Всё хоккей - Елена Сазанович

— Мало, мало. Ну, а рецептик я и тебе принесу, честное слово.

После рецептика она поверила, прямодушно так. Она и помыслить не могла, что такое можно сочинить.

— Ну бери, коли так, отдам по дешевке.

Я бросил деньги на прилавок.

— Погоди, погоди, тут деньжища, а не деньги. Столько этот товар не стоит. Счас я сосчитаю, а положенное верну, — она уже знала, что такое торжество честности и с этим не собиралась расстаться.

— Не нужно положенное, — воскликнул я от радости, схватил ящик и уже попытался смыться, но не успел. Она ловко всунула сдачу в карман моего пальто.

И я ей уже не перечил. Я уже чувствовал, что с этого пъедестала ее трудно свалить. Теперь она никогда в жизни не обманет своего покупателя. Если конечно, сегодня ночью не пожалеет о своем благородстве. Сегодняшняя ночь, пожалуй, будет последним ее искушением. И я надеялся, она его выдержит.

Сколько я слышал о том, что вниз катиться гораздо легче, чем подниматься вверх. И вдруг сегодня я опроверг эти догмы. Не может быть это правдой. Если бы человек, особенно не самый хороший, хоть раз в жизни совершил благородный поступок и почувствовал радость от этого, ему было бы легко, очень легко подниматься в гору. И он вряд ли бы с горы захотел вернуться назад, вниз. Падать, может, и легче, но подниматься куда приятнее.

Я загрузил мандарины в багажник и улыбнулся. И этому снегу, и этому ледовому катку, и этому дому, и своему детству. Мне давно не было так хорошо. И я совершенно не жалел о прошлом. И о своем падении, и о той яме, в которой когда-то оказался. Мне вдруг показалось, что именно сегодня, в этот вечер, я вместе с продавщицей поднялся на одну ступеньку. Еще робко, еще незначительно, но сумел сделать этот шаг наверх. А в той яме, куда я когда-то упал очень давно, валялась и моя золотая клюшкаё и мой лавровый венец, и потрепанная книга Гиннеса. Я же — без ничего, без вещей и дома, без славы и работы, без сожаления о прошлом — сделал первый и робкий шаг наверх.

Хотя не исключал, что еще будет, как у продавщицы, искушение легко и бездумно соскочить вниз.

Я притормозил машину где-то в центре. И, уткнувшись лицом в руль, долго сидел неподвижно. В этот миг у меня не было ничего. Только — полная свобода. Словно только что появился на свет. В свое тайное убежище пойти я не мог, мой телефон уже знал Макс, и наверняка его уже вычислили репортеришки. У Дианы тем более нечего было делать. Хотя и эта квартира, и загородный дворец были моими, я их уже не хотел видеть. Я даже прикинул, что если у нее отберу это имущество, то заработаю в ответ хроническую головную боль. Мне изрядно надоело, что мое имя изрядно полощут в прессе. Да и в стиле барокко жить я не хотел. А делать ремонт не хотел еще больше. Мамина квартира? Ее я давно продал. Так что мне некуда было идти. Разве что в монастырь. Но его я просто не заслужил. Для этого у меня не было ни сил, ни души…

Вот так, оставшись ни с чем, я долго сидел, уткнувшись лицом в руль. Но зато чувствовал себя благородным и честным.

Наконец, очнувшись, посмотрел в замерзшее стекло на звезды, на ватные хлопья снега, на городские огни и резко рванул с места. На целой земле у меня оставалось лишь одно место, куда я мог поехать, зная наверняка, что мне будут там рады. Где я смогу чувствовать себя в безопасности не только от журналистов, Дианы, коллег-хоккеистов, но и от самой жизни. От той жизни, от которой я сегодня отказался раз и навсегда.

Через полчаса я уже звонил в дверь. Было, пожалуй, слишком поздно, но я уже не чувствовал времени.

— Это вы? — Надежда Андреевна ни удивилась, ни смутилась. Она просто сказала. — Так хорошо, что вы пришли.

— Не знаю, смею ли вас тревожить, но у меня такие обстоятельства, — начали было я свою напыщенную речь, но она тут же ее прервала.

— Я знала, что вы придете. Чувствовала. Вот ваша комната, — она широко отворила дверь кабинета своего мужа. Человека, которого я убил.

— Спасибо, — смущенно ответил я. — Спасибо. Это временно, поверьте, я найду для себя что-либо подходящее и обязательно… А деньги, деньги я сейчас же…

— Как вам не стыдно, — она укоряюще посмотрела на меня и поправила черный платок. — Юра бы мне этого никогда не простил, если бы именно с вас я взяла деньги.

Это правда. Они бы не простил. Если бы с меня, убийцы, еще взяли деньги.

— Вы располагайтесь, а я сейчас что-нибудь приготовлю.

Располагаться не надо было. Вещей практически не было, весь мой гламур теперь будет принадлежать Диане. А мои дорогущие шмотки, наверняка, придутся впору Лехе Ветрякову. Зато сейчас я располагал самым ценным, чего у меня никогда не было в избытке. Временем. Я разместился на мягком удобном диване. Прикрыл глаза. Наверное, вот так, каждый вечер, уставший от работы, садился на диван Смирнов, закрывал глаза и думал о том, как человечество сделать счастливым. А Надежда Андреевна в это время ему готовила ужин. Какая тоска! Вихрем пронеслись у меня в голове картинки из прошлого, словно выдернутые листки школьного альбома по рисованию. И мои тренировки, и бесконечные поездки, и гул самолетов, и царапины на льду от коньков, и шумные приветствия в ресторанах и клубах. Как это было давно. Какой бешеный ритм жизни, в котором я не успевал подумать о чем-то важном. Впрочем, думать о важном и не хотелось. Да и было ли оно, важное? Мог ли я его для себя сформулировать? И вот теперь, этот мягкий просиженный диван, и уйма времени, которое я не знал куда деть и как им распорядиться.

— Вот и готов ужин, — улыбнулась Надежда Андреевна.

Мы вновь, как в благородном семействе, при свечах, уселись за круглый стол.

— А вы сегодня выглядите совсем по-другому, — заметила вдова, пристально вглядываясь в мое лицо. — Такой выбритый, нарядный.

Я мысленно возмутился своей непростительной оплошности. Сегодня во мне запросто можно было угадать известного хоккеиста Виталия Белых. Впрочем, волнения оказались напрасными. За месяц я похудел, осунулся, даже постарел. К тому же Надежда Андреевна по-прежнему не хотела смотреть на фотографии убийцы своего мужа. Да и вообще, я уже легко согласился, что мое лицо вполне стандартно и похоже на тысячи лиц спортсменов во всем мире.

— Да был тут на одной встрече, — оправдывался я как мог, — деловой. Но дела не удались. Так что я практически без работы.

— Ну и замечательно! — довольно нетактично отреагировала на мое сообщение Смирнова. — Ой, извините, я не то хотела сказать. Конечно, это ужасно, что без работы. Но я имела в виду совсем другое. У вас просто будет больше времени разобраться в делах моего мужа. Возможно, только вы сможете понять, что его мучило последнее время. И, в конце концов, куда подевалась эта папка!

— Вы не только замечательные голубцы готовите, котлеты ваши тоже — просто чудо, — улыбнулся я, не ответив на ее реплику, и нанизал вилкой очередную котлету. Она и впрямь была чудо. Пышная, мягкая, буквально таяла во рту.

— Это тоже мой маленький секрет. Я обязательно смешиваю разные фарши, добавляю цедру лимона, ложку сладкого вишневого ликера и много свежего укропа.

— Действительно, необычное сочетание. Сладкого, кислого и пряного.

— Я люблю необычные сочетания. Они как-то украшают, и не только вкус блюда, а вообще жизнь. Знаете, это тоже в некотором роде одна из теорий моего мужа. Сочетание. То, что несомненно удлиняет жизнь.

— В смысле? — не понял я.

— Вы, думаю, согласитесь. Слишком большие крайности всегда губительны. Если в один период идет слишком много хорошего, вскоре обязательно нужно ждать слишком много дурного. А если каждый день состоит из кислого и пряного, сладкого и горького, желательно в более-менее равных пропорциях, то вполне вероятно, что в жизни не произойдет слишком большой трагедии.

— Как не случится и слишком большого счастья, — невесело продолжил я.

— Безусловно! Слишком большое счастье, если хотите, это такой же подрыв и здоровья, и психики. Как и горе. Не каждый может его достойно пережить. И в конечном итоге оно тоже запросто может сократить жизнь.

— Значит, долгая и благополучная жизнь должна быть ничем иным, как фаршем, — заключил с иронией я.

— А вы зря смеетесь. Представьте, если бы вы несколько дней ели только кислое, потом только сладкое, потом только острое. Что стало бы с вашим желудком? Знаете, люди склонны фантазировать о своей жизни. А ведь всё гораздо проще. И всё имеет свой аналог. На уровне первоначального смысла, если хотите. На уровне желудка. Как бы грубо это не звучало. И если бы каждый мог это понимать…

— Как понимал ваш муж?

— Именно. Он не сразу пришел к этому. Но потом… Когда он все понял, жить ему стало гораздо проще. Его теории стали просты и ясны, как прост и ясен сам человек в его первобытном значении.

— И поэтому он считал всех людей убийцами?

Пожалуй, я слишком грубо и прямо это выпалил. Надежда Андреевна встала с места, вся напряглась, приблизилась к плите и стала разливать чай. Руки у нее заметно тряслись.