Избранные - Альфонсо Микельсен

Мне бы и в голову никогда не пришло подобное подозрение! Фриц — инициатор занесения меня в страшный список? Я не мог поверить этому. Мы действительно какое-то время находились в плохих отношениях, но наша враждебность никогда не доходила до того, чтобы у него появился повод нанести мне такой удар. Сделать из меня врага!

— Не верю, — ограничился я ответом.

Перес добавил:

— Лучше всего посоветоваться с Бететой. Если вы не против, я сейчас же позвоню ему, и мы встретимся завтра.

На следующий день я как раз выходил из номера «Ле Тукэ», направляясь на свидание с Бететой, когда столкнулся с Ольгой, которая шла в свой салон на работу. Увидев меня, она поздоровалась с преувеличенным оживлением, что меня несколько удивило.

— Как вы поживаете, сеньор К.? Как приятно вновь видеть вас! Так давно я ничего о вас не слышала! Вы уезжали? Болели?

Мне пришлось солгать:

— Да, я некоторое время провел на побережье. Только что вернулся. А теперь живу близко от вашего салона — вот здесь, в номерах «Ле Тукэ».

— Ах вот как! Значит, вы переменили место жительства? Почему же? Вы ведь жили в пансионе мисс Грейс, — при этом она улыбалась, будто намекая на то, что когда-то я давал ей свой адрес. — И когда же вы снова придете к нам — увидеться со мной?

— Не знаю. Возможно, на будущей неделе… или в среду…

— Вот хорошо! Я буду ждать. Смотрите не заставляйте меня ждать долго. Мне так приятно будет вновь видеть вас!

Хотя я был твердо убежден в том, что Ольга — всего лишь пустая кокетка и ее слова ничего не стоят, меня удивило, почему она с такой теплотой настаивает на моем приходе в «Прадо». У меня уже не было никаких иллюзий относительно Ольги. Однако в любом случае, особенно при сложившихся обстоятельствах, я был благодарен ей за обман, за ее попытку убедить меня, что мое присутствие приводит ее в столь радужное состояние. Как долго она держала мои руки в своих, будто не в силах отпустить их!

Расстался я с Ольгой другим человеком.

Стоял солнечный день, я был полон самых светлых надежд. В этих краях солнечные дни, чистое и безоблачное небо очень редки и потому влияют на настроение людей. Все немедленно веселеют, улицы заполняются народом, в магазинах не протолкнешься. Некоторые уверяли меня, что биржа, как барометр, отражает в зависимости от погоды повышение общего настроения. Возможно, и на Ольгу повлиял солнечный день. Мы будто очнулись после долгой и мрачной зимы. И беды мои через призму этого сияющего дня выглядели гораздо менее страшными, чем накануне. Несколько часов спустя я с большой охотой принял предложение Бететы. Кстати, оно ясно показывало, каким образом решаются такого рода проблемы в Ла Кабрере.

— Надо будет устроить Мьюиру обед на высшем уровне, — заявил Бетета. — Пригласить множество лиц, притом самых влиятельных. И не делать из включения вашего имени в список серьезного дела. В субботу, если у Исольды нет других встреч, я приглашу Мьюира к себе и буду развлекать его до рассвета. После чего я получаю полное право просить его о личном одолжении: вычеркнуть вас из списков.

Против такого плана мне нечего было возразить.

Все было прекрасно! Ольга, план Бететы, радостное солнечное утро. То, что я фигурировал в пресловутом списке, после встречи с Ольгой потеряло для меня всякое значение. В общем, через несколько недель все разрешится. А может быть, и через несколько дней.

Я отправился в парк подышать свежим воздухом. Эта система составления «черных списков» опять вернула меня к размышлениям о предначертанности судьбы грешников, о которых я часто слышал в родительском доме. Одни испокон веков были обречены богом на гонения, теперь их включают в «черные списки» человечества: воля провидения, не поддающаяся нашему разумению, сделала их таковыми. В то же время другие, также испокон веков, пребывали в праведниках. Смысл воли небес недоступен нам. Почему одни осуждены вечно страдать? Почему другие наслаждаются вечным блаженством?

…Мысль Бететы о приглашении Мьюира, чтобы как-то договориться с ним, чествуя, обхаживая его — так всегда решались дела в кругах Ла Кабреры, — отвечала более человеческому взгляду на мироздание, чем пуританские концепции. За несколько месяцев до этого некий немец (естественно, он не был католиком) также был внесен в «черные списки». Я решил помочь ему и переговорить о нем с Мьюиром, с которым тогда имел прекрасные отношения.

