Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Мысль о Древнейшей Правде как отклике на события 1015 г. покоится на шатких основаниях, что, впрочем, не мешает некоторым историкам предаваться фантазии. «Юридический документ, определяющий штрафы за различные преступления против личности, — пишет в добропорядочном академическом издании Б. А. Рыбаков, — не менее красочно, чем летопись, рисует нам город в условиях заполнения его праздными наемниками, буянищами на улицах и в домах. Город населен рыцарями и холопами; рыцари ездят верхом на конях, вооружены мечами, копьями, щитами; холопы и челядинцы иногда вступают в городскую драку, помогая своему господину, бьют жердями и батогами свободных людей, а когда приходится туго, то ищут защиты в господских хоромах. А иногда иной челядин, воспользовавшись случаем, скроется от господина во дворе чужеземца. В числе рыцарей, ради которых написан охраняющий их закон, есть и прибывшие из Киевской земли „русины”, и княжеские гриди, на которых шла тысяча гривен новгородских даней, и купчины, по обычаю того времени, очевидно, тоже перепоясанные мечами, и важные княжеские чиновники — „ябедники” и мечники, следившие за сбором доходов и вершившие княжеский суд. Закон заодно защищал и более широкие круги новгородского населения — тут упомянуты и изгои, выходцы из общин, порвавшие связи с прошлым и не нашедшие своего места в жизни, и просто „словене”, жители обширной Новгородской земли».{83}

Сравнение летописного рассказа о событиях 1015 г. с текстом Древнейшей Правды (точнее статей, которые принято относить к законодательству Ярослава) показывает их явное несоответствие друг другу: в летописи говорится о насилиях варягов над «мужатыми женами», вызвавших возмущение и гнев новгородцев, а Правда об этом умалчивает, сосредоточившись на казусах, возникающих среди мужской половины населения.

В историографии не раз отмечалась избирательность статей Древнейшей Правды. А. А. Зимин пояснял эту особенность документа его «чрезвычайным характером». Поспешность, с которой Ярослав издавал закон, позволила «выбрать и кодифицировать лишь часть из комплекса правовых норм Руси X — начала XI в., внеся в них ряд изменений, в которых отразились требования момента».{84} По М. Б. Свердлову, «избирательность норм Древнейшей Правды объясняется целью ее издания — урегулировать социальные конфликты, избежать в дальнейшем столкновений новгородцев с наемниками-варягами и купцами-колбягами, стабилизировать положение в Новгороде после завоевания Ярославом с помощью новгородцев и варягов киевского великокняжеского стола в 1015–1016 гг.».{85} Многие исследователи, в том числе и названные, рассуждают так, как будто в руках держат отдельный законченный памятник, т. е. Древнейшую Правду. Но это не так, ибо мы располагаем Краткой Правдой, являющейся редакцией двух основных сборников законодательства, связанных с именами Ярослава и его сыновей. Краткая Правда хотя и скомбинирована в основном из двух Правд,{86} но не механически, а синтетически.{87} Поэтому она — относительно цельный памятник, соединивший в себе несколько источников «после соответствующей переработки и редакционных изменений».{88} В процессе «переработки и редакционных изменений» кое-что в Древнейшей Правде могло быть опущено. Но допустим все же, что статьи 1–18 достаточно полно представляют Древнейшую Правду. Характер их подтверждает, по нашему мнению, правоту тех ученых, которые считали, что Правда Ярослава была обращена непосредственно к народной массе и регулировала отношения внутри этой массы.{89} Муж Древнейшей Правды отнюдь не знатный рыцарь или княжеский дружинник, как полагал некогда Б. Д. Греков и как считает ныне Б. А. Рыбаков вместе с другими исследователями, а свободный общинник, свободный человек, полноправный член общины.{90} При таком подходе избирательность норм Правды Ярослава приобретает иной смысл и направленность, чем доказывают современные авторы.

Большая часть статей Древнейшей Правды (1–10) трактуем казусы, относящиеся к преступлениям против личности. По существу тому же посвящены и некоторые статьи из комплекса узаконений, связанных с нарушением прав собственности (ст. 11–18). В самом деле, воровство или порча коня, оружия и одежды могут рассматриваться как преобразованные преступления против личности, поскольку имущество (особенно личные вещи) и его владелец, по традиционным представлениям и верованиям того времени, воспринимались в тесном, почти неразрывном единстве. Почему же законодатель сконцентрировал свое внимание на подобного рода преступлениях? Ответ на поставленный вопрос надо, по нашему убеждению, искать в социальной обстановке Руси конца X — начала XI в.

Ломка родовых отношений расстроила прежнюю систему защиты индивида. Внутренний мир был нарушен. Умножились «разбои», т. е. преступления против личности.{91} В этих условиях возрастает значение публичной власти князя как стабилизирующего фактора общественной жизни. Известную роль в достижении внутреннего мира играла и большая семья, пришедшая на смену рода. Она взяла на себя осуществление кровной мести, получала денежное возмещение за убитого сородича, если стороны приходили к полюбовному соглашению.{92} Однако не все люди находились под защитным покровом большой семьи. На Руси конца X — начала XI в. появились группы и категории лиц (от изгоев до «княжих мужей»), не связанные с крупными семейными объединениями. В аналогичное состояние попадали пребывающие в русские города иноземцы. Заботу по обеспечению безопасности всех этих, не защищенных кровными союзами, людей брал на себя князь или его представители. Из слияния двух названных правовых тенденций и вышла Древнейшая Правда, представлявшая собой запись норм обычного права, приспособленных к изменившимся социальным условиям (распад рода на большие семьи), и новых узаконений, возникших в процессе княжеского правотворчества. Едва ли оправдана категоричность С. В. Юшкова, заявлявшего: «Только в предположении, что нормы, которые излагались в Древнейшей Правде, являются новыми, до сих пор широкой массе населения и судебно-административному аппарату неизвестными, можно понять смысл издания особого Устава и его обнародования».{93} Древнейшая Правда, думается, откроет свою тайну, если видеть в ней сочетание обычного и писаного права. Была ли она специально составлена Ярославом для Новгорода, как считают многие новейшие исследователи?{94} Еще сорок с лишним лет назад С. В. Юшков писал: «Взгляд о новгородском происхождении, который с такой настойчивостью защищался целым рядом исследователей, начиная от В. Н. Татищева и кончая М. Н. Тихомировым и Л. В. Черепниным, не подтверждается убедительными аргументами. Нельзя принять ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана в награду новгородцам за их помощь в борьбе со Святославом (?), ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана новгородцам в целях защиты выделившегося из княжеского двора новгородского общества, ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана в целях защиты новгородцев от притеснения пришлой варяжской военной дружины».{95} Однако сторонники новгородского происхождения Древнейшей Правды не сдавались. И все-таки, несмотря на их завидное упорство, предположение о новгородском происхождении Правды Ярослава, как справедливо заметил В. Ф. Андреев, «еще рано переводить в разряд исторических аксиом. Оно нуждается в веских доказательствах».{96} С. В. Юшков, противник гипотезы новгородского назначения Древнейшей Правды, распространял ее действие «по всему пространству Киевской Руси», а возникновение связывал с Киевом.{97} Последняя догадка не вызывает возражений. Но что касается изначального применения Древнейшей Правды на территории всей Киевской Руси, то тут имеются определенные сомнения. Нам кажется, что Древнейшую правду надо рассматривать как результат отношений Киевской и Новгородской земель. Именно так нас ориентирует «русин» и «Словении», встречаемые в памятнике. Если бы Правда была предназначена только для Новгорода, то упоминание в ней «словенина» становилось бы излишним, как излишним оказалось бы упоминание «русина», будь она предназначена только для Киева. Значит, Древнейшая Правда создавалась в качестве судебника с применением в Киеве и Новгороде, Киевской и Новгородской землях. Да и само ограничение русином (житель Киевской земли) и словенином (житель Новгородской земли) показательно. Оно также свидетельствует о составлении Древнейшей Правды для Киева и Новгорода. Не случайно и то, что русин и Словении названы среди лиц, защищаемых не союзом родственников, а княжим правом: русин в Новгороде, как и Словении в Киеве, были одинокими перед внешним миром и потому нуждались в княжеской защите.