Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

Матрос поднял два оставшихся чемодана. Папа собирался последовать за ним, и тут мама взяла его за руку. Я сразу поняла, что мама ни за что не поднимется на борт «Сент-Луиса» с багажом, даже вместе со своим. Как только она увидела, что моряк прошел в главный вход и исчез на палубе, и убедилась, что на трапе больше никого нет, она поцеловала папу в щеку в знак того, что можно идти.

Папа поднялся по ступенькам первым. Позади него шла я, крепко держась, чтобы не упасть в воду. Как же раскачивались ступеньки! Корабельная сирена заставила меня подпрыгнуть от страха. Я обернулась и увидела маму, которая медленно шла в той особой манере, в которой она задирала нос, одаривая равнодушием все вокруг.

Я видела, что огры за ее спиной все еще на посту. Если мы были последними, кто прибыл на рейс, странно, почему они до сих пор не ушли. Вдалеке виднелась наша машина.

На самом верху трапа нас ждал маленький человек со смешными маленькими усами. Он был похож на армейского офицера. Человек имел суровый вид: он вытянулся во весь рост, как бы желая сказать, что именно он командовал самым большим кораблем в порту.

– Не бойся, Ханна. Это Густав Шредер, капитан, – успокоил меня папа.

Я крепко держалась за поручень, чтобы не упасть. Было холодно, но я знала, что дрожу не из-за этого. Мне страшно, папа, – хотела я сказать ему и посмотрела на него, чтобы он понял, как сильно он мне нужен: что без его защиты я не могу сдвинуться ни на дюйм. Но к этому времени мы уже почти поднялись на верхние ступени трапа, и я навострила уши, чтобы услышать, не окликнет ли нас кто-нибудь. Я ничего не услышала.

Мы в безопасности, – повторяла я себе снова и снова, чтобы действительно поверить в это.

Мы действительно поднялись на борт последними. До меня доносились отчаянные крики: «Я люблю тебя» и «Я никогда тебя не забуду», прощания, выкрикиваемые с палубы, плач, который смешивался с воем сирен кораблей, входящих в гавань и покидающих ее.

Теперь суша осталась позади. Люди внизу, на набережной, выглядели как крошечные, беззащитные муравьи, мечущиеся в попытке последний раз взглянуть на уплывающих. С каждым шагом я чувствовала себя все выше и безопаснее. Порт и огры оставались позади: они становились все меньше и меньше. Я же, напротив, чувствовала себя такой же огромной, как и корабль: я превратилась во всемогущего железного гиганта по мере того как мостки исчезали из виду.

Я была непобедима. Мы взобрались на гору: папа и я достигли вершины! Как по волшебству, мой страх испарился, как только я ступила на борт этого громоздкого судна, которое теперь было нашим щитом. Приключение началось.

Шум стоял оглушительный. К этому времени никто на причале уже не слышал нас, но многие пассажиры все еще выкрикивали сообщения несчастным, которые не смогли получить спасительную визу – пропуск на корабль, который освободит нас.

К нам подошел капитан. Он был таким маленьким, что ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть на папу. С вежливостью, от которой мы отвыкли, он протянул руку моим родителям, которые ответили ему отстраненными улыбками.

– Герр Розенталь, фрау Розенталь, – произнес он глубоким голосом оперного певца.

Он осторожно взял мою правую руку и поднес к своим губам, не касаясь моей кожи. Если бы я не была в таком недоумении, я бы сделала реверанс.

Наконец-то мы были на месте. На палубе не было места для прогулок: пассажиры толпились у поручней, откуда открывался вид на порт, словно пытаясь держаться поближе к тому, что больше никогда не увидят, к образу, который был обречен исчезнуть из их памяти.

Мама в ужасе остановилась. Она не хотела делать еще один шаг, чтобы слиться с этой отчаянной толпой. Неожиданно она поняла, что мы трое – папа, я и даже она – были такими же жалкими, как и все остальные изгнанники на борту. Хотим мы того или нет, но мы все находились в одинаковой ситуации.

Посмотри на них внимательно, мама. Мы были жалкой массой беглецов, которых выгнали из домов. Всего за несколько секунд мы стали иммигрантами, с чем она никак не хотела смириться. Но теперь ей пришлось взглянуть правде в глаза.

Внезапно из толпы показалась тонкая рука, попытавшаяся дотянуться до капитана, который все еще стоял рядом с нами. Рука отпихнула человека, кричавшего прощания, и я услышала голос, который сказал мне:

– Пойдем со мной! Быстрее!

Потом показались черные волосы, более взъерошенные, чем когда-либо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, короткие брюки и его огромные глаза, обрамленные ресницами, которые всегда появлялись раньше его.

– Лео! Это ты! Мне просто не верится!

– Что? Лишилась дара речи? Давай, бежим.

Раздался резкий вой корабельной сирены. Мы плыли вместе куда-то, где никто не будет измерять наши головы или носы, сравнивать текстуру наших волос, классифицировать цвет наших глаз. Мы ехали на остров, который ты нарисовал в мутной воде города, в который мы никогда больше не вернемся.

В Гавану, Лео. Через две бесконечно долгие недели мы прибудем в Гавану.

Будем ли мы сажать тюльпаны? Я совершенно не знала, растут ли тюльпаны на Кубе.

Часть вторая

Ханна

«Сент-Луис», 1939

Суббота, 13 мая

Я слышала, что, когда человек умирает, все события жизни мелькают у него перед глазами, как страницы книги, пока мозг не отключится. Но при этом он не испытывает ни боли, ни ностальгии. Когда мы уезжали из Германии, мне казалось, что у меня осталось только три воспоминания из детства.

Первое – это то, как меня держала в объятиях Ева. Я прижималась к ее большой теплой груди, когда она сидела на кровати в своей крошечной комнате возле кухни. Папа сказал, что я была слишком мала, чтобы иметь такую яркую память, но я ясно помнила аромат ее одеколона с нотками лимона, кедра и бергамота, смешанный с запахом пота и специй. Эта женщина помогла мне появиться на свет и заботилась обо мне, пока мама восстанавливалась после родов, ведь ей пришлось провести несколько недель в больнице. Я до сих пор помню, как после мама ласково говорила мне, что пора идти спать, а я горько плакала, потому что не хотела уходить из комнаты Евы.