Отражение - Дик Фрэнсис

Гм… Тебе как, лекцию о природе света прочесть или просто рассказать, что я буду делать?　Ради бога, не надо лекций.　Так вот, я думаю, что, если увеличить оранжевые негативы через синий светофильтр и напечатать их на высококонтрастной бумаге, может получиться нормальный снимок.　Черно-белый? — спросил, подмигнув, Джереми.　Черно-белый.　Откуда возьмешь синий светофильтр?　Ты, кажется, все-таки хочешь, чтобы я прочел тебе лекцию. Пойдем. Посмотрим последний заезд.　

Мне показалось, что Джереми заколебался. Он, как мог, старался отбрыкаться от моего предложения и даже снова поджал ногу: видно, совесть служителя Фемиды не позволяла ему принять участие в столь низменном зрелище. Но вскоре выяснилось, что я был к нему несправедлив. Когда мы уже сидели на трибунах в ожидании старта, Джереми вдруг сказал:　

Между прочим… я сегодня днем уже видел скачки. И тебя видел.　Да ну?　Я подумал, что грех отказываться от возможности познать новое…　Ну и как тебе?　Да так себе. И что ты нашел в этих скачках?　

По дороге в Сент-Олбанс Джереми рассказал, что удалось узнать.　

Как ты советовал, я связался с телекомпанией: попросил показать бухгалтерские книги и познакомить хоть с кем-нибудь из участников съемок. Кстати, в Сосновой Сторожке снимали фильм всего один раз, и съемочная группа провела там недель шесть, не больше.　Шансов мало.　

Да. Но, как бы там ни было, мне объяснили, где найти режиссера, — он все еще работает на телевидении. Режиссер произвел на меня тяжелое впечатление — хмурый такой усатый дядька — ну, в общем, сам понимаешь. Я встретился с ним в Стритхэме, он сидел на обочине дороги и наблюдал за профсоюзным собранием электриков. Они, видишь ли, решили объявить забастовку, а потому отказались осветить церковный дворик, где он собирался снимать сцену из нового фильма. Одним словом, настроение у него было отвратительное.　Могу себе представить.　Толку я от него не добился, — сказал Джереми с сожалением. — Только рот открыл, а он как понес меня: «Что же я, по-вашему, должен помнить какие-то вшивые шесть недель тринадцать лет назад и вшивую девчонку с вшивым сосунком?» Дальше — больше. Дескать, была бы его воля, он бы всяких вшивых прихлебателей на пушечный выстрел к Сосновой Сторожке не подпустил. И вообще, ходят тут всякие, суются, куда не следует, а ему это вот где сидит, ему работать надо. Так что лучше мне убираться подобру-поздорову. Вот так.　Очень жаль.　Потом мне удалось заловить одного актера, он был занят в том злополучном фильме на главной роли, а сейчас временно работает в картинной галерее, — так он сказал мне то же самое. Тринадцать лет назад? 'Молодая женщина с маленькой девочкой? Безнадежно.　Я возлагал большие надежды на съемочную группу, — сказал я со вздохом.　Могу найти других, — сказал Джереми. — Это совсем не трудно. Я связался с актером через наших агентов.　Поступай, как считаешь нужным.　Думаю, можно попробовать.　А музыканты долго жили в Сторожке?　

Джереми извлек из кармана уже изрядно помятый　

листок и, сверившись с ним, ответил:　

Три месяца — плюс-минус неделя.　А после них?　Религиозные фанатики, — он поморщился. — Твоя мать, по-моему, не была набожной.　

Она и понятия не имела о том, что такое религия.　Этих сектантов тоже уже давно след простыл.　Возможно. Послушай, а почему бы нам не пойти другим путем? Опубликуем фотографию Аманды в журнале «Лошадь и Собака» — вдруг кто-нибудь узнает конюшню? Здание, наверное, стоит на прежнем месте и ничуть не изменилось.　Это будет стоить недешево.　Ну уж не дороже частных детективов, — отозвался я. — Думаю, журнал берет деньги за место на полосе — а что на этом месте будет стоять, фотография или текст, им все равно. Я могу сделать хороший черно-белый снимок нужного размера, а там посмотрим. Может, кто и клюнет.　Уговорил, — вздохнул Джереми. — Боюсь, расходы на поиски Аманды в конечном итоге превысят сумму, которую она сможет унаследовать.　А бабушка… действительно так богата?　Не знаю. Не удивлюсь, если там и нет ничего. Она ужасно скрытная. Ее бухгалтер, по-моему, в курсе дела, но из этого скряги и слова не вытянешь. Прикидывается этаким простачком.　

В Сент-Олбансе первым делом заехали в лечебницу. Джереми уселся в приемной и стал листать старые номера женского журнала, а я поднялся наверх в комнату умирающей. Поддерживаемая подушками, она сидела необычайно прямо. На волевом, суровом, все еще полном жизни лице горели злые, совсем не старческие глаза.　

Ты нашел ее? — спросила старуха, не удостоив приветствием, едва я закрыл за собой дверь.　Нет.　Но ты ищешь?　И да, и нет.　Что ты хочешь этим сказать?　Я посвящаю поискам лишь часть свободного времени: у меня есть и другие дела.　

Она уставилась на меня, прищурив воспаленные веки; не отводя глаз, я опустился в кресло для посетителей и сказал:　

Я был у Джеймса.　

Лицо в подушках на миг исказилось гневом и отвращением, и я с удивлением увидел, как глубоко она разочарована. Неженатый бездетный сын-гомо-　

сенсуалист украл у бабушки нечто более важное, чем просто тепло домашнего очага, невестка, внуки, которые, конечно, натерпелись бы от ее вздорного характера, — он лишил ее жизнь продолжения. До меня вдруг дошло, что вовсе не ссора с сыном заставила бабушку начать поиски Аманды, а навязчивая идея остаться на земле и после смерти.　

Так вы, стало быть, хотите, чтобы во внуках и правнуках продолжали жить ваши гены? — спросил я.　Иначе смерть не имеет смысла.　

Жизнь тоже бессмысленная штука, подумал я, но ничего не сказал. Человек рождается, делает что может, умирает… А может, она права? И суть жизни действительно в том, чтобы гены, передаваясь из поколения в поколение, продолжали жить, и ты вместе с ними, лишь сменив телесную оболочку…　

Нравится вам это или нет, — сказал я, — но ведь и во мне есть ваши гены. Я передам их своим детям, если они у меня когда-нибудь появятся.　

Но даже на пороге смерти старуха не желала с этим смириться. Лицевые мускулы напряглись, она еще плотнее сжала губы, и, когда наконец разлепила их, голос ее зазвучал глухо и недружелюбно.　

Молодой стряпчий считает, что я должна рассказать тебе об отце.　

Я резко вскочил, не в силах сохранить спокойствие. Я пришел сюда именно за тем, чтобы мне рассказали об отце, но теперь уже не хотел ничего знать — убежать бы. прочь из этой комнаты и не слышать ни о чем. Уже давно я так не нервничал.　

Разве ты не хочешь узнать, кто твой отец? — выпытывала струха.　Нет.　Боишься? — в ее голосе слышались презрение и издевка.　

Я не ответил — да и что я мог сказать. Я и хотел и не хотел, боялся и не боялся. Я был в полном замешательстве.　

Я возненавидела твоего отца с тех пор, как узнала, что моя дочь беременна. Ты так похож на него, что мне тошно смотреть на тебя, хотя уже столько лет прошло. В твоем возрасте он был таким же — стройным и сильным… и у тебя его глаза.　

Я застыл в ожидании.　

Я любила его, — произнесла она, с усилием выталкивая слова, словно они сами по себе были для нее оскорбительными. — Я безумно любила его. Мне было сорок четыре, твоему отцу — тридцать. Я тогда пять лет как овдовела, я была так одинока… Он стал моим любовником, и мы собирались пожениться. Я обожала его. Дура.　

Она замолчала. Могла бы и не продолжать — я знал остальное. Загадочная ненависть, упорное нежелание меня видеть все эти годы — как просто все объяснилось. Я понял ее. И не мог не простить. И не пожалеть.　

Он жив? — спросил я, немного придя в себя.　Не знаю. Уже больше тридцати лет я ничего о нем не слышала.　А… как его звали?　

Старуха посмотрела мне прямо в глаза. Нет, она не простила.　

Этого я тебе никогда не скажу, не хочу, чтобы ты разыскал его. Он сломал мне жизнь. Сошелся со мной ради денег и спал с моей семнадцатилетней дочерью в моем собственном доме. Вот что за человек был твой отец. Благодари бога, что не услышишь от меня его имени.　

Я кивнул.　

Мне очень жаль, — сказал я, неуклюже пытаясь выразить сочувствие.　

Ее глаза еще сильнее потемнели от гнева.　

Найди мне Аманду, — сказала она. — Этот желторотый стряпчий сказал, что ты поможешь, если я расскажу тебе об отце. Так ступай же и найди ее.　

Она закрыла глаза. Лицо в подушках сразу стало больным и беспомощным.　

Уйди, — сказала она, не поднимая век. — Ты мне неприятен.　Ну и что? — спросил Джереми, когда я спустился вниз.　Сказала.　И кто же, молочник?　Вроде того. — И я вкратце рассказал ему все, что услышал от бабушки.　Бедная старуха, — покачал головой Джереми.　Сейчас пропущу стаканчик — и можно жить дальше, — сказал я.　

Глава 13　

Каждый, кто занимается цветной фотографией, стремится прежде всего, чтобы люди и предметы на снимках выглядели естественно, а это совсем не так просто, как кажется. Нужная резкость и правильная выдержка — пустяки в сравнении с самим цветом, который почему-то разнится от пленки к пленке, выходит неодинаково на разных типах фотобумаги и даже на бумаге одного типа и места выпуска, но взятой из разных коробок. Дело в том, что четыре сверхтонких эмульсионных слоя, которые наносятся на фотобумагу, слегка варьируются от партии к партии. Опустив в два красильных чана одинаковые куски материи, практически невозможно получить абсолютно одинаковый оттенок — то же и со светочувствительными эмульсиями.