Тайны сердца. Загадка имени - Амели Нотомб

Доминика утешала себя, как могла. Ведь от любви до ненависти один шаг. Разве не усомнилась она в том, чем мужчины гордятся больше всего на свете? Впервые в жизни пожалела она о том, что нет у нее близкой подруги, на плече которой можно было бы выплакаться.

1972-й, 1973-й. Ее жизнь превратилась в кошмар. Однажды она предложила мужу усыновить кого-нибудь.

– Мы будем первыми в очереди. У нас совершенно замечательные условия для того, чтобы взять на воспитание маленького вьетнамца, скажем…

– Прекрати. Я хочу ребенка от тебя. Тебе все ясно?

«Я хочу ребенка от тебя»: разве это не слова любви? По идее, да. Но Клод произнес их с такой злобой, что Доминике сделалось не по себе.

Он занимался с ней любовью каждый вечер. Но мысленно она употребляла другой глагол, потому что сам процесс стал для нее невыносим: речь шла только о том, чтобы ее оплодотворить, и она это прекрасно понимала.

Собственный живот превратился для нее в наказание: от него ждали продолжения рода, а он оставался пустым. Сама того не ведая, она страдала от тех же проблем, что и Мария-Антуанетта в первые годы своего супружества.

Наконец Клод заявил, что она слишком худая и потому не может забеременеть.

– Врач мне этого не говорил, – возразила Доминика. – Я никогда не была толстой, и тебе раньше это как раз нравилось.

Он стал придираться к тому, как она питается, велел ей есть больше калорийных продуктов, за столом подозрительно к ней приглядывался. Доминика подумала, что, если так будет продолжаться, она его возненавидит.

В начале 1974-го, моя посуду, она потеряла сознание. А когда пришла в себя, у изголовья кровати стояли Клод и ее гинеколог.

– Дорогая, ты беременна!

Как давно она слышала в последний раз, чтобы муж обращался к ней так ласково? Это тронуло ее больше, чем радостная новость.

– Поздравляю вас, мадам, – заявил врач. – Но вы, оказывается, куда более хрупкая, чем мне казалось. Придется вам всю беременность провести в постели. Иначе вы рискуете потерять ребенка.

– Я так счастлива, – призналась она, несмотря на печальный прогноз.

– Я буду тебя холить и лелеять, – нежно проворковал муж.

Последующие месяцы оставили у Доминики смешанные впечатления. Клод был теперь все время рядом и приветлив, как никогда, но это ее мало убеждало. Ее мучили страшные боли, от которых она криком кричала. Врач не мог ничего понять. Она была единственная, кому приходило в голову, что ее страдания – результат двухлетней мучительной тревоги. Какой-то голос внутри ее твердил: «Больше никогда и ни за что».

Тем не менее она была уверена, что любит свое дитя. Могучие волны любви шли от нее к нему.

– Кого ты хочешь, мальчика или девочку? – спросила она у мужа.

– Меня устраивают оба варианта.

Она со счастливой улыбкой посмотрела на этого мужчину, снова ставшего таким ласковым, и засмеялась.

– Чему ты смеешься?

– У нас с тобой есть одна общая черта: по нашим именам невозможно догадаться, какого мы пола.

– Да, мы носим негендерные имена.

– Негендерные? Как это?

– Годятся и для мальчика, и для девочки. Бен Джонсон, знаменитый современник Шекспира, назвал так одну из своих пьес: «Эписин, или Молчаливая женщина». Это было имя идеальной женщины.

Клод не стал уточнять, что пьеса Бена Джонсона была насквозь иронична.

– Невероятно! То есть Эписин, или Эписен по-французски, – это негендерное имя?

– Самое негендерное имя на свете.

– А что, если мы назовем так нашего ребенка, не важно, мальчик это будет или девочка.

– А что, давай.

Этот разговор был одним из самых приятных моментов за всю беременность. В остальное время бедняжка металась, мучимая болями как физического, так и нравственного порядка. Врач, совершенно не понимая, что с ней происходит, заверил ее, что речь идет о тетании, мышечных спазмах.

– Это называется также спазмофилия. Переносить тяжело, но это не опасно. Бороться будем так: берите бумажный пакет и в него дышите. Должно помочь.

Доминика старательно следовала всем предписаниям доктора, но легче ей не становилось. Более того, чем ближе были роды, тем чаще и сильнее делались ее приступы. Она боялась, что ребенок тоже страдает вместе с ней, и этот страх только усиливал симптомы таинственной болезни.

Роды, ожидаемые 20 сентября, начались 9-го. Длились они двадцать три часа, и это была сплошная боль. Мать и ребенок едва не умерли. Наконец врачи решились на кесарево, и это в последний момент спасло и Доминику, и Эписен. На часах было 23:54.

– Мадам, у вас прелестная девочка, – услышала Доминика и, перед тем как провалиться в глубокий сон, успела заметить крошечного младенца. Пока она спала, разыскали Клода, чтобы сообщить ему благую весть. Он пришел и, едва увидев Эписен, скривился лицом.

Доминике понадобилась неделя, чтобы немножко прийти в себя после тяжких испытаний. Но между ней и дочкой мгновенно установилась любовь: когда она брала малышку на руки, мир вокруг переставал существовать.

Позвонил Клод:

– Я зашел в мэрию зарегистрировать Эписен. Служащий заартачился. Я рассказал ему про Бена Джонсона, но он и на него плевать хотел. Тогда я приписал авторство Шекспиру – и он сдался.