Заговор против маршалов - Еремей Парнов

А у немцев, между прочим, с противогазами полный порядок: и для людей, и для лошадей. Даже для служеб­ных собак.

Развернув номер от пятого февраля, Тухачевский сразу наткнулся на крупно набранный заголовок: «По­становление ЦИК. Об амнистии осужденных по делу «Промпартии» Рамзина, Ларичева и др.»

Глаза с жадной торопливостью выхватывали отдель­ные строчки. Случилось небывалое: восстановлены во всех политических и гражданских правах!

Он сорвался с места и, откинув звякнувший клинкет, выскочил в коридор. Пробежав мимо салона, забараба­нил в дверь Путны.

Витовт Казимирович встретил его в пижаме и шле­панцах.

—      Разбудил?

—       Доброе утро. Я уже час как не сплю,— Путна кивнул на постель, где переплетом вверх лежала ра­скрытая книга с английским заглавием.

—       Взгляни-ка сюда,— Тухачевский сунул ему газе­ту.— Как тебе нравится?

—       Крепко,— не поднимая глаз, покачал головой Путна.— Хотелось бы знать, зачем это ему понадоби­лось.

—       Нелегкий вопрос. Неужели все-таки и до него до­шло, что так больше нельзя? Невозможно!.. Сама логи­ка жизни требует. Страна только-только начала выби­раться на твердую почву. Наращивает обороты промыш­ленность, укрепляется оборона, растет международный авторитет...

—      Ты себя хочешь уговорить или меня? Если меня, то не стоит... Сам по себе факт, безусловно, отрадный, но не в том смысле, как тебе хочется. Очередной тактиче­ский ход — не более.

—      Цель? — Тухачевский прильнул разгоряченным лбом к холодному стеклу, за которым колыхалась обли­тая антрацитовым глянцем вода. Радостное возбужде­ние угасло, уступив место привычной тоске ожидания, загнанной куда-то на самое дно. Витовт прав: наивно было бы обольщаться.— Мне накрепко въелась в изви­лины одна реплика Рамзина: «Я хочу, чтобы в резуль­тате теперешнего процесса «Промпартии» на темном и позорном прошлом всей интеллигенции можно было по­ставить раз и навсегда крест»... Всей интеллигенции! Не больше, не меньше. До чего же нужно довести человека, чтобы вырвать такие слова.

—      Хочешь откровенно? — выдержав долгую паузу, спросил Путна.

—      Давай.

—       В какой-то мере ты прав. Наука, промышлен­ность, оборона — все эти соображения, очевидно, имели место. Профессоров, инженеров, изобретателей чуть было под корень не извели. Заодно с кадровыми воен­спецами, между прочим. Вспомни, какие чудовищные статьи писал Горький!.. Слово «интеллигент» звучит бранью: шляпа, очки, портфель и все такое... Но главное в ином. В иезуитской логике и азиатском коварст­ве. Ленинградский процесс не дал полной ясности. Так?.. Хотя бы в отношении убийства Сергея Миро­новича. Больше того, он породил множество довольно- таки скептических вопросов. Особенно здесь, за гра­ницей.

—      Каких именно?

—      Кому это выгодно, например.

—      И кому же?

—      Сам решай. В Гайд-парке мы, кажется, коснулись этой темы?.. Я не хочу навязывать своего мнения.

—      С убийством Кирова все непросто,— пересилив себя, признал Тухачевский. Он не хотел этого разговора и не должен был его начинать, но уклониться с полдо­роги, трусливо смазать посчитал унизительным.— При­быв в Ленинград, Сталин прямо на перроне влепил Мед­ведю затрещину.

—      За то, что случайно проморгал Николаева? — Путна поцокал языком.— Бедный чекист... И потом эти досадные аварии, гибель свидетелей... Не ОГПУ, а лик­без. А тебе известно, что за несколько месяцев до выстре­ла в Смольном Киров дважды попадал в автомобильную катастрофу? Куйбышев, между прочим, тоже. А Ми­хаил Васильевич Фрунзе? Кстати, Куйбышев умер сра­зу после того, как поставил под сомнение методы рас­следования убийства Сергея Мироновича. Уж это ты знаешь! Три смерти при таинственных, как принято писать, обстоятельствах. Кому они на руку?

—      Оставим прошлое,— Тухачевский потянулся за газетой.— Что было, того не переделаешь.

—       Не переделаешь? — с ожесточенной радостью отозвался Витовт Казимирович. Но на прошлом завяза­но наше славное настоящее и лучезарное будущее, куда ты взираешь с таким оптимизмом. Вся штука в том, что ответы предельно просты. Лично для нас вполне доста­точно одного. После Михаила Васильевича наркомвоенмором поставили Ворошилова. Сталин все, как всегда, рассчитал. И тогда, и теперь. Слыхал, поди, что готовит­ся новое представление? Почище прочих. Самое время прикинуться невинной овцой. Явить граду и миру ча­стичную справедливость.

—      Частичную? Да ты вчитайся как следует! Полное восстановление во всех политических и гражданских правах!

—       Такое же полное, как после чисток,— горько усмехнулся Путна.— Сначала посадили абсолютно не­винных людей, а потом вдруг опомнились. Веселое де­ло! С первого дня было известно, что процесс дутый. Взять хотя бы капиталиста Рябушинского, которого «Промпартия» якобы прочила в министры. Едва эта вы­думка появилась в печати, как сразу же нашлись люди, которые напомнили, что Рябушинский благополучно скончался за два года до начала суда. Топорная рабо­та, бред сумасшедшего... Чтобы под боком у НКВД и правительства могла существовать законспирирован­ная, разбитая на пятерки многотысячная организация инженеров и прочих спецов!

Путна умолчал о том, что услышал однажды от од­ного весьма осведомленного человека. Приговоренный к расстрелу, а затем помилованный Рамзин и месяца не отсидел из назначенного ему срока.

—      Но ведь они же признались,— Тухачевский, каза­лось, уловил недосказанное.

—      А ты слышал эти признания?

—      По-твоему, выходит, что все, о чем писали в газе­тах,— сплошная ложь?

—      Что ты! Святая истина. Спасибо товарищу Ягоде и его бдительным органам, сумевшим раскрыть и обез­вредить подпольную шпионскую контрреволюционную банду вредителей:— Путна устало махнул рукой.— Протри наконец глаза, Миша!.. Пять лет подпольной работы на заводах, стройках, в научных учреждениях. Ты хоть понимаешь, что это такое? И главное, конечная цель — свержение Советской власти, реставрация капи­тализма в России при помощи иностранной военной интервенции. Мыслимо такое? Когда в каждом коллек­тиве, в каждой ячейке сексот?.. Притом все телефоны прослушиваются. Это началось еще с «вертушек» во время болезни Ленина. В кабинете хозяина поставили соответствующую аппаратуру. На первых порах он сам занимался этим делом.

—      Ты-то откуда знаешь?

—      Бориса Бажанова помнишь?

—      Это который сбежал?

—      Он самый. Когда начали печататься его мемуары, Сталин посылал самолет за каждым выпуском. Так-то, браток. Все предельно просто. Это не отступление,— он потряс зашелестевшей газетой,— это раскручивается спираль, загребая новый виток.

—      А может, и тут спустят на тормозах?

—      Надеешься?.. Ну-ну...

—      Пытаюсь понять, уяснить.

—      Я уже сказал. Более чем достаточно... «Шахтинское дело», «харьковский центр», «московский центр», «Трудовая крестьянская партия», «Союзное бюро» — все, все вылеплено из воздуха. Понимаешь?.. Нет у нас контрреволюционного подполья и оппозиции, в сущно­сти, тоже нет. Развеяна по городам и весям, по тюрьмам и лагерям. Но зато есть всеобщий страх перед бескон­трольным террором органов. И жуткое слово «вреди­тель», которым может быть заклеймен кто угодно. Это же надо придумать! Я специально справлялся в энци­клопедиях. В «Британике», в «Ляруссе», у Брокгауза и Ефрона — всюду идет речь только о насекомых. Й ни­где — о людях. Не странно ли?... Кстати, ты знаком с но­вейшими методами истребления сельскохозяйственных вредителей? Вредителей леса? Впору задуматься. Опас­ный синоним!

—      Дай бог, чтобы ты ошибался.

—     Дай бог! Но бога нет, и ошибка едва ли возможна. На пути к единоличной диктатуре он не остановится ни перед чем, а тактических уловок ему не занимать. Сперва с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого, по­том с Бухариным и Рыковым против Зиновьева — Ка­менева. Помяни мое слово: скоро он окончательно до­бьет зиновьевцев, затем уничтожит правых, а после... Я думаю — всех.

—      Так уж и всех.

—      Всех, кто делал революцию и помнит кое-какие подробности, можешь не сомневаться.

—      Ты имеешь в виду завещание Ленина?