Форсайты - Зулейка Доусон

Сентджон посмотрел на дверь и умолк после слов «всех вокруг покоряют…» – на самом интересном месте, однако Роджер проговорил:

– Развлекайтесь, не хочу портить вам веселье. За такое в «Палладиуме» [38]  надо заплатить десять шиллингов и шесть пенсов!

И Сентджон продолжил свое блестящее выступление.

Когда Флер узнала о смерти Энн Форсайт, она решила держаться от Грин-стрит как можно дальше. Потом, когда все уляжется, она постарается заходить туда чаще и быть в курсе всего, что происходит в Грин-Хилле. Сколько раз ей приходилось бороться с желанием позвонить в Сассекс. Ведь, казалось бы, что может быть проще – произнести слова сочувствия, может быть, даже чуть больше, чем сочувствие, – но она знала, что делать этого ни в коем случае нельзя. И сейчас была полна решимости делать вид, что ей все это в высшей степени безразлично. Решить-то она решила, но жизнь, как всегда, повернула по-своему.

В тот день, когда Сентджон вдохновенно музицировал в гостиной Уинифрид – что так не соответствовало чопорному духу Саут-сквер, – Флер получила с вечерней почтой письмо. Она узнала почерк и сразу же поднялась с ним в свою маленькую комнату – кабинет не кабинет, в менее демократические времена ее назвали бы будуаром. Повинуясь своему безошибочному чутью, она пришла туда в поисках уединения, хотя в доме, кроме нее, никого не было. Она опустилась на кушетку и, замирая от надежды и страха, вскрыла конверт. И начала читать, летнее солнце заливало ее щедрым светом.

«Дорогая Флер,

Писать такие письма нелегко, видит Бог, но необходимо, и я начинаю ощущать некое подобие успокоения, делая то, что велит долг. Я хотел поблагодарить тебя – и, пожалуйста, передай мою благодарность Майклу – за цветы, которые вы прислали. Я никогда не забуду, какое участие вы ко мне проявили.

Что касается забвения, у меня это не получается. Не было в моей жизни дня, когда бы я с нежностью не думал о тебе. Вчера провел час наедине с собой, тайно слушая голоса всех людей, которые мне были дороги в жизни, и среди них, как всегда, была ты. Помнишь, ты сказала, что Майкл самый лучший мужчина из всех, кого ты знаешь, а я ответил, что Энн лучшая из женщин? Что ж, мы оба были правы. Я всем сердцем желаю, чтобы вы с Майклом были счастливы всю жизнь.

А мы, как только все устроится, сей же час уезжаем в Америку. Брат Энн, Фрэнсис, очень ждет нас, и мы тоже по нему скучаем. Если детям там понравится, возможно, мы в Америке «укоренимся», как принято говорить.

Благослови тебя Бог, Флер, и храни тебя вечно.

Джон».

Америка! Страна безграничных возможностей – для кого-то другого! Он уже ездил туда однажды, сразу после того, как в первый раз отказался от Флер. Она его поняла. Джон тоже обладал обостренным чутьем, но, в отличие от нее, обладал еще и совестью, и чутье ему подсказало, что Америка – его спасение. Когда его жена умерла, Флер подумала… Но что толку думать, что толку желать, все равно никогда ничего не исполняется. Если бы только Джон остался в Англии… кто знает, что тогда могло бы произойти?

Флер услышала вздох и поняла, что это она вздохнула. Как больно, когда у тебя есть сердце, уж она-то это хорошо знала. Письмо упало на пол с легким шелестом, как падают осенью на траву первые желтые листья. Она и не заметила, что выпустила его из рук.

Глава 17

Крикет

В «Лондонском светском календаре», которому с младых ногтей вынуждены следовать все Форсайты, вряд ли найдется событие, столь же охотно ими посещаемое, как крикетный матч между Итоном и Харроу. «Королевский Эскот» [39] , скачки на ипподроме «Гудвуд», хенлейская регата, даже теннисный чемпионат в Уимблдоне – всюду их присутствие было гарантировано в значительном числе, но с самым большим азартом они, вне всякого сомнения, стремились попасть на стадион «Лордз» [40] . И вот теперь, ясным, без единого облачка, июльским днем все они собрались здесь поглядеть друг на друга и позлословить.

В отличие от других спортивных событий сезона этот матч никогда не считался состязанием игроков самого высокого класса. К тому же он был единственным значительным светским событием, на котором почти никогда не присутствовали члены королевской фамилии. Но вообще сам крикет здесь был почти ни при чем, и это было, без сомнения, единственное собрание, важность которого в глазах Форсайтов не могла бы возрасти даже от благосклонного интереса к нему монаршей семьи.

Почему Форсайты были так привержены этой традиции? Лишь двое-трое из них учились в Итоне и в Харроу, и только некоторые отдали туда своих детей, мало кто мог сказать, что их родные – тамошние выпускники. Но освященное обычаем право посещать крикетные матчи в «Лордзе» опиралось на основания более прочные и надежные, чем старые школьные связи, на устои, имеющие значительно большую побудительную силу, чем суетное желание вращаться в обществе монарших особ. При этом было даже не обязательно знать правила игры. Нет, Форсайты съезжались на стадион потому, что здесь все отвечало их духу, и то, что происходило на поле, и то, что происходило на трибунах; и если королевская семья в этот раз отсутствовала, то толпа осторожно выразила по этому поводу скрытое удовлетворение, которое люди попроще могли истолковать как несомненное самодовольство.

