Заговор против маршалов - Еремей Парнов

—       Похоже на Мюнхен тридцать второго года,— вы­сказался по этому поводу журналист Пертинакс.

На улице Рокпен завершались последние приготов­ления к торжественному открытию «Коричневого дома».

«Никогда еще, со времени окончания франко-прус­ской войны, Европа не имела так мало доверия к способ­ности Франции отстоять себя»,— телеграфировал за океан корреспондент «Нью-Йорк тайме».

Как и прочие международные акции, договор с Мо­сквой был тесно увязан с внутриполитическими манев­рами премьера.

Левый альянс набирал широкий размах, и с этим нельзя было не считаться. В противовес фашистской эк­спансии коммунисты, социалисты и радикалы настой­чиво требовали ускорить ратификацию.

Французский генеральный штаб тоже высказывался *а пакт, что не могло не отразиться на позиции некото­рых депутатов от правой. Лаваль оказался в патовом по­ложении.

Отправляясь в Москву, он рассчитывал выбить у ком­мунистов почву из-под ног и разгромить их на муници­пальных выборах. Прежде всего в собственном округе Обервиллье.

В тот достопамятный день, когда сопровождаемый бригадой журналистов он повез подготовленный совме­стно с полпредом Потемкиным проект договора, Фран­суа Понсе добивался приема в имперской канцелярии. Он лично заверил фюрера, что двери для франко-германского сближения остались открытыми. Те же слова сказал германскому послу в Париже и сам Лаваль.

На обратном пути из Москвы он остановился в Вар­шаве, чтобы принять участие в похоронах Пилсудского. За гробом «железного маршала» Лаваль шел рядом с «упрямым маршалом» Франции Петэном и будущим маршалом рейха Герингом. Петэн и Геринг уже встре­чались на похоронах югославского короля Александра, застреленного не без помощи наци номер два, и сохра­нили чувство взаимной симпатии. Это помогло обоим ветеранам мировой войны быстро найти общий язык. За­тем Геринг на два часа заперся с Лавалем в апартамен­тах отеля «Варшава».

Петэн вернулся на родину с убеждением, что франко- советский договор был и останется беспредметным. Ла­валь дал обещание похоронить его в самом зародыше.

Но сложная политическая комбинация премьера слишком скоро потерпела фиаско. Муниципальные вы­боры в Париже стали триумфом Народного фронта. Осо­бого успеха добились коммунисты, завоевавшие боль­шинство в «красном поясе» столицы. Даже в Обервил­лье, где Лаваль был мэром, его сторонники потеряли мандаты.

Трюк провалился. Теперь ничто, кроме подписи, не связывало Лаваля с договором. Пуская его на новые замкнутые круги, он изобретал всевозможные придир­ки и увертки. Переговоры между генеральными штаба­ми, назначенные на основании подписанного в Москве соглашения на июнь 1935 года, были отложены на не­определенный срок. Уходя со сцены — навсегда, как полагали его оппоненты,— Лаваль оставлял после себя обгоревшие головешки политики и ^ратифицирован­ный договор, который не успел провалить.

Президент Лебрен поручил формирование прави­тельства радикал-социалисту Альберу Сарро. «Старый боевой конь», как прозвали его в парламентских кругах, представил список министров, в котором не было ни од­ной яркой фигуры. «Кабинет нулей», по меткому опре­делению парламентских острословов. Новый министр иностранных дел Пьер-Этьен Фланден первым делом заявил о своей полной солидарности с Лавалем в абис­синском вопросе. Он либо так и не понял, что именно фа­шистская агрессия в Африке расколола страну на два непримиримых лагеря, либо решил твердо при­держиваться капитулянтских позиций. Скорее, по­следнее.

«Неосоциалист» Марсель Деа, покинувший ради ми­нистерского кресла соцпартию, провозгласил извечный лозунг твердолобых шовинистов: «Порядок, власть, на­ция».

«Рейнская область не стоит крови ни одного фран­цузского солдата,— заявил он.— Тем более что факти­чески она и так принадлежит немцам».

Гитлер мог ввести войска в демилитаризованную зо­ну, не опасаясь противодействия. По тактическим сооб­ражениям он решил дождаться развязки затянувшейся парламентской процедуры. Не хотел испортить игру кагулярам и тому же Деа, который резко выступил про­тив робкой попытки нового премьера сдвинуть с мертвой точки заколдованный договор.

В этой гнилой обстановке полпред Потемкин возла­гал на визит Тухачевского особенные надежды. Он по­нимал, что бесконечные оттягивания опасно накалили обстановку в Москве и нетерпение вождя так или иначе должно получить выход. Отпущенный срок истекает. Придется, как ни жаль, рубить гордиев узел. Послед­ствия нетрудно предугадать. Слишком связана с догово­ром его, Потемкина, личная репутация, чтобы не заце­пило хотя бы краем. Долгожданный просвет обозначил­ся в самую критическую минуту. Личность, конечно, не играет определяющей роли в истории, но без авторитета и обаяния дипломатия не стоит и гроша. На текущий мо­мент блестящие данные Михаила Николаевича как нельзя более кстати. Притом Сарро все-таки лучше Лаваля. Сумеет Тухачевский стронуть замерший маховик, честь ему и хвала. Не жаль отдать лавры. Но ведь с той же степенью ясности можно предвидеть, по какому ка­налу будет направлено державное неудовольствие в случае неудачи.

«Свет — сердце тьмы» — учат китайцы. Расчет укрыться за чужой спиной определенно присутствовал.

Мозг, как известно, стыда не ведает. Постыдны обстоя­тельства, загоняющие человека в тупик.

Тонкий дипломат и страстный поклонник искусства, к тому же склонный к рефлексии, полпред хорошо знал, где кончается мысль и начинается действие. Суть не в том, способен ты на бесчестный поступок или же нет. Со­бытия сами могут принять такой оборот, когда и впол­не объективное невмешательство приобретает недостой­ный оттенок.

Участник гражданской войны и член партии с девят­надцатого года, Владимир Петрович пятнадцать лет на­ходился на дипломатической работе и не совсем ясно представлял себе масштабы происходивших в стране перемен.

Ночь на десятое февраля Тухачевский и Путна про­вели в дороге. В полуобморочное оцепенение сна — ска­зывалось напряжение предельно загруженных дней — бархатными толчками впутывались прослойки глухой тишины, когда внезапно смолкал перестук колес и скри­пы идущего поезда.

Так бывало лишь на войне, где настороженный мозг смятенно отзывался на ночное безмолвие. Именно оно, всегда опасное, подозрительное не давало как следует выспаться. Не вой снарядов, не грохот разрывов, не треск пулеметов, а эта беспросветная глушь, от которой отвыкло ухо. Позабытое ощущение неожиданно возвра­тилось под чужим благополучным небом. Через столько лет. Почему?

Рано утром вагон погрузили на железнодорожный паром и вокруг никелированного вентилятора на по­толке замелькали бледные отсветы. Михаил Николаевич раздвинул легкие шторки. За окном простиралась ту­манная гладь Ла-Манша.

Тухачевский постоял под душем, неторопливо взби­вая мыльную пену в стаканчике, выбрил лицо, обрызгал порозовевшую кожу английским одеколоном. Гим­настика вернула ощущение бодрости. Он оделся, тща­тельно застегнув ремни, медленно выпил стакан пузы­рящейся минеральной воды и развернул плотную кипу газет, доставленных из Москвы с последней почтой.

Просматривая в обратном порядке чисел, отобрал самые свежие номера «Правды». Прежде всего хотелось узнать последние новости.

Двойной подвал Б. Резникова с крупным заголовком «Трофим Лысенко» не привлек внимания маршала. Проблемы мичуринской биологии, урожайность, селек­ция — все это, конечно, интересно, но как-нибудь в дру­гой раз. Иное дело — успехи и нужды Осоавиахима.

Михаил Николаевич порадовался за Роберта Эйдемана, опубликовавшего большую статью «Оборона стра­ны Советов — дело всего народа». Роберт Петрович очень верно и своевременно поставил вопросы: массовый парашютный спорт, мотоциклеты, химия. Жаль, не ска­зал, насколько скверно обстоит дело с противогазами.

На той же полосе было напечатано сообщение о встрече лорда Лондондерри с Гитлером. Бывший ми­нистр авиации давал немцам зеленый свет на размеще­ние воинских частей в Рейнской области. И это несмотря на резко отрицательную позицию Идена!

Англичане, как обычно, двурушничают. И нашим, и вашим. Вот и писатель-историк Хайле-Беллок обивает пороги рейхсканцелярии. Ждет своей очереди...

А у немцев, между прочим, с противогазами полный порядок: и для людей, и для лошадей. Даже для служеб­ных собак.