Избранные - Альфонсо Микельсен

Я уже видел, как люди, встречая меня на улице, указывают на меня пальцем: «Вот идет опасный элемент. Он в „черном списке“». Предчувствия мучили меня. Естественно, многим из тех, кто прочтет этот список, вообще неизвестно мое имя. Но с момента, когда я обнаружил свои имя и фамилию в этом проклятом листке, я ощущал на лбу печать проклятия.

Ни действовать, ни думать я не мог. Факт внесения моего имени в «опубликованный список»-как я стал называть этот документ, следуя примеру сотрудников американского посольства, — обрушился на меня, будто стихийное бедствие. Прошло довольно много времени, прежде чем я начал приходить в себя от этого удара и попытался найти какой-либо выход.

Сначала я решил, что мне следует притвориться больным и таким образом избежать всяких связей с внешним миром, пока мне не вернут права общаться с ним. Это соображение было вызвано тем, что я жил в доме, принадлежащем англичанке. Меня окружали люди, чьи судьбы были связаны с судьбами государств-союзников и которые могли бы теперь усомниться в моей лояльности. Самоизоляция спасала меня от ненужных и раздражающих встреч. Был еще выход: уехать и поселиться в одном из загородных отелей, куда мы обычно выезжали на автомашине погреться на солнце или провести воскресенье. Несколько таких отелей принадлежали немцам, и я был бы здесь, конечно, желанным гостем. Но такой поступок означал бы отказ от решения выяснить случившуюся со мной ошибку, а также давал посторонним повод считать меня действительно виновным. С другой стороны, вся моя жизнь теперь целиком зависела от дальнейшего развития военных событий, я должен был неотступно следить за их ходом; следовательно, я не могу уехать далеко и таким образом лишить себя этой возможности. Горные массивы создавали помехи, и слушать радио за пределами столицы было довольно трудно. К тому же нередко в загородных отелях не было электроэнергии, нельзя было включить приемник. Что делать? Куда направиться?

Нередко в детстве, когда мать наказывала меня, я, чтобы не встречаться с нею, отказывался от еды. На этот раз, чтобы избежать каких-либо разговоров с моей хозяйкой — мисс Грейс, — я не спустился, как обычно, в столовую, а приказал слуге принести мне обед в номер. Здесь я чувствовал себя под защитой собственного одиночества. Вероятно, так же чувствует себя местный зверек броненосец, когда прячется в свой панцирь в норе.

В номерах пансиона мисс Грейс не было телефонов. Только внизу на стойке, где регистрировали приезжих и вручали почту, стоял телефонный аппарат. В ту ночь мне кто-то звонил, в том числе и Перес, которому Инес, наверно, передала мои слова. Звонил и дон Диего Лаинес. Оба они, по-видимому, уже прочли в газетах список, и адвокат, не изменив правилам этикета, звонил мне, чтобы предложить свои услуги. Эти мелкие знаки внимания приобретали в моих глазах огромное значение, особенно в моем подавленном моральном состоянии.

Чтобы не встречаться с мисс Грейс, я не пошел к телефону, попросив слугу передать мои извинения, а также обещания позвонить этим людям на следующий день, поскольку «болезнь приковала меня к постели».

Голова раскалывалась от боли, тем более что после бурного веселья накануне спать мне пришлось всего часа два. Но главное было в ином: я чувствовал себя совершенно убитым размерами и жестокостью свалившегося на меня несчастья. Воля моя была подавлена. Я мечтал только об одном — уснуть и забыть обо всем… проспать бы эти первые часы, а затем размышлять о будущем со свежей головой. Во что бы то ни стало забыться! Не ощущать в голове эти удары молоточков, которые терзали меня с момента, когда я взял в руки утреннюю газету: за что… за что… за что?..

Мысль о спасительном сне, в котором человек забывает о мучительных попытках объяснить загадки вселенной и поведение существ, населяющих ее, продолжала терзать меня, как наркомана терзает мысль о наркотике или алкоголика — о вине. Лишь бы забыться! Но мисс Грейс, будучи истой англичанкой, была непреклонна. Не обнаружив меня за столом, она передала со слугой, принесшим мне обед, что желает переговорить со мной. Минуту я колебался, все еще надеясь на возможность отложить этот разговор, хотел передать ей, что уже собрался спать. Но потом мне стало неудобно: ведь лакей, накрывавший стол в моей комнате, передаст ей, что я одет. Словом, я велел сказать мисс Грейс, что через несколько минут буду ждать ее в гостиной.

