Сто миллионов лет и один день - Жан-Батист Андреа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снег идет уже час. А ведь я так верил в весну, так звал ее. Мольбы мои отскакивали от металлического неба. И сходили вниз белым пухом и шквалами, пронзительными, как пиццикато. Я знаю, о чем они трубят, что возвещают, — вот и он, их повелитель, великий мистраль с могучим воем меди. В первую метель он стал трепать мою провисшую палатку, но не сумел ухватиться и в ярости унесся, обдумывая месть. На этот раз не помогла и легендарная предусмотрительность Джио. Ветер подцепил брезент изнутри, через дверь, которую я опрометчиво оставил открытой. Палатка вздулась, как пузырь, выдохнутый землей. Я был неподалеку. Я подбежал и успел схватить волочившуюся по снегу веревку. Она цапнула меня за пальцы, прямо сквозь варежки, мистраль тащил в одну сторону, я — в другую. Он яростно пропахал мной целину — брось конец, идиот! Я цеплялся изо всех сил, не обращая внимания на боль, удерживая взбесившийся полог, от которого зависела моя жизнь. А потом устал и сдался, и покорился ветру. Разжал опухшие и окровавленные пальцы.
Долго лежал лицом в снег. Везде жжет, саднит кожу, легкие, горит внутри и снаружи. Двинуться. Встать на колени. Ползти в лагерь. От моего убежища остался лишь круг жухлой травы. Я так давно ее не видел, а ведь когда-то знал совсем юной, свежей, полной зеленых грез, — и вот она уже седеет от инея.
Я умру не от голода, нет. Первым меня прикончит холод, и так даже лучше.
Ночь заканчивает свой дозор. Ветер удвоил силу, он утюжит снега в одну большую плоскую пашню. Я жду, привалившись спиной к скале. Мне не страшно. Стадия озноба длилась два часа. Сердцебиение замедляется, чух-чух — и белое облачко слетает с губ, как игрушечный паровоз. Я осужден на смерть, но мне не положено последнего желания. А я бы не отказался от дольки шоколада. И еще я с удовольствием бы обжегся в последний раз — прикоснувшись к женщине.
Мне не страшно.
Разгибаю пальцы перед глазами. Грязь, мозоли, морщины и раны. Где тут линия моей жизни? Мне говорили: один искатель приключений, сочтя свою линию жизни слишком короткой, взял и удлинил ее — взмахом ножа. И что он выиграл? С ножом или без него, а край ладони случается довольно скоро. Продлить линию жизни, — придумал тоже. Наши ладони слишком малы, чтоб удержать хоть что-то важное.
Хочется спать.
Надо. Открыть. Глаза. Открой глаза, Нино, пора в школу. Я отталкиваю Корку, который вылизывает мне лицо, дышит сладкой щенячьей пастью. Я не дома, сам знаю. Я у себя на горе. Впервые я слышу ее, слышу по-настоящему. Гора — это симфония: bewegt, nicht zu schnell — активно, но не слишком быстро. Я всегда любил Брукнера.
Открой глаза. Я должен вспомнить что-то важное. Я слышу снег, потрескивание кристаллов. Далеко внизу земля уже шевелится, расправляется проклюнувшееся семя, буравит усиком почву. Я слышу, как сочатся черные реки, я опускаюсь еще глубже, до влажного бульканья лавы. Голоса, музыка, радиоволны Вселенной. Сок поднимается в стволе дерева, лопается яйцо жука во мшистой колыбели. Весна исполнила мое желание, она не так уж далеко, надо только вслушаться. Вот я и слушаю, Эме.
Надо проснуться. Что-то такое про волка. Я в озере, я медленно погружаюсь, далеко вверху сверкает треснувший лед, вокруг ранца плавают книжки, а вот и илистое дно, страх уходит, мне хорошо, высокие травы вздымаются, как мамины волосы, когда она склоняется поцеловать меня на ночь, но нет, мой час еще не пробил, чьи-то руки зовут меня, я отталкиваюсь пяткой, всплываю и глотаю огромный шар воздуха.
Метель свирепствует. Я больше не чувствую холода. Вспомнил. Далекую уже фразу Джио. На этом плато нет волков, «разве что они знают проход, который мне неведом». Может, и есть путь, есть способ выйти из этой долины, помимо железной тропы.
Стою посреди снега. Как я здесь очутился? Ах да, след волка. Я иду по нему уже час. Вздремнул всего минуту, чтобы передохнуть, прислонившись к сугробу. У моих ног цепочка следов еще ясно видна, несмотря на поземку. Она взбирается на восточный склон котловины, который я знаю хуже всего. Я так разогрелся от ходьбы, что снял куртку и перчатки. Я весь горю от пота, сбрасываю свитер, фуфайку, они меня душат. Я гол по пояс. Надежда окрыляет меня, я не чувствую усталости. След ныряет за уступ, образующий миниатюрную впадину на краю котлована. Здесь на большой площади снег утрамбован, видна рыжая шерсть вперемешку с черной. Мой волк не один, их двое — может, это пара ищет еду для детенышей.
После уступа след продолжается. Он идет все выше и выше, по всей длине котловины на высоте трехсот-четырехсот метров над дном. Луна исчезла, и я вхожу в тот час, которого научился бояться: час умирания души, час безумного сомнения во всем, даже в том, что взойдет солнце. Главное, не останавливаться. Я задеваю плечом черный камень, который мне указал Джио: отметка в три тысячи метров. Воздух все реже, мои легкие качают то немногое, что осталось.
Я иду уже два часа. И вдруг, разом, след исчезает во взвеси свежего снега прямо посреди склона. Картинный пожар охватывает горную цепь надо мной и рассеивает демонов, что штурмуют уже мой разум, предлагают гипотезу о волках, свалившихся с неба, как злой дождь. Где твоя логика, Стан? Они не свалились с неба. А раз они пришли не с неба...
На четвереньках расчищаю вокруг себя снег. Вот она, расселина в горе. Достаточно широкая, чтобы я мог залезть туда, а мне хочется спать, так хочется спать.
Только не сейчас. Когда так близко до цели. Открой глаза. Вот, они открыты, меня вытаскивают из озера, укладывают на лед, хорошо, что сторож проходил мимо, кто-нибудь, бегите за подмогой, ты жив, малыш? Да какая разница, все было так давно.