— Не буду я ни у кого просить милостей, — ответил немец. — Подожду окончания войны.

Тогда я подумал: этот человек не хочет расследования своего дела, потому что виновен. Возможно, он сотрудничал с нацистами и прекрасно знает, почему его имя внесено в страшный список. Теперь-то я понимал, что и этот немец мог быть совершенно невиновен и что его высокомерное смирение просто отвечало нашему образу мыслей, было результатом кальвинистского воспитания, которое учило нас не ждать милостей ни от бога, ни от человека и не превращать молитву в перечень личных просьб.

Однако я был уже слишком испорчен и не мог похвастать подобным стоицизмом. Прогуливаясь в то светлое утро по парку, я чуть ли не пел, и все мои печали исчезли, будто по волшебству.

Близилось рождество, и в витринах магазинов уже появлялись елочные украшения и игрушки, изображающие младенца Христа в яслях среди овечек. На столбах электрических фонарей, выстроившихся вдоль главной авениды, красовались перехваченные красной лентой сосновые ветви, к ним были приколоты куски ваты, изображавшей снег. Здесь, на улицах, в преддверии рождества столкнулись две традиции: староиспанская с ее классическим празднеством и англосаксонский Санта Клаус. И та и другая боролись и в моем сознании, и в моем сердце. По дороге в парк я развлекался тем, что разглядывал в витринах лавок изготовленные в Кито специально для этого праздника (как водилось в средневековой Кастилии) маленькие ясельки, где лежал игрушечный розовый младенец, окруженный такими же крохотными коровами и овцами. На рождество в этой стране поют древние полурелигиозные песни — «вильянсикос», едят сухое печенье, облитое медом, — «буньюэлос». А в нескольких метрах отсюда, в роскошных универсальных магазинах, над которыми сияли такие вывески, как «Бруммель», «Денди», «Оксфорд», среди сосновых веток и сияющих елочных шаров красовался традиционный европейский Санта Клаус на фоне снега и саней, запряженных оленями, чего здесь, в тропиках, никто никогда и не видывал. Этот снег, сани, олени да и сам Санта Клаус выглядели настолько неестественно и настолько неожиданно для обычаев и особенностей этой страны, что у меня возникло ощущение, будто я увидел экваториальную орхидею на вершине швейцарской горы Маттерхорн!

…Наверно, сейчас дети Исольды и Бететы уже строчат на английском языке письмо на Северный полюс Санта Клаусу с просьбой прислать им рождественские игрушки, напоминая, чтобы он положил их у камина, через который он проникнет к ним в дом в ночь с 24-го на 25 декабря. А сын Ольги пишет на испанском языке — если вообще умеет писать — письмо младенцу-спасителю, и адрес он указывает просто: «Небеса».

XVI

Возвращаясь после прогулки в номера «Ле Тукэ», я встретил на улице голландского посла, одного из завсегдатаев клуба «Атлантик», с которым часто играл в теннис. Вместо того чтобы, как всегда радушно, протянуть мне руку, посол перешел на другую сторону улицы, лишь удостоив меня церемонным кивком. Его сдержанное приветствие подействовало на меня, как холодный душ, пробудив от утренних иллюзий и не оставив сомнений в том, что мои прежние дружеские отношения окончены и что отныне я — лицо из «опубликованных», как советовал Мьюир называть «черные списки». Удрученный, я провел остаток дня в спальне за чтением романа о жизни некоего молодого человека. История относилась к эпохе Гражданской войны в Соединенных Штатах. Я стремился вернуть себе хорошее расположение духа и тела к будущей среде, дню общего собрания акционеров фирмы «Ла Сентраль», на котором я должен был предстать «в форме» и с приведенными в порядок руками. После стольких месяцев я вновь отправлюсь к Ольге совершать столь любимый мною ритуал.

Собрание акционеров было назначено на одиннадцать утра, однако проводилось в полдень. Поэтому мы договорились с Пересом, что, прежде чем идти к нему обедать, мы встретимся в баре, где он расскажет мне о результатах нашего предприятия, которое Лаинес кратко называл «битвой за управление „Ла Сентраль“».

Я считал делом чести провести моего друга Лаинеса в состав руководства общества и выбить из правления Фрица, которому я объявил отныне смертельную войну.

С половины двенадцатого я уселся в баре «Лас Агилас», где мы назначили свидание, и стал терпеливо ждать. Время текло, однако Перес не подавал никаких признаков жизни.