со всеми кричала, обвиняла, плевалась. Потом в один прекрасный день вдруг увидела в одной внутрицерковной газетке интервью с неким епископом. Обычно я эти газеты не читала: далека я от католицизма, но они у нас в коридорах пачками лежали, а тут я ждала кого-то, вот и подхватила попавшуюся под руку газетку. Начала читать и увлеклась: интересное было интервью, умный епископ, отвечал по делу. В конце у него спросили, о чём он говорит с Богом в эти тяжёлые для Церкви дни.

«Я каждый день благодарю Всевышнего за то, что Он не сделал детей соблазнительными для меня».

Я застряла на этой строчке. Раз пять перечитала. Действительно, разве это достоинство, что ты не педофил? Повезло, считай, что у тебя другие демоны. Нет, я по-прежнему считаю, что хорошо бы всех педофилов либо кастрировать, либо изолировать от внешнего мира, но исключительно в практических целях. Дети важнее. А вот желание плевать им в лицо у меня пропало. Было в словах священника что-то отрезвляющее, нечто, что помогло мне по-новому взглянуть на конфликт.

Я работала со многими священниками и многих хорошо знала лично. Помимо обета безбрачия, эти люди принимают обет бедности. За исключением парочки жирующих кардиналов, живут они, как правило, в маленьких скромных комнатушках, жён нет, детей нет, жизни вне церкви тоже толком нет. Это глубоко верующие люди, верящие в своё предназначение. Служат Богу, служат людям, лечат души как умеют. Фактически у них нет ничего, кроме Бога и благодарности и уважения паствы. Статус у них был. А тут отняли и это. Священники начали говорить о том, что их белый воротничок-стойка превратился в клеймо, что на них нехорошо смотрят на улицах, что в глазах толпы все они педофилы по определению.

Тем временем вокруг нас творилось то, что называется обычно media circus. Цирк. Весь вечер на арене средства массовой информации, закатившие истерику. Монстров оказалось полдюжины, плюс-минус. Да, там было несколько страшных людей, чего уж скрывать. Но обличили многие десятки, иногда за один-два проступка двадцатилетней давности, часто весьма далёких от изнасилования. Плюс сотни недоказанных единичных обвинений, находящихся в процессе расследования. А пока расследуют – уходи из Церкви, а то мало ли что ты тут натворишь, мы тебе не можем детей доверять. Официально ничего не доказано, но народу-то доказывать не надо, правда? «Невиновных не сажают». Слышали такое выражение? А деться им некуда. Комнатушка. Книги. Бог. Денег своих нет, всё принадлежит Церкви. Любимых людей вокруг нет, разве что мать-старушка приедет откуда-нибудь или братья с сёстрами. Обвинять выгодно, жертвам деньги дают – Церковь миллионы на это выделила. Священники начали панически бояться, что кто-то решит за их счёт обогатиться. Доказывать, что ты не верблюд, – дело чертовски неблагодарное. И что докажешь-то? Что ты не насиловал кого-то в тёмной комнате без свидетелей в 1976 году?

Я видела священников, впавших в депрессию. Но не видела озлобившихся. Что-то было в этих людях… Наверное, это смирение. Смирение – редкость в современном мире; тем больше ценишь его, когда сталкиваешься. Не плюнуть в грешника вместе с толпой, а поднять глаза к небу и сказать: «Спасибо, Господи, что избавил от соблазна». Потому что не дай вам бог познать этот соблазн. Не дай бог родиться или стать человеком, которого сексуально привлекают дети. Это биология, это в мозгу, это не выбор. Посадить. Изолировать. Но не плевать. И даже когда плюют в тебя по ошибке, как в тех священников, просто вздохнуть и сказать: «Слава богу, что плюют по незнанию своему, что не взял я грех на душу, что нет у меня такого соблазна».

Общаясь со священниками, я начала учиться смирению. Я всегда завидовала тем, кто за себя постоит, если надо, кто умеет драться и морды бить обидчикам. Я никогда такой не была. Избегаю конфликтов, особенно физических. Никогда никому не давала в морду. Не умею. На амбразуру лезть не умею тоже. И слава богу, необходимости не было. Была бы необходимость – не знаю, как бы я поступила, но вряд ли по-геройски. Врать и быстро бегать я умею куда лучше, чем драться. Слабая я, не борец ни в каком смысле этого слова. Сильные могут залезть на своего белого коня и гарцевать, презрительно фыркая в сторону не таких, как они. Смелость и умение постоять за себя кулаками – это ведь выбор, да? Они просто выбрали правильный характер, правильную сексуальную ориентацию… А я просто сяду тут в уголочке и смиренно порадуюсь, что родилась и росла там, где родилась и росла, что жизнь меня берегла и сейчас бережёт, и главное, что выбирать не пришлось.

Tis the season

Окончательно обамериканившись, пошли мы в пятницу после Дня благодарения по магазинам. Правда, не в пять утра, как некоторые сумашедшие аборигены, но в десять были уже там. Гуляем себе по городу, заходим в магазинчики, кругом ёлочки разряженные, гирлянды, Санта Клаус с детишками фотографируется (не путать с Дедом Морозом: вместо тулупа, посоха и Снегурочки у нашего – красные штаны, очки на носу и красноносый олень под боком), а по радио рождественскую музыку играют.