— Полагаю, сеньор К., что вы догадываетесь, зачем я вызвала вас, — начала мисс Грейс. — Мне самой очень жаль, что так произошло. Вы уже несколько месяцев живете в моем пансионе, и никогда ни клиенты, ни служащие не жаловались на вас. Однако вы внесены в «черный список», составленный союзниками. Являясь британской подданной, я обязана прервать какие-либо связи с врагами союзников, иначе меня обвинят в измене родине. Я рискую сама, таким образом, попасть в тот же список.

— Так что же вы от меня хотите? — спросил я с величайшим спокойствием. — Я отлично понимаю ваше положение и могу заверить вас, что и мне жаль выезжать из пансиона. Вы ведь прекрасно знаете, что в данном случае произошла ошибка.

— Я не вмешиваюсь в политические дела.

После этого я вынужден был спросить мисс Грейс, пытаясь сохранить ледяное спокойствие:

— Когда вам угодно, чтобы я выехал?

— Я не хочу торопить вас, но, откровенно говоря, чем скорее вы уедете отсюда, тем лучше. Мне не хотелось бы, чтобы на меня пало хоть малейшее подозрение.

— Я также не хочу, чтобы вы рисковали из-за меня. Завтра же я найду себе новое место жительства.

Весь этот разговор произошел гораздо быстрее, чем можно было предполагать. Обстоятельства заставили меня принять любой довод мисс Грейс, не желавшей более видеть меня. Тот факт, что отныне я занесен в список официальных врагов, естественно, создавал между мною и мисс Грейс, а также ее клиентами совершенно немыслимые отношения. Самым лучшим было как можно скорее покончить со столь тягостным положением. Я вынужден был согласиться с любой инициативой хозяйки пансиона, в вежливой форме указавшей мне на дверь.

На следующий день с самого раннего утра, как и обещал мисс Грейс, я отправился на поиски номера в одном из столичных отелей.

Чтобы избежать каких бы то ни было неприятных разговоров позже, я так начинал беседу с управляющими отелей:

— В силу какой-то ошибки мое имя было включено в «дополнительный список», опубликованный вчера американским посольством. Эта ошибка разъяснится в ближайшие дни, но, возможно, расследование займет некоторое время. Я предупреждаю вас об этом со всей откровенностью, чтобы впоследствии не было нареканий…

— Вот в чем дело… Глубоко сожалею, но мы не сможем предоставить вам номер. Ваше присутствие может отпугнуть клиентов. Как только все разъяснится, мы к вашим услугам.

И лишь единственный из всех, с кем я говорил, некий француз по фамилии Готье, принял во мне участие.

— Ах, так вы, значит, попали в «черные списки»! — сказал он, потирая руки, будто речь шла о какой-то доброй вести. — Да-с! Ситуация деликатная! Пожалуй, мы сможем договориться с вами, если вы не будете настаивать на подписании контракта на проживание в течение месяца. Мы будем возобновлять контракт каждую неделю, будто вы находитесь в городе проездом. Как видите, я иду на определенный риск, и если об этом будет известно американцам, то положение мое станет угрожающим. Именно это и заставляет меня брать с вас на пятьдесят процентов больше, чем платят другие клиенты…

— Никуда не денешься! — сказал я, делая вид, что во всем соглашаюсь с ним. — Если вы не возражаете, я перееду к вам сегодня же вечером и буду платить лишних пятьдесят процентов, раз вы так оцениваете риск предоставления мне приюта.

Небольшой отель «Ле Тукэ» был второсортным заведением, намного хуже, чем пансион мисс Грейс, хотя проживание у француза обходилось мне вдвое дороже. Но гораздо более всякого рода неудобств причиняли мне боль мои переживания. Как тяжело было находиться здесь! В номерах проживали в основном евреи — беженцы из Германии и оккупированных гитлеровцами стран Европы, недавно прибывшие сюда. Кроме того, среди клиентов я заметил двух-трех одиноких женщин, репутация которых была более чем сомнительной.

Зато парикмахерский салон «Прадо» находился недалеко от номеров мосье Готье. В дни, когда мы с Ольгой были еще друзьями, она говорила мне, что дважды или трижды ходила обедать в отель «Ле Тукэ», находившийся неподалеку. Название это было мне незнакомо, поэтому я не обратил на слова Ольги никакого внимания. Теперь же, после рассказа Мьюира и особенно после того, как я ближе познакомился с бытом данного, с позволения сказать, «отеля», завтраки Ольги в этом ресторане уже не казались мне такими безобидными, как в те дни, когда она рассказывала мне о них.

Бедная Ольга! Что она сейчас делает? Кого обманывает своими «невинными» разговорами? Иногда я испытывал непреодолимое желание вновь увидеть ее и сказать, что мне многое известно о ее жизни и что не следовало бы ей так жестоко обходиться со мной.