Мантисса - Джон Фаулз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты чуть со стула не свалился от удивления.
— А кто бы удержался?! Когда такое ослепительное создание вдруг возникает ниоткуда. И заявляет, что явилась сделать мне предложение.
Она приподнимается на локте и сверху вниз усмехается ему:
— На что ты отвечаешь: «Какого черта! Что это такое вы о себе вообразили?»
— Я был несколько ошарашен.
— А когда я тебе все объяснила, ты сказал: «Не говорите ерунды, я вас в жизни не видел». — Она склоняется к нему и легонько касается губами его носа. — Ты такой был смешной!
— Да я и вправду не мог этому поверить. Пока ты не сказала, что тебе до смерти надоело прятаться за спинами всех выдуманных женщин. Вот тогда я и начал понимать, что мы работаем на одной волне.
— Потому что тебе самому до смерти надоело их выдумывать.
Он улыбается ей — снизу вверх:
— Ты по-прежнему здорово это делаешь. Невероятно убедительно.
— Ведь это от всего сердца.
Он целует ей запястье.
— Так чудесно — наконец обрести кого-то, кто понимает.
Она с притворной застенчивостью опускает взор долу:
— Дорогой, ну кто же, как не я?
— Как надоедает писать… а еще больше — публиковать написанное!
Она нежно улыбается ему и задает наводящий вопрос:
— И следовательно…
— Вот если бы мы могли отыскать совершенно невозможный…
— Не поддающийся написанию…
— Не поддающийся окончанию…
— Не поддающийся воображению…
— Но поддающийся бесконечным исправлениям…
— Текст без слов…
— Тогда наконец-то мы оба могли бы стать самими собой!
Она наклоняется и целует его.
— И что же в конце концов?
Он смотрит в потолок, словно на него снова снизошел прекрасный миг абсолютного озарения.
— Проклятье художественной литературы.
— А именно?
— Все эти нудные куски текста меж эротическими сценами. — Он вглядывается в ее глаза. — Это был решающий довод. Тут-то я и понял, что мы созданы друг для друга.
Она снова роняет голову ему на плечо.
— А я забыла, что я тогда сделала.
— Ты сказала: «Господи, так чего же мы ждем?»
— О Майлз, я не могла быть настолько бесстыдной!
— Очень даже могла!
— Мой милый, я ни с кем не была вот так, по-настоящему, самой собой, чуть ли не целых семнадцать веков. С тех самых пор, как появились эти кошмарные христиане. Все другие писатели, которых я тебе успела назвать… да они и на милю ко мне — настоящей — приблизиться не смогли. Ты — первый, правда-правда, знаешь, с каких пор… после этого… как его… не могу вспомнить, как его звали. Просто я не могла ждать ни минуты дольше. — Она вздыхает. — А ты починил ту несчастную узенькую оттоманку?
— Так и оставил ее со сломанными ножками — как сувенир.
— Дорогой мой, как мило с твоей стороны!
— Это самое малое, что я мог сделать.
Она целует его в плечо.
Минуту-другую они лежат молча, тесно прижавшись друг к другу на ковре цвета увядающей розы. Потом он проводит рукой вдоль ее спины — шелковистая гладкая кожа, словно теплая слоновая кость, — и прижимает ее к себе еще теснее.
— Пари держу, что все-таки смогли.
Она отрицательно качает головой:
— Я же всегда пряталась за кем-нибудь другим!
— Вроде Смуглой леди сонетов. — Он целует ее волосы. — Ты раньше никогда об этом не упоминала.
— Ну… на самом деле эти отношения были не очень-то счастливыми.
— Будь хорошей девочкой. Выкладывай!
Полусмеясь-полусмущенно она шепчет:
— Майлз, это же очень личное.
— Да я ни одной живой душе не скажу.
Она с минуту колеблется.
— Ну… Одно могу сказать. Кем бы он ни был на самом деле, но Лебедем Эйвона[103] он не был никогда.
Он поворачивается к ней, взволнованно и удивленно:
— Ты что, хочешь сказать, что все это написал-таки Бэкон?[104]
— Вовсе нет, дорогой. Я хочу сказать, что единственное воспоминание о прошлом, которое ему так никогда и не удалось вызвать в собственной памяти в часы молчаливого раздумья, было о такой элементарной вещи, как ванна. Вот я и вышла из всего этого такой отстраненной. Откровенно говоря, я только и могла выдержать все это, если находилась на таком расстоянии от него, чтобы перекрикиваться можно было. Помню, я как-то встретила его на Старом Чипсайде[105], он шел, похлопывая себя ладонью по лысине и без конца повторяя одну и ту же строку… просто не мог придумать следующую. Пришлось просто прокричать ему новую с другой стороны улицы… я остановилась около девчонки, торговавшей лавандой, — надо же мне было как-то оберечь себя.
