Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Кризис родовых отношений, изнурительная война с печенегами подорвали могущество Киева. Его господство в Новгороде пошатнулось. По сообщению Повести временных лет, записанному под 1014 г., князь Ярослав, сидевший на новгородском столе, «уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху. И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимерь: „Требите путь и мостите мост”, — хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся».{5} Под словом «урок» подразумевалась скорее всего дань, имеющая определенные размеры, обусловленные уговором, соглашением.{6} Значит, Ярослав, являясь новгородским князем, отказал в уплате дани своему отцу, киевскому князю Владимиру. Если вспомнить, что данничество тогда было главной формой зависимости подчиненных Киеву восточнославянских племен, то поступок Ярослава не может быть истолкован иначе, как стремление освободиться от этой зависимости.{7} Князь, нарушая привычные отношения с днепровской столицей, вряд ли преследовал только собственные цели.{8} Его политика отвечала интересам новгородцев.{9} Вот почему можно предположить, что к разрыву с отцом Ярослава побуждали новгородцы, тяготившиеся обязанностью «давать дань» Киеву. Во всяком случае, без их поддержки Ярослав не вступил бы в борьбу с Киевом.

По А. Н. Насонову, местная знать хотела «иметь своего новгородского князя или посадника и в его лице — проводника и защитника своих интересов». Князь Ярослав «в некоторой степени отвечал» ее запросам.{10} «Пока он сидел в Новгороде при жизни отца, он втянулся, видимо, в новгородские интересы, стал как бы проводником их интересов».{11} Здесь у А. Н. Насонова, на наш взгляд, все верно, за исключением того, что Ярослав проникался интересами лишь знати. По нашему мнению, деятельность князя направлялась в немалой мере новгородской общиной в целом. Да и знатные новгородцы не противостояли рядовым, составляя с ними единую, еще не разделенную на классы социальную организацию.

Южный летописец, поведавший о прекращении выплаты дани Ярославом Киеву, как будто не различал новгородских князей и посадников начала XI в. Правда, в Новгородской Первой летописи младшего извода вместо посадников Повести временных лет выступают князья: «И тако даяху въси князи новгородстии».{12} В Никоновской летописи «князи» персонифицированы: «…якоже и Вышеслав преже, такоже и сам Ярослав даяще, также не въсхоте давати отцу своему…»{13} В. Л. Янин, отдающий предпочтение тексту Повести временных лет, пишет: «Этот текст практически ставит знак равенства между посадниками ранней поры и князьями, получившими власть над Новгородом из рук киевского князя. Между понятиями „новгородский князь” и „новгородский посадник” была незначительная разница, которая вызывалась разной емкостью понятий. Все новгородские князья раннего времени были посадниками, но не все новгородские посадники были князьями, так как термин „князь” определяет не только характер власти, но и принадлежность к потомству Рюрика».{14} Какое-то время нам казалось, что соображения В. Л. Янина закрывают вопрос.{15} Но теперь, после проведенного исследования политической истории Новгорода конца IX–X вв., мы убедились в том, что обсуждение данного вопроса может быть продолжено. Нельзя, вероятно, рассуждать тут безотносительно к тому, с чьей стороны определяются понятия «князь» и «посадник»: киевской или новгородской. То, о чем говорит В. Л. Янин, характеризует взгляд великого киевского князя. Для него действительно все князья, направленные из Киева в Новгород, — посадники. Поэтому княжение и посадничество в глазах киевских правителей мало чем отличались друг от друга. Эта точка зрения и нашла отражение в киевской летописи, т. е. в Повести временных лет. Иначе виделось соотношение княжения и посадничества с волховских берегов. Новгородцы не смешивали княжения с посадничеством.{16} Они предпочитали иметь у себя князя, а не посадника. Борьба новгородцев за княжение явственно прослеживается по источникам второй половины X в. Прибытие в Новгород посадника воспринималось местным населением как ущемление свободы и установление более откровенной и неприкрытой зависимости от Киева. Этот взгляд на посадников хорошо обозначил владимирский летописец, рассказывая о том, как ростовцы и суздальцы в знак господства над городом Владимиром собирались посадить в нем посадника.{17} Понятно и то, почему новгородский пригород Псков, как, впрочем, и многие другие пригороды различных земель-волостей Древней Руси, старались учредить в своем городе княжение взамен посадничества, чтобы выделиться в самостоятельную волость, независимую от метрополии.{18} В XII в. повторялось то, что происходило раньше, но только не в пределах Руси, а в рамках отдельных волостных союзов.

Возвращаясь к Ярославу, отказавшемуся посылать дань в Киев, надо сказать, что в его поведении отразились интересы Новгорода, с одной стороны, и усиление последнего — с другой. Однако вскоре отношения новгородцев с князем омрачились. Ярослав, «бояся отца своего», привел в Новгород «из-за моря» варягов. И те от сытой жизни и безделья «насилье творяху новгородцем и женам их. Вставше новгородци избиша варягы во дворе Поромони. И разгневася Ярослав, и шед на Роком, седе во дворе. Послав к новгородцем, рече: „Уже мне сих не крести”. И позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы, и обльстив я исече».{19}

В исторической литературе избиение новгородцами варягов нередко именуют «восстанием»,{20} а порой — «большим восстанием».{21} М. Н. Тихомиров, принадлежащий к числу ученых, развивающих идею о восстании, следующим образом доказывает ее правомерность: «Насилия варяжских дружинников Ярослава вызвали восстание новгородцев, перебивших варягов на „Поромоне дворе”. Слова „вставше новгородци”, т. е. „восстали новгородцы”, прямо указывают, что в Новгороде произошло именно восстание».{22} Но эти слова могут означать также и несколько иное: «выступили новгородцы», «поднялись новгородцы».{23} Видимо, восстание нашим историкам понадобилось для того, чтобы придать произошедшему кровопролитию характер классового конфликта. Поэтому Л. В. Черепнин среди причин восстания называет «увеличение повинностей с населения», вызванное необходимостью содержания варягов,{24} а В. И. Буганов утверждает, что движение новгородцев было направлено «против гнета и насилий части дружины местного князя, и это обстоятельство придает ему несомненные черты классового выступления новгородских людей, которые „вставше”, по словам летописца, т. е. „восстали”, против насильников». Расправа же Ярослава с новгородцами в Ракоме — это, считает В. И. Буганов, «классовая месть главы местной власти по отношению к новгородцам».{25}

Начнем с того, что в древних источниках нет сведении, говорящих об «увеличении повинностей с населения» или о «гнете», которому оно подвергалось.{26} Непонятно, почему наемники-варяги являются «частью дружины местного князя», а не войска. Столь аморфные представления о дружине, составлявшей, заметим попутно, ближайшее окружение князя,{27} способны только затемнить картину, но не прояснить ее. Самое же главное заключается в том, что столкновение новгородцев с варягами и ответная кровавая акция Ярослава возникли отнюдь не на классовой почве. Участники событий в Новгороде — свободные люди: с одной стороны, новгородцы, простые и знатные, а с другой — варяги и Ярослав с дружиной. Где же тут классы? Их нет. Они существуют лишь в воображении историков, готовых в любой общественной коллизии найти классовую подоплеку. И последнее замечание: термин «восстание» едва ли равнозначен избиению варягов на «Поромоне дворе». Применение его заранее предполагает наличие острых социальных противоречий в новгородском обществе, чреватых взрывами и потрясениями. Надо помнить об условности этого термина, а еще лучше — отказаться от него.

Столкновение новгородцев с варягами произошло на бытовой почве из-за разнузданного поведения сластолюбивых варягов, покушавшихся на целомудрие замужних женщин Новгорода.{28} Но затем оно переросло в политический конфликт между князем и новгородской общиной.

Убийство варягов на «Поромоне дворе» обернулось для части новгородцев трагическими последствиями. Ярослав, разгневанный таким «самоуправством», заманил новгородских «мужей» к себе в ракомскую резиденцию и там их всех перерезал. Повесть временных лет называет пострадавших мужей «нарочитыми»,{29} а Новгородская Первая летопись младшего извода говорит о них описательно: «вои славны тысяща».{30} Поздние сводчики, соединив сообщения киевской и новгородской летописей, изображали дело так, будто Ярослав истребил в Ракоме 1000 «нарочитых мужей».{31} Им следовал В. Н. Татищев: «Пришли к нему (Ярославу. — И.Ф.) знатных новгородцов. до 1000, междо оными и те, которые наиболее в побитии варяг повинны были. Он же… велел варягом всех побить».{32} Осторожнее поступил Н. М. Карамзин, который, опустив свидетельство летописи о количестве убитых в Ракоме новгородцев, писал: «Ярослав утаил гнев свой, выехал в загородный дворец, на Ракому, и велел, с притворною ласкою, звать к себе именитых Новгородцев, виновников сего убийства. Они явились без оружия, думая оправдаться пред своим Князем; но Князь не устыдился быть вероломным, и предал их смерти».{33} С. М. Соловьев говорит о «главных из убийц», добавляя при этом: «По некоторым известиям, было убито 1000 человек, а другие убежали».{34} Согласно Н. И. Костомарову, Ярослав позвал «к себе зачинщиков, вероятно, на мировую. Обольщенные его словами, они явились и были изрублены».{35}