Форсайты - Зулейка Доусон

– Когда мы узнали, то послали венок. Венок был от нас обоих. Если вам угодно знать, Флер позаботилась даже об этом – она не хотела, чтобы ее сочувствие было неправильно истолковано. Как выяснилось, у нее были все основания для осмотрительности.

Джун взяла свой огромный ридикюль и встала.

– Не сердитесь. Я не хотела вас расстраивать, и вы правы, что защищаете Флер. Ведь в конце концов она ваша жена.

Не такого объяснения ждал Майкл в эту минуту, но, услышав ее жалобный голос, решил больше ничего не говорить.

– Я пойду. Не обращайте на меня внимания, просто я всегда должна сказать то, что думаю.

Старушка подняла голову в последний раз, и Майкл увидел, что в ее глазах блестят слезы, которые она с трудом удерживала. Она отвернулась и неловко, боком двинулась к двери гостиной. Майкл хотел было пойти следом, но она жестом остановила его.

– Не нужно меня провожать.

Джун задержалась у двери и, впервые за все время этого странного визита старательно пряча глаза от Майкла, сказала:

– Я уверена, Майкл, вы давно нашли свою судьбу. Надеюсь только, что и Флер тоже.

Она выскользнула из комнаты с живостью, свойственной ее натуре, но никак не возрасту. Майкл услышал, как парадная дверь быстро открылась и тут же захлопнулась.

– Джун?!

Когда Майкл рассказал вечером Флер о неожиданном визите, она резко подняла голову, оторвав взгляд от ногтей, которые рассеянно полировала, сидя у туалетного столика, но на мужа не посмотрела. Словно бросила ему это имя через плечо, как вещь.

– И что ей понадобилось?

Среди Форсайтов считалось аксиомой – даже у ровесников Флер, – что просто так люди друг к другу не ходят, раз пришел – значит, по какому-то делу.

Майкл солгал – ложь во спасение.

– Хотела поблагодарить за цветы.

Флер промолчала. Она уже получила те единственные слова благодарности, которые были ей нужны.

– А также, я думаю, посмотреть – как мы с тобой! – добавил он.

– Ха!

От этого негромкого возгласа Майкла пронзила мучительная тревога. Он уловил в нем явственный привкус такой знакомой горечи, а слова, которые она вслед за этим произнесла, лишь усилили предчувствие беды:

– А как мы с тобой, Майкл?

Флер и сама поразилась собственному безрассудству, но после случившегося днем на душе осталась тяжесть, она чувствовала, что ей хочется что-то разрушить, сломать.

Услышав этот вопрос, Майкл опустил голову и принялся рассматривать ковер – невольное движение, он знал, что она не видит его в зеркале.

– Это всегда зависело от тебя, Флер. Ты и ответь.

Он подошел к кровати, сел на край и положил руки на колени, по-прежнему не отрывая глаз от узора на ковре, так что зарябило в глазах, и он вынужден был перевести взгляд на свою ладонь, которой не увидел. Флер продолжала полировать ноготки, потом положила подушечку на туалетный столик. Неужели ей действительно хочется причинить боль Майклу – еще более сильную, чем уже причинила? И она не нашла ответа на этот вопрос. Прикоснувшись к створке зеркала, повернула ее так, чтобы видеть кровать. Вот он, ее ответ, нужно только это признать. Весь вид ее мужа, вопреки его великодушию и чувству справедливости, выражал горестную мольбу. Он был похож на собаку, которая ждет, что ее сейчас будут бить, – вернее, не ждет ничего, кроме побоев, – и хочет, чтобы скорее уже ударили. Что же, значит, она его к этому приучила? Флер подошла к Майклу, движимая порывом – чего? Не чувства вины, она это знала, и надеялась, что не жалости. Опустившись возле него на колени, прижалась щекой к его плечу, но лицо отвернула в сторону. Он не обнял ее, но когда она обхватила его руками, смягчился. Его прикосновение было легким, деликатным – никак не собственническим.

– Ты самый лучший мужчина на свете. Я всегда так считала.

– И для тебя тоже?

Она помедлила лишь миг, гоня пустое видение.

– Конечно.

Она почувствовала на своих волосах его горячее дыхание, едва слышный, похожий на стон, вздох облегчения, позволила мужу обнять себя так крепко, как он уже давно ее не обнимал.

Прижавшись головой к плечу спавшего рядом с ней Майкла, Флер в сотый, в тысячный, в бессчетный, как мириады звезд на небе, раз подумала на миг, почему же этот мужчина в ее постели, которого ей не в чем упрекнуть, так и не смог заменить в ее сердце того, кто никогда не будет ей принадлежать?

Часть вторая

Глава 1

Вниз по течению

Медленно тянулось лето – то пожарче, то посвежее, – и, как в любом году, по всей стране, Форсайты старались взять от него все, что можно. В Лондоне ими кишели парки, самые тенистые места, в самые модные часы. Позже, вечером, они благосклонно посещали театры, где оживленнее всего, и рестораны, где скорее тихо, а совсем уж поздно переходили в ночные клубы, прибежище тех, кто догадался, что страх перед будущим худо-бедно изгоняют попытки жить так, словно будущего нет. Немногочисленные Форсайты, у которых хватило здравомыслия породниться с землевладельцами или самим завести землю (почти все они считали, что лучше, безопасней всего вкладывать деньги в столице), такие Форсайты пытались хоть как-то отвлечься и развлечься в домах, где можно расселить бедную улочку, и ничуть тому не радовались. Плыть по течению так трудно!..

А как же пресловутый инстинкт, верный признак Форсайта? Что стало с пристрастием к собственности? Когда собирается гроза, оно должно бы побудить к защите Англии, она ведь прежде всего наша. Но нет! Инстинкт молчал. В конце концов, для чего они платят налоги, содержат правительство? Вот пусть оно и решает эти иностранные дела. Старшие вспомнили бы и армию – что ж она, даром ест хлеб? – и привели бы в пример буров или даже Судан. Каждому свое дело!

Именно эти свойства, достаточно развитые, учили их не соваться куда не просят, а уж тем более не лезть в пекло, когда другим за это платят.

На вопрос, куда же они двигались, провидец и писатель ответил примерно так:

«Вместе со всем человечеством – вниз по течению, к катастрофе».

Едва избежав поражения на крикетной площадке, Флер переехала в Липпингхолл с дочерью и няней. Кит собирался туда в конце семестра, Майкл – когда закроется сессия, к началу августа. В поместье ждала неприятность. Высокородная свекровь, раз и навсегда пренебрегшая местными запретами, пустила в садовничий домик бедное семейство. До его приезда оставалось дня три, но Флер тут же запретила ходить туда, за речку, одиннадцатому баронету, а главное – его сестре. Все вышло не так уж гладко, уроженцы Сити вели себя довольно подло с уроженкой лучших кварталов (а может, и наоборот – но об этом никто не спросил), но тщетно, Флер не внимала низшим по званию, а с нею – и Финти, верный адъютант, ненавидевшая всем сердцем мерзких микробов, которые, как известно, родятся и плодятся именно в бедных кварталах.

– Ну, а вдруг?

Кит не ответил. Он сидел у изгиба старой ивы, тянущейся, словно Тантал, к каменистой речке, и мечтал, чтобы сестра куда-нибудь ушла. День был жаркий, его разморило, спорить он не хотел.

– А что? – приставала Кэт. – Очень может быть. Нет, правда!

– Не пори ты ерунды!

Теперь не ответила Кэт. Сидела она дальше от воды, по-турецки, и, отмахивая каштановую прядь, вглядывалась в запретный берег, где лениво паслись коровы, но старалась при этом, чтобы брат не заметил, как интересуют ее обитатели домика.

Их было пять человек, мать с четырьмя детьми. Это она знала, успела сосчитать, когда они только приехали. Она как раз гуляла с Тигрой, миновала огород, отделенный ветхим забором, прошла через сливовый сад на поляну, от которой на тот берег вели деревянные мостки, и, остановившись с охапкой веток у колючей изгороди, увитой белым вьюнком, заметила, что «они» вылезают из фургона (позже Блоур назвал его «цыганской кибиткой», что и породило ее гипотезу). Был там мальчик ее лет, две девочки поменьше и совсем маленький ребенок, который закачался, как пьяный моряк, когда его опустили на землю. «…А звали их Флопси, Мопси, Хвостик и Пит…» – подумала она. Какие тощие, какая мать измученная! Кроме младшего, на удивление безликого, все были черненькие, смуглые, ей хотелось бы прибавить – «как чужеземцы», но скорее казалось, что их присыпали мелким какао. Больше увидеть не удалось, даже сейчас, когда она перестала притворяться и поднялась на ноги.

Пес, которого тоже беспокоили невидимые обитатели, только другие, помельче, стал чесаться, и так быстро, что вместо задней лапы мелькало какое-то пятно. Не уняв зуда, он упал на спину, поерзал, покатался по траве, сел и чихнул. Кто-кто, а он с жильцами управился.

Над водой, как всегда под вечер, собирались мошки – Кэт давно приметила, что они появляются перед чаем. Налетел ветерок, завился вихрем, осыпал ее ивовым пухом, принес через речку запах дикой петрушки, которую называют коровьей, хотя коровы ее не едят и пахнет она затхлым комодом.

– Нет, а что? – помягче спросила Кэт. – Очень даже бывает.