Совьетика - Ирина Маленко

Я лежала на этом топчане, он массировал меня, а я думала о Саскии Дюплесси. Какая-то она была, что любила, что ненавидела, чего хотела от жизни?… Никто никогда уже не узнает. А я так хочу прожить свою жизнь не зря – чтобы от нее остался добрый, хороший след!

Было все еще больно. Я закусила губу и решила терпеть.

И как оказалось, не зря! Вскоре боль медленно испарилась, и я почувствовала себя словно распаренная хорошенько после бани. Это лишь слабое сравнение, на самом деле мне было еще намного лучше этого !

За дверью меня поджидал ехидно улыбающийся, как мне показалось, товарищ Сон.

– Ну, и как Вам наш корейский массаж?

– Очень ободряет. Жаль, не Вы мне его делали. Это омолодило бы меня лет на двадцать – парировала я.

Но товарищ Сон оказался настоящим мастером спорта по слаггингу . Он любого ирландца заткнул бы за пояс по этой части.

– Я могу Вам банки поставить, – щедро,от души предложил он, – Или иголочками Вас поколоть. Что Вам больше по душе?

– Товарищ Сон, я сама медсестра гражданской обороны. Например, хорошо умею вывихи вправлять. Правда, сначала надо будет кому-нибудь что-нибудь вывихнуть. А еще я очень хорошо ставлю клизму. Может….

Я не договорила, потому что товарищ Сон покраснел и поперхнулся.

– Я же сказал уже, ну и язык у Вас, товарищ Калашникова! Чистокровная гремучая змея!

– Тогда, может быть, заспиртуете меня в бутылку с Вашим гадючьим ликером ? Это Вас от меня обезопасит…

– Да, хорошо бы. Поставлю Вас в бутылке на окно и буду Вами любоваться по утрам. Это мне прибавит аппетита.

Неизвестно, чем бы кончилась эта словесная перепалка, если бы не появилась Чжон Ок.

– Путевка на озеро готова, да? – сообщила мне она. – Но сначала Вы еще съездите в Кэсон. Там у нас есть отель, где можно переночевать в традиционном корейском доме. Спим мы традиционно на полу, да? Пол называется ондур и отапливается снизу.

Как только она вышла, у нас с товарищем Соном начался второй тайм.

– Завтра меня не будет,- сказал товарищ Сон.- Завтра у меня субботник.

– А Вы не возьмете меня с собой? Если можно… Только, пожалуйста, обещайте не смеяться надо мной, если я сделаю что-то не так. Вы ведь такой насмешник.

– Кто, я? Да ничего подобного! Разве можно смеяться над такой женщиной? Это опасно для здоровья! Она же тебя в зубной порошок сотрет.

– Вот, Вы опять за свое..

– Да я вовсе не смеюсь, – он взял меня за руку, – Вот-те крест, как у вас говорят. Или лучше сказать «зуб даю на отсечение»? Над такой женщиной не смеются – ее берегут как зенитку ока.

Мне захотелось куда-нибудь спрятаться, когда он это сказал. Но он стоял рядом и с любопытством наблюдал за моим смущением.

– Вы жестокий человