Вороний мыс - Михаил Барышев

В маленьком городе жили приветливые люди. Они пришли на пристань к приходу «Ивана Сусанина», подарили туристам букетики первых лесных фиалок и повели показывать город, вытянувший ухоженные улицы вдоль Свири.

— Здесь почти три года проходила линия фронта, — рассказывала девушка с тугими косами, уложенными короной над чистым лбом, и с комсомольским значком на франтоватой, с замшевыми вставками, куртке. — Как раз по реке. На этом берегу наши, а на другом финны… Пройдемте, товарищи, немного подальше… Пожалуйста, осторожнее, здесь крутой спуск.

Она провела Наталью Александровну вместе с другими экскурсантами на берег, где скат срезался к воде трехметровым обрывом. И, повторяя изгибы реки, тянулись змейкой окопы. Зигзаги их в сером суглинке были выложены бетонными плитами, выступали козырьки стрелковых ячеек, темнели укрытия под накатами бревен, и в углах можно было высмотреть пулеметные гнезда.

— А там на бугре, где теперь сосны, финские траншеи были… Вой, левее той лощинки!

Девушка так уверенно показала рукой на заречный берег, словно ей самой довелось лежать в здешних окопах.

Поймав чуть иронический взгляд Натальи Александровны, она смутилась и торопливо добавила:

— Это нам фронтовики рассказывали… А про город мне мама говорила. Она из эвакуации возвратилась сразу, как только здесь бои кончились.

Во время войны Наталье Александровне довелось несколько раз бывать в этом маленьком городке. Но он не сохранился в памяти. Война уравнивала облики городов разбитыми зданиями, дымными провалами окон, сиротливо торчащими печными трубами и обрывками проводов, свисающих с покореженных столбов. Люди отстроили город заново. Может, потому они и так бережно сохраняли память о войне и передавали ее детям, что это была их собственная живая память.

Девушка показала на остатки темных свай под крутым берегом.

— А здесь находилась верфь Петра Первого. Строили корабли во время войны со шведами.

Теперь она уверенно посмотрела на Наталью Александровну, потому что два с половиной прошедших века уравнивали их, и никто не мог в ответ на ее слова улыбнуться с ироническим превосходством очевидца.

Наталья Александровна почувствовала неловкость перед старательной и серьезной девушкой.

В музее рассохшиеся половицы тревожно скрипели под ногами. Туристы рассматривали каски с вмятинами пуль и осколков, металлические ленты немецких «геверов», ножи разведчиков с наборными рукоятками из пластмассы, маскировочные плащ-палатки со следами отстиранных кровавых пятен, полевые сумки, просеченные очередями, замусоленные орденские ленты и письма, написанные жесткими, рвущими бумагу, карандашами.

В музее висела картина. На большом холсте был запечатлен момент форсирования Свири во время прорыва вражеской обороны.

Наталья Александровна знала подробности этого штурмового, умно рассчитанного броска через реку, перекрытую заслоном артиллерийского и пулеметного огня, огороженную дотами и дзотами, кольями с колючей проволокой, спиралями Бруно, минами-ловушками, пулеметными точками, снайперскими позициями и минометными батареями.

Интенсивной бомбежкой и мощной артподготовкой, в которой приняли участие стволы выведенных к переднему краю танков и самоходок, были смяты, перепаханы огнем, подняты в воздух вторая и третья линии обороны противника. Первая же, лежащая за рекой так близко, что ее опасно было тронуть самолетами и огневыми калибрами резерва главного командования, затаилась, укрылась под куполами бетонных убежищ, нацелилась, чтобы смести огнем тех, кто решится кинуться через реку.

Когда от южного берега отошли плоты с десантниками, первая линия во всю мощь заговорила огнем пулеметов и минометных батарей. Их тотчас же засекли артиллерийские наблюдатели и дали координаты для стрельбы прямой наводкой.

И только тогда егеря разобрались, что на плотах через Свирь плыли чучела. Набитые соломой и хворостом старые комбинезоны и изношенные шинели. Но было уже поздно. По обнаруженным огневым точкам в упор ударили наши пушки, сокрушая бункера, накаты и траншеи.

В этот момент через реку пошла штурмовая группа разведчиков-добровольцев.

На холсте, висевшем в музее, был изображен их дерзкий бросок. Двое разведчиков, припав за валунами, вели фланговый огонь. Один протягивал руку, помогая товарищу скорее выбраться из воды. Остальные карабкались наверх, поливали автоматными очередями, чтобы расширить пятачок, занятый ошеломляющим наскоком.

Нарисовано было плохо. Неискушенному взгляду Натальи Александровны было ясно, что холст малевал кустарь, ремесленник от живописи, чьего умения хватает на оформление афиш кинотеатров и стендов в районных глубинках с диаграммами и призывами следовать примеру передовиков. Разведчики на картине были одинаково румяноликие и темнобровые. На их гимнастерках не было ни единой морщинки. Словно махнули они через Свирь парадным шагом, в отглаженном обмундировании и наваксенных кирзачах. И валуны были аккуратными, как колобки. И небо над головами голубело ярким кобальтом с конфетными, похожими на зефир, облаками.

Наталья Александровна хорошо помнила небо в день форсирования Свири — тусклое и зловещее, испятнанное отсветами взрывов, измазанное дымами горящих лесов, сквозь которые таращился кровяной зрак солнца. Помнила черные кресты самолетов, кружащихся в смертных схватках, грязных и мокрых солдат первого эшелона, их спутанные волосы, хрипящие рты и пятна розовеющих свежей кровью бинтов. Кромешный ад на воде от разрывов снарядов и мин, от пулеметных очередей в упор и огненную преисподнюю на берегу. Грохот, свист и скрежет. Тучи вскинутой земли, гарь, стискивающую рот шершавой сухостью, и отчаянные крики тех, кто раненным уходил на дно.

— Конечно, нарисовано не по первому классу, — сказал экскурсовод, приметивший выражение лица Натальи Александровны. — В войну рисовали. Был при штабе дивизии оформитель. Постарался, как умел. Важна память. В простреленной гимнастерке тоже нет высшего эстетического выражения, а ее под музейным стеклом храним. Вот соберемся со средствами и пригласим художника. Только этот холст все равно не снимем. Пусть рядом висят… С ассигнованиями пока у нас небогато, — извиняюще добавил экскурсовод. — Мы ведь больше на общественных началах… И те, кто в здешних местах воевал, нам активно помогают.

— Каким же образом?

— Приезжают. Музей смотрят, по округе бродят. Окопы свои разыскивают, землянки. Весной вот лейтенант наведывался, бывший командир стрелковой роты. Он отсюда наступал на Олонец через Сермягские болота, а потом они шли на Питкяранту. Фронтовую пилотку обещал прислать…

Невидимые провода коснулись Натальи Александровны, и был удар тока, заставивший съежиться от боли и испуга. Знакомо похолодели кончики пальцев и конвульсивно дернулось правое веко.

— Простите, товарищ, — одолевая холод, страх и боль, спросила Наталья Александровна. — Вы не могли бы мне сказать фамилию лейтенанта?

Увлеченный рассказом экскурсовод не учуял вздрогнувшего от напряжения голоса, не разглядел неровного румянца, вдруг слившегося с висков на щеки рослой, модно одетой женщины с большой брошью на вороте кофточки.

— Могу, — просто ответил он. — Мы ведем картотеку… Адреса, фамилии. Понимаете, у нас есть мысль создать стенд о послевоенных судьбах тех, кто воевал здесь, на Свири. Интересно, как сложилась их мирная жизнь. После экскурсии я покажу вам нашу картотеку.

Покусывая губы и плохо понимая, что рассказывает сухолицый человек с указкой, Наталья Александровна дождалась конца экскурсии и напомнила о себе.

— Да… Да… Лейтенант, который недавно приезжал, — заторопился экскурсовод и привел Наталью Александровну в служебную комнату, где стоял плоский ящик, аккуратно разделенный по алфавиту картонными прямоугольничками. Он быстро разыскал нужный конверт.

— Вот, пожалуйста, — поправил очки и прочитал. — Волохов Дмитрий Николаевич…

Воздух стал упруго сжиматься, с трудом протискиваясь в онемевшую от молчаливого крика гортань. Зелень берез за окнами полыхнула обжигающим полымем. Грудь стала немыслимо просторной, и разнобойно затукало в ней сердце, выискивая норку, куда спрятаться. Задрожали, стали податливо-ватными колени.

Наталья Александровна ухватилась за край стола ищущими опору пальцами. До боли впилась ногтями в некрашеные доски и устояла на ногах.

— Гвардии лейтенант, участник форсирования Свири и боев за Олонецкий укрепрайон. Награжден орденами Боевого Знамени и Красной Звезды, медалью…

Экскурсовод читал, не замечая срезавшегося, побледневшего лица Натальи Александровны и ее расширенных до черноты зрачков.

— И фотокарточка есть.

Он подал Наталье Александровне прямоугольник глянцевой бумаги с обмявшимися уголками.