Катынский детектив - Юрий Мухин

Вспомните то, что уже прочли в этой книге. У кого вы ещё слышали про 17-18-летних офицеров?

Правильно! Это Геббельс учил своих журналистов: «Вообще нам нужно чаще говорить о 17-18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом ещё просили разрешить послать домой письмо и т.д., т.к. это действует потрясающе».

Если бы доктор Геббельс не отравился в мае 1945, он бы сейчас Елиным гордился — толковый ученики. Правда, вы скажете, что у Льва Елина какое-то еврейское имя и фамилия, а Геббельс вроде к евреям относился не очень и даже наоборот. Не страшно! В тогдашней Германии не всех евреев истребляли, некоторым давали почётное звание «полезный еврей». Лев, если он действительно еврей, этого звания достоин, конечно, он не такой полезный, как упомянутый Д. Толандом Мерин, но всё-таки мама может им гордиться не меньше Геббельса.

Так что же мы имеем от этих свидетелей? Два очень старых беспомощных человека дали известным нам специалистам показания, которые невозможно подтвердить ни фактами, ни следственным экспериментом, ни элементарной логикой. Я понимаю, что у некоторых читателей всё-таки сохраняется неуверенность — а вдруг? Давайте поэтому для снятия сомнений перейдём к тому, кто «осудил» поляков на смерть — к Особому совещанию при НКВД.

Особое совещание при НКВД

По первоначальной версии бригады Геббельса, начиная с декабря 1939 года НКВД готовит новые — следственные — дела для рассмотрения на Особом совещании НКВД. К марту эта работа заканчивается, где-то в это время Особое совещание выносят полякам смертный приговор и их из лагерей военнопленных вывозят в тюрьмы НКВД, где и расстреливают. До момента «выносит полякам смертный приговор» эта версия совпадает с версией подручных Сталина.

80. Действительно, 31 декабря 1939 года Берия даёт приказ Сопруненко «принять необходимые меры к перестройке работы следственной группы с таким расчётом, чтобы в течение января закончить оформление следственных дел на всех заключённых военнопленных-полицейских…» Как видите, речь идёт пока об отправке на суд Особого совещания только полицейских, но 20 февраля с целью «разгрузки Старобельского и Козельского лагеря» Сопруненко предлагает наряду с освобождением из лагерей и отправкой домой больных, инвалидов, представителей трудовой интеллигенции из числа армейских офицеров, дополнительно оформить дела для Особого совещания и на офицеров пограничной охраны, II отдела польского Главштаба, судейско-прокурорских работников и активных членов антисоветских партий.

81. В это время в лагерях идёт активная работа следователей: параллельно с папочками учётных дел заводятся папочки следственных дел, следователи жалуются, что из-за плохого знания польского оформление одного дела на одного человека занимает до 4 часов, тем не менее, например, по Осташковскому лагерю к 30 декабря 1939 года было оформлено уже 2 000 дел, из которых 500 отправлено на Особое совещание.

82. По-видимому, зимой принимается решение пропустить через Особое совещание всех офицеров. Чтобы членов Особого совещания освободить от большого объёма канцелярской работы, 16 марта 1940 года заместитель наркома НКВД Кабулова приказывает администрации лагерей готовить на военнопленных «Справку по личному делу». В этих справках кроме фамилии, имени и отчества указывались год и место рождения, имущественное и общественное положение, время взятия в плен, лагерь, где содержится, чин. И пустое место для решения Особого совещания.

83. Оформленные дела и Справки отправлялись в 1 спецотдел НКВД, который, видимо, и готовил дела и материалы до стадии, когда членам Особого совещания оставалось только расписаться. В том отделе действительно дела на пленных рассматривались, так, из числа прошедших через Особое совещание 395 офицерам, «продавшимся москалям», немцам по национальности, предполагаемым агентам и другим, был оставлен статус военнопленного, то есть Особое совещание их не осудило.

84. Часть поляков арестовывали в лагерях, они отправлялись в тюрьмы, там велось следствие, какой-то суд определял им сроки наказания и они, как обычные зэки, отправлялись в ГУЛАГ, где и сохранили себе жизнь. Но в отношении тех, кто оставался в лагерях, ни о каком другом суде, скажем — трибунале или чрезвычайной тройке — речи не идёт — только об Особом совещании.

Даже в 1941 году Сопруненко снова просил Берию «оформить заключения для рассмотрения на Особом совещании» дел тех офицеров и полицейских, что достались СССР вместе с присоединёнными прибалтийскими странами. И в 1941 году Сопруненко ни о каком другом суде не слыхал. (Напоминаю, мы рассматриваем факты только бригады Геббельса).

85. Следственная бригада Анисимова-Третецкого так же давила на «свидетелей» с целью подтвердить, что это Особое совещание приговорило поляков к расстрелу.

Елин пишет: «Впрочем, в распоряжении следствия есть и документы, составленные Сопруненко задолго до командировки. В ноябре 1939 года он дал указание передать 6005 дел поляков на Особое совещание… А предложение Сопруненко наркому Берии о разгрузке лагерей, датированное 20 февраля (где Сопруненко предлагает отпустить по домам 800 человек офицеров и отправить на Особое совещание 400 человек — Ю.М.) …можно считать началом конвейера смерти».

«Токарева удивляют вопросы следователя: зачитывали ли полякам постановление Особого совещания? Присутствовал ли прокурор?

— Нет! Кабулов сказал: никаких живых (и не замаранных кровью — Л.Е.) свидетелей быть не должно»

и т.д.

86. Результатом работы всех этих анисимовых, третецких и зорей явился апофеоз маразма государственной власти в СССР — письмо Генерального прокурора СССР Н. С. Трубина Президенту СССР М. С. Горбачёву № 1-5-63-91 от 17.05.91 г. Трубин, опираясь на «показания» свидетелей Сопруненко и Токарева, пишет:

«Собранные материалы позволяют сделать предварительный вывод о том, что польские военнопленные могли быть расстреляны на основании решения Особого совещания при НКВД…»

Итак, работа бригады Геббельса завершилась признанием на самом высоком уровне, что пленные расстреляны по решению Особого совещания. Остались так, какие-то формальные мелочи для подтверждения этого вывода, и Трубин далее пишет: «В связи с этим прошу Вашего поручения общему отделу ЦК КПСС проверить наличие архивных материалов (возможно совместных решений ЦК ВКП(б) и СНК СССР) по указанному вопросу и копии их передать в Прокуратуру СССР».

Горбачёв, заявивший ещё в 1990 году, что поляков убило НКВД, разумеется, был крайне заинтересован «проверить наличие» и наверняка такую команду дал.

Проверили.

Нашли.

Прочли.

И бригада Геббельса незаметно для публики, но быстро и красиво, погрузилась в большую яму с дерьмом.

87. В те годы у СССР была, даже по западным критериям, самая демократическая Конституция. Согласно её основополагающим принципам никто в СССР не мог быть посажен в тюрьму или расстрелян иначе, чем по постановлению суда. Судов хватало — были, так же как и сегодня, народные, областные, республиканские, Верховные. Были военные трибуналы. Короче, для того, чтобы расстрелять кого-либо, судов хватало.

Но у этих судов было органическое свойство — они рассматривали дела с участием адвокатов и прокуроров, перебирали все мелочи и длились достаточно долго. Обстановка была напряжённой, и в СССР Верховным Советом, то есть от имени народа, а не одной партии, абсолютно законно была создана внесудная система правосудия, уголовные дела (а политические, контрреволюционные дела были также уголовными) рассматривались «особым порядком».

Этот порядок предусматривал суды, но суды скорые, такие, какими в царской России были чрезвычайные суды. На заседаниях этих судов не было обвинителя и не было адвоката, спорить было некому. Дела они решали закрыто и очень быстро. Эти суды назывались чрезвычайными тройками и состояли не из случайных людей, а из трёх должностей. Один судья был партийным руководителем области (если тройка областная) или республики, второй — начальником УНКВД или наркомом внутренних дел, третий — прокурором области или республики. Они действительно рассматривали дела чрезвычайно быстро — есть много свидетельств, что в считанные минуты. Не будем обсуждать справедливость их приговоров, отметим то, что нам потребуется в этом деле.

Они были законны.

Они не состояли из персональных лиц, скажем, Иванова, Петрова, Сидорова, а из должностей, на должностях люди могли меняться — на силу приговора это не влияло. Автор обращает на это внимание, чтобы читатель понял, что в СССР, как и в любой другой стране, никому не давалось личного права судить, это право автоматически предоставлялось законом тому, кто занимал должность, которая имела по закону право судить.