Пусть развлечением королей будут скачки, Форсайты выбрали себе крикет!

– И-и-ито-он! Ха-арроу-у! Да не спи же ты на ходу! У тебя в руках бита, а не лопата! – раздается улюлюканье болельщиков из сектора «Г» в северо-восточном конце поля. Публика разряжена в пух и прах.

Эти два учебных заведения олицетворяли собой все то, на чем зиждились жизненные устои Форсайтов. Уинчестер, Стоу, Мальборо, Рагби и другие колледжи того же класса – название не имело значения, – эти закрытые школы, которые готовят мальчиков к поступлению в университет (и по странной иронии называются Public Schools [41] , хотя ничего более обособленного и представить себе невозможно), – были теплицами, в которых взращивались жизненные принципы Форсайтов во всех их цветущих и не цветущих видах и разновидностях. В них были воплощены все самые важные качества породы. Сила духа, уверенность в себе, правила приличия, нравственные критерии и нормы поведения, и самое главное – незыблемая традиционность всех этих качеств и ощущение надежности, которое они дают.

Традиции! Надежность! Это самые святые понятия в моральной системе ценностей Форсайтов – за одним-единственным исключением.

Итак, все сегодня собрались здесь. Цвет и гордость английской верхушки, светской и церковной, гражданской и военной, знать и нетитулованные политические деятели, почти все по-прежнему в цилиндрах – в серых, согласно летнему светскому этикету, – многие с женами и детьми, и все под синим, без единого облачка небом выглядят еще более оживленными, еще более холеными и элегантными, чем всегда.

И-и-и-тон!.. Харро-оо-у!!..

В ранних выпусках вечерних газет уже указали, что публики в «Лордзе» собралось около десяти тысяч – внушительное число. Возможно, присутствие завсегдатаев усиливало хорошее настроение зрителей, добавляло веселья, праздничности. Казалось, некое непостижимое чутье огромной толпы, собравшейся на стадионе в Сент-Джонс-Вуд, подсказало ей, что такого яркого праздника теперь уж долго не будет, а может быть, не будет и вовсе никогда.

Синяя тишина неба словно накрыла толпу стеклянным колпаком и заперла на стадионе, точно экспонат в лабораторной банке, который не подозревает, что его заспиртовали.

К часу дня компания Уинифрид, как и многие другие компании, покинула свои места на трибуне и двинулась к северо-восточному концу поля, гонимая атавистическим инстинктом стаи, к единственной своей нынешней цели – сесть за стол и перекусить. Конечно, жалко, что Майкл не смог вырваться, думала про себя Уинифрид, поездка за город помогла бы ему встряхнуться. Но тогда их оказалось бы нечетное число, ведь с Форсайтами поехал сеньор Баррантес, – и уж как он был на месте, как ослепителен в своей элегантной серой шляпе!

Уинифрид была членом клуба «Бедуин», она вступила в него сразу после войны, как только он образовался, потому что ее заинтриговало название. Оно не вызывало в воображении пейзажей пустыни и закатов над Нилом, как у некоторых, потому что она терпеть не могла путешествий; однако была убеждена, что у клуба с таким названием блестящее будущее, и, пока не поздно, надо в него вступить.

Шествие к клубному шатру возглавлял нетерпеливый упрямец Кит, который и злился на своего престарелого кузена, рассказывавшего все те же изрядно надоевшие байки, и в то же время горел желанием поскорее вернуться к игре: она складывалась так, что, возможно, в этом году наконец-то победит команда, за которую он болеет. Он надеялся улучить момент и после ленча ускользнуть от всех, тогда удастся побродить одному. Ему хотелось зайти в раздевалку и поговорить с двумя игроками команды, которые заканчивали его школу. Он надеялся, что в будущем году сам будет подавать мячи, так что его обязаны впустить. Проходя по газону, отделявшему их шатер от соседнего, Кит обернулся и увидел возле парусиновой стенки между двумя канатами как-то странно скорчившегося ребенка. Услышав, что кто-то приближается, ребенок поднял голову, и Кит сразу же его узнал – это был тот самый мальчик из парка, – но не потому, что в наружности было что-то запоминающееся, наоборот, он был самый обыкновенный, – а потому что приговор, который он с первого взгляда вынес его характеру, сейчас так точно подтвердился: по лицу мальчишка размазывал слезы. Что за нюня, плачет у всех на глазах! Как девчонка или сопливый младенец! Что он себе позволяет? Сам Кит уже с семи лет не плачет, ни при посторонних, ни когда остается один. При виде этих, таких настоящих, горьких слез Кит вдруг почувствовал испытал злобное торжество, и это чувство зажгло его кровь, хотя ни за что на свете он не мог бы объяснить, почему ему так приятно видеть горе именно этого мальчика.