— Какая же это была строка?
— «Не знаю я, как шествуют богини…»[106]
— И что же ты ему крикнула?
— «От вас несет, как от свиньи в мякине!» Или как там выражались в елизаветинские времена.
Он улыбается:
— С тобой не соскучишься!
— Да все они одинаковые! Если бы историки литературы не были такими злыднями, они давным-давно поняли бы, что у меня был ужасно тяжелый период между Римской империей и изобретением внутреннего водоснабжения.
Он некоторое время молчит.
— Если бы только я с самого начала понял, что ты — настоящая — ничего не принимаешь всерьез.
Ее рука скользит к низу его живота.
— Так-таки — ничего?
— Кроме этого.
Она щиплет его за складочку кожи у пупка.
— Я всего лишь такая, какой хочешь видеть меня ты.
— Тогда, значит, это — не реальная ты.
— Это — реальная я.
— Тогда ты можешь рассказать мне правду про Смуглую леди.
— Мой милый, да она тебе нисколечко не понравилась бы. Она была точно как сестра Кори.
— Что — буквально? Физически похожа на сестру Кори? Не может быть!
— Как вылепленная. По странному совпадению.
И опять он поворачивается к ней в сильнейшем удивлении:
— Эрато, ты не… ты надо мной не смеешься?
— Разумеется, нет, Майлз. — Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. — Я очень рада была бы над тобой посмеяться.
Он роняет голову на ковер и устремляет глаза в потолок:
— Господи Боже мой! Черная!
— Мне казалось, мы с тобой остановились на шоколадно-коричневой, дорогой.
— И ты не была против?
Она вздыхает:
— Дорогой, ну конечно же я пошутила. Про то, как шла по Старому Чипсайду. Просто я была чем-то у него в мозгу. Просто это что-то в его мозгу удивительно похоже на что-то в твоем. Разница только в том, что ты не хочешь оставить его там.
Я не имею в виду только тебя лично: все вы, сегодняшние, этого не хотите. Все должно быть «реальным», «настоящим», иначе оно просто не существует. Ты же прекрасно знаешь, что реальная «настоящая я» — это я воображенная. Я реальна в твоем смысле слова потому, что ты хочешь этого. Именно это я и имела в виду пару минут назад.
— Но ведь это именно ты явилась и вполне реально сидела на моем письменном столе в самый первый раз.
— Дорогой, мне просто хотелось посмотреть, как это — быть по-настоящему реальной. Естественно, надо было выбрать — для кого стать реальной. Столь же естественно, что я выбрала тебя. Вот и все дела. Если смотреть на вещи реально.
Несколько секунд они лежат молча. Потом он слегка отодвигается:
— Может, теперь полежим на кровати?
— Конечно, милый.
Она поднимается и помогает подняться ему. Они нежно обнимают друг друга, губы к губам, идут — рука в руке и удобно устраиваются на кровати в той же самой позиции: ее голова у него на плече, его рука обвивает ее плечи, ее правая нога закинута на его ноги. Он произносит:
— Совсем забыл, какой из не поддающихся написанию вариантов это был.
— Двадцать девятый.
— А я думал, тридцатый.
— Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… — Она теснее прижимается к нему. — Ну, сам знаешь. Ты жестокий-жестокий.
— Ты хочешь сказать, когда ты заставила меня заставить тебя…
— Ш-ш-ш…
Она целует его плечо. Часы удовлетворенно тикают, вынашивая очередное «ку-ку». Мужчина на кровати произносит, обращаясь к потолку:
— Ни за что бы не поверил. Как мы с тобой делаем это все более невозможным от раза к разу.
— Я же тебе говорила. О маловер!
— Я помню, дорогая. — Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. — Ты и сестра Кори.
Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.
— Я как сестра Кори.
— У тебя так здорово этот образ получается. Я все время забываю, что ты и она — одно и то же существо. — Он целует ее волосы. — С тех самых пор, как она, то есть, я хочу сказать, ты… фантастика! Вовсе не удивительно, что старик Уильям… ведь когда ты пускаешься во все тяжкие… И вовсе не удивительно, что он так рано облысел, если все это происходило у него в голове!
