Потайной ход - Дункан Кайл

— О Гэпе ты мне рассказывал, да? Это где смыло мальчика?

— Да, Брюса Росса.

— Что такое бриг «Амити»?

— Модель корабля. Местная достопримечательность. Интересно для любителей истории.

— А Джимми-Ньюэл?

— Маленькая бухточка. Бедняга Джим неожиданно попал в бурю в океане, и его случайно занесло туда. Ему здорово повезло, поверь. Не то погиб бы.

— Так, что осталось? Музей — хороший?

— Да, вполне приличный. Маленький, но...

— Ты еще сказал «Мир китов» — это что?

Я ответил:

— Это, Джейн, главное чудо. Ничего подобного нет нигде в мире. Старая китобойная база на Чейниз-Бич. Помнишь, я ее тебе показывал сегодня утром?

Джейн нетерпеливо кивнула.

— А слово «мир»?

— Это китобойный музей: они переоборудовали его из когда-то действующей китобойной базы. Там можно увидеть весь процесс. Китобойную шхуну, палубы, где свежуют туши, разделочные камеры, гарпуны. Весь комплекс.

— И туда все ходят?

— Единожды, — сказал я. — Любитель острых ощущений, возможно, зайдет еще раз, а для слабонервных одного раза достаточно посмотреть на гильотину.

Майор Страт не из тех, кто падает в обморок, отводит глаза или пользуется нюхательными солями. Во всяком случае, она производит такое впечатление. У нее ясные глаза, твердый подбородок, открытый взгляд и ни тени стеснительности.

И все-таки мы начали не с «Мира китов».

— Я думаю, нам лучше вести себя как все туристы, — заметила майор Страт, повернув сверкающий автомобиль доктора на Принсесс Ройал-Драйв и остановившись у брига «Амити». Я заплатил за вход из денег Питеркина, и мы взошли на борт. Это было маленькое судно, копия доставившего сюда первых поселенцев. Тогда, в 1826 году, на судне прибыли сорок пять человек. А сегодня, когда на борту находились лишь мы с Джейн да пожилая дама, корабль показался ужасно тесным, одному Богу известно, как они все поместились. И конечно, глиняный лист был спрятан не на нем, там просто не было места, куда можно было бы хоть что-нибудь спрятать.

— Куда теперь? — коротко спросила Джейн.

Мы отправились в восстановленную старую тюрьму. Я вспомнил, как мой отец, бывало, грозился запрятать меня туда. Он никогда этого не сделал бы, но в детстве эти гранитные стены всегда удерживали меня на праведном пути.

После тюрьмы мы отправились в краеведческий музей — филиал замечательного регионального музея. Листа там не было, во всяком случае насколько мы с Джейн могли заметить. А мы смотрели внимательно. Когда показываешь кому-нибудь места своего детства, охватывает странное ощущение. Даже самые знакомые места в присутствии Джейн смотрелись иначе, я видел их если не другими глазами, то в новом ракурсе. Теперь я понимал, что Олбани, который больше половины моей жизни казался целой вселенной, на самом деле просто маленький городок. Оживленный, гордый и богатый историей, природными красотами, но маленький. И от сознания этого стало очень обидно. Я уже видел Лондон и Рим. Рядом с ними даже клокочущий Перт всего-навсего провинциальный городишко. Но такой же красивый, как Олбани.

Мы не увидели никаких листьев и ничего, что бы открывалось «к себе» или «от себя» до тех пор, пока не оказались на бывшей почте, а ныне ресторанчике, на полированных дверях которого красовались медные таблички с этими самыми словами. Мы их заметили, подтолкнули друг друга, тщательно обыскали зал, но нашли только по чашке кофе. Подкрепившись, отправились в Ванкуверский центр искусств. Олбани был очередным открытием капитана Джорджа Ванкувера, учившего навигации самого капитана Кука, чье имя осталось в названиях специализированных магазинов по всему свету, даже вдали от места, где он родился.

Мы осмотрели все туристские достопримечательности и остались довольны как всем увиденным, так и, чему я был особенно рад, обществом друг друга.

— Куда теперь? — бодро спросила Джейн.

— Пожалуй, познакомлю тебя с Гэпом, — сказал я.

— Ладно. Куда идти?

Я показал.

Она спросила, правда довольно спокойно:

— Не там ли находится...

— "Мир китов"? Точно.

Я почувствовал, что Джейн никуда не хочется идти, и я решил, что ей пошел бы на пользу морской воздух. Поэтому, отложив поездку на Чейниз-Бич, мы отправились на морскую прогулку по заливу, то есть вдоль гавани Принсесс Ройал. Естественно, ничего похожего на самодельные глиняные листья мы не обнаружили, хотя я хорошенько осмотрел лодку, в то время как Джейн всматривалась в берег. На обратном пути к городскому причалу я сказал:

— Я думал о Питеркине.

— Ты считаешь, что мы ничего не найдем?

Я покачал головой:

— Здесь есть только одно место, которое соответствует его стилю.

— У него был стиль?

— Слово, может быть, не то, если под стилем подразумевать модные картины и всякие скульптурные украшения в доме. Это что-то большее. Ну... у него был стиль жизни.

Джейн кивнула:

— Ты говорил об этом в Лондоне. Расскажи снова. Может быть, это наведет на стоящую мысль.

Я начал:

— Большой человек. Сильный физически. До определенной степени независимый, и мы знаем почему. В той же степени скрытный — и об этом мы тоже знаем. А здесь, в Австралии, с тех пор как приехал, жил более или менее в отдаленных местах и занимался физическим трудом, в основном неквалифицированным. Все время переезжал с места на место, тоже по известным нам причинам. Был ловцом жемчуга в районе Брума, работал в эвкалиптовых и прочих лесах, на животноводческих фермах на севере, рыбачил в районе Джералдтона. И вот что я подумал...

— Что он ходил на ловлю китов? — быстро сказала Джейн.

— Да, он никогда мне об этом не говорил. Но это работа в его стиле. Видишь тот мыс? Как раз за ним залив Френчмен, и там Чейниз-Бич — китовая база. Перт — самый удаленный из крупных городов мира, он находится на расстоянии двадцати тысяч километров от другого большого города. А от Перта до Олбани четыреста двенадцать километров.

— Сколько это в милях?

— Примерно двести пятьдесят. Ты же инженер! Теперь смотри: залив Френчмен находится далеко даже от Олбани, такая небольшая благополучная колония. Во всяком случае, была такой, когда я ее знал. И мужчина-китобойцы почти все время находились на китобойных судах.

— Удаленных даже от китобойных баз! — подсказала она.

— Вот именно.

— Сохранились ли у кого-нибудь архивы?

— Может быть, но я думаю, они нам не нужны. «Олбани — тяни — толкай», — вот что написано на глине. Мы сейчас в Олбани, и могу поспорить на что угодно, он оставил лист на китобойной базе. Это была знакомая ему территория.

Лодка подошла к причалу, и матрос помог пассажирам выбраться на берег. Мы вернулись к «лендроверу» и сели в машину.

— Показывай дорогу, — сказала Джейн.

Я повиновался, и она добавила:

— Кто-нибудь следил за нами, как ты думаешь?

Я покачал головой.

— Я тоже не думаю. — Джейн слегка дернула плечом. — Но с трудом верится, что нам удалось уйти, ведь верхом мы двигались очень медленно.

— Западная Австралия огромна, ее трудно обыскать всю.

— Они обязательно будут разыскивать нас, — сказала Джейн. — Для них это очень важно.

Глава 18

Охота на китов прекратилась в 1978 году. Теперь охотятся на доллары туристов и получают их. Странно, но весь мир испытывает что-то вроде отвращения к убийству китов, и в то же время нет недостатка в людях, которые желали бы увидеть орудия их смерти. Так же, как в лондонском Тауэре: чтобы увидеть топор палача и плаху, стоят огромные очереди, а там, где показывают оружие, народу меньше.

Покупая билеты в «Мир китов», можно поглазеть на висящую там схему, предварительно ознакомиться с такими объектами, как разделочная палуба, подъемник туш, палуба, где их свежевали и добывали ворвань и внутренности.

Прослушав объяснения о технологическом процессе, можно прогуляться по берегу, стараясь не просмотреть резвящихся в заливе китов и дельфинов. Экскурсии отправлялись каждые сорок минут, и мы присоединились к одной из них.

Технология промысла, о котором нам рассказывали, была очень проста: в пятидесяти километрах от берега, на континентальном шельфе, киты кормились на своих пастбищах. Высылался самолет, который находил скопления китов и по радио вызывал китобойное судно, оснащенное гарпунной пушкой. Туши буксировали в залив Френчмен, рубили и варили. Жир из головы животного был такой чистоты и качества, которые невозможно получить из других источников, будь он животного или растительного происхождения. А остальное, то есть мышцы, кости, внутренности и хрящи, — все перерабатывалось. По прошествии полутора десятков лет, когда промысел заглох, бездействующее металлическое оборудование начало разрушаться из-за ржавчины и яри-медянки, старые деревянные палубы — под воздействием дождей и ветров.

Когда экскурсия закончилась, мы с Джейн еще походили одни, без экскурсовода, пытаясь определить, где Питеркин мог спрятать лист.