Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Предание о сватовстве Владимира и его походе против Рогволода изучалось с точки зрения заимствований из старонемецкого эпоса{129} и скандинавских саг.{130} Более плодотворным надо признать сближение этого предания с русским эпосом, в частности с былиной о Дунае. Перед нами рассказ, пронизанный фольклорными мотивами сватовства и поездки эпического героя за невестой, характерными для эпохи распада родоплеменного строя,{131} т. е. того самого времени, когда жил Владимир.{132} Эпосоведы отмечали сюжетную близость предания с былиной о Дунае. «Генетическая связь сюжетной канвы былины с историческим преданием не вызывает никаких сомнений», — писал В. Г. Базанов.{133} Разумеется, тут нет заимствования ни с одной, ни с другой стороны. В. Я. Пропп подчеркивал, что в данном случае «ни эпос, ни летопись ничего не „заимствуют”, они выражают одинаковую народную мысль».{134} Однако наша задача состоит не в том, чтобы углубляться в тонкости устной народной поэзии. Нам хотелось бы за фольклорной дымкой рассказа распознать черты реальной жизни. Выполненный в эпическом стиле, он приоткрывает завесу над отношениями Новгорода с Полоцком в последней четверти X в.

Летописная дата похода Владимира на Полоцк давно вызывала сомнения у историков. Еще В. Н. Татищев, обратив внимание на ряд порождаемых ею несообразностей, называл 975 или 976 гг. как более вероятное время женитьбы (следовательно, и похода) Владимира на Рогнеде.{135} А. А. Шахматов отнес полоцкие события к 970 г.{136} Если это так, то отпадают догадки насчет желания Владимира накануне борьбы с Ярополком заключить союз с Рогволодом,{137} склонить его на свою сторону{138} или нейтрализовать.{139} Приобретает конкретный смысл и акция новгородцев, ультимативно потребовавших от Святослава дать им князя. Получив его, новгородцы, не мешкая, пошли войной на Полоцк. Видно, конфликт между двумя крупнейшими городами северо-запада назрел. Новгородцы ждали князя, и он нашелся. Новгородская рать устремилась к Полоцку. Тамошний князь спешил заручиться поддержкой Киева выданьем дочери своей за Ярополка.{140} Рогнеда собралась уже было выехать в Киев, как «Владимир, пришед к Полоцку, оступил град и, учиня с Рохволдом бой, онаго победив, Полотск взял…».{141} Город был взят штурмом со всеми вытекающими отсюда последствиями: разорением и сожжением. Археологические раскопки, произведенные Г. В. Штыховым, обнаружили отчетливые следы пожара в Полоцке второй половины X в. Они также показали, что разоренная цитадель города уже не восстанавливалась, а была перенесена на рубеже X–XI вв. в устье Полоты, на левый ее берег, т. е. на более высокое и неприступное место.{142} Так археологические данные подтверждают историческое предание.

Мы ошибемся, если станем объяснять поход Владимира на Полоцк личными обидами «робичича» и его «уя», оскорбленных отказом гордой Рогнеды. Подлинные причины конфликта лежали глубже, коренясь в общей ситуации, сложившейся в северо-западном регионе Восточной Европы. Этот регион для двух развивающихся городов оказался тесным. Их столкновение было неизбежным, поскольку оба города были заинтересованы в расширении подвластной им территории и увеличении своих доходов, поступающих в виде даней.{143} Центробежное распространение дани из Полоцка, как справедливо отмечает Л. В. Алексеев, «привело в конце концов в соприкосновение ее с данью, распространяемой из соседних равновеликих центров — Пскова, Новгорода, Смоленска и Турова. После неизбежных столкновений в конечном итоге были проведены границы между княжествами (?), хорошо прослеживаемые как по наличию возле них ненаселенных „ничьих” зон, так и по топонимам „межа” (пограничное поселение), „межник” (пограничный знак)».{144} Урегулированию территориальных споров предшествовали многочисленные кровавые войны. Одну из ранних войн такого рода и запечатлело предание о походе Владимира на Полоцк. Она всколыхнула всю наличную мощь Новгорода. С. М. Соловьев справедливо замечал, что здесь мы видим «не набег дружины, не одних варягов, но поход, в котором участвовали, как и в походе Олега, все северные племена».{145} Предание, как мы знаем, называет их. Это — словене, чудь, псковские кривичи, т. е. старые наши знакомые по суперсоюзу, возглавляемому с конца IX в. новгородскими словенами. Отсюда заключаем, что союз этот еще не распался во второй половине X в. Но уже тогда, вероятно, начался процесс трансформации его в Новгородскую волость.{146}

Война союзных племен против полочан завершилась установлением на некоторое время господства Новгорода над Полоцком. В. Н. Татищев не случайно о Владимире, победившем Рогволода, говорит: «И тако обладал княжением полоцким».{147}

Итак, на основании летописной статьи 980 г. можно заключить о крупном военном конфликте Новгорода с Полоцком, имевшем место в самом начале 70-х годов X в. и возникшем на почве соперничества из-за преобладания и господства на северо-западе восточнославянской территории. Известия о нем сохранились в форме предания, составленного по канонам (и это естественно) эпической поэтики, устойчивым композиционным элементом которой является поездка или поход героя за невестой.{148}

Стремление новгородцев иметь собственного князя было связано, помимо приобретения большей самостоятельности по отношению к Киеву, с организацией военных предприятий, расширяющих зону даннической эксплуатации Новгорода. О даннических заботах князя узнаем из одной исландской саги, гласящей: «Сигурд, сын Эйрика, приехал в Эстланд, будучи послан Вальдемаром, конунгом Хольмгарда, и должен был он собирать в этой стране дань для конунга».{149} Эстланд — земля эстов, или чуди.{150} Здесь мы встречаемся с лицами из местного населения, обязанными заниматься сбором дани, следить за исправным ее внесением. Е. А. Рыдзевская предполагает, что ими были «нарочитые мужи», старейшины, представители верхушки общества, в связи с данничеством вступавшие в определенные отношения с княжескими воеводами, приезжающими за данью.{151} Сага подтверждает наш вывод о наличии в Новгороде X в. важнейшего элемента государственности, выражающегося в системе денежных и натуральных поборов, предназначенных для нужд публичной власти.

Та же сага рассказывает и о некоторых судебных функциях новгородского князя. Они обнаружились при следующих обстоятельствах. Юный Олав, сын Трюггви, убил на новгородском торгу некоего Клеркона, мстя ему за убийство своего воспитателя Торольва Вшивая Борода. Олав укрылся в доме княгини Аллогии. А в «Хольмгарде был такой великий мир, что по законам следовало убить всякого, кто убьет неосужденного человека; бросились все люди по обычаю и закону своему искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении; тогда сказали конунгу. Он пошел туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они дрались; он устроил мир, а затем соглашение; назначил конунг виру, и княгиня заплатила».{152} Князь, как явствует из саги, заботился о внутреннем мире. Он участвовал в судебном разбирательстве и назначал виру за убитого. Но рядом с князем выступают новгородцы, объединенные общими интересами, стоящие на страже местных законов. Они сами преследуют виновного, осуществляют над ним суд и расправу. Вырисовывается своего рода «смесной» суд князя и новгородской общины, играющей в судопроизводстве далеко не пассивную роль. Позднее новгородская община делегировала свои судебные права посаднику, с которым князю предписывалось осуществлять совместный суд.

Согласно саге, виру «за голову» Клеркона уплатила княгиня. Штрих весьма значимый. Клеркон — родом эст, промышлявший разбоем на Балтике.{153} В Новгороде он был человеком скорее всего заезжим. Спрашивается тогда, кому шла назначенная за него вира? Родичи тут исключаются.{154} Остаются князь и новгородская община. Знаменательно еще и то, что обычное право не освобождало от ответственности людей с самого, что называется, верха: княгиня платит виру без всяких скидок, несмотря на ее столь высокое социальное положение. Это характеризует новгородский суд с демократической стороны. В ученой литературе высказывалась догадка, что за княгиней, покровительствующей Олаву, скрывалась Рогнеда, принужденная к браку с Владимиром и привезенная из Полоцка в Новгород. Е. А. Рыдзевская считала ее довольно правдоподобной: «…имя Рогнеды могло быть вытеснено в устной передаче именем другой, более знаменитой, русской княгини — Ольги, чье имя сага дает жене Владимира в своеобразной переделке Allogia».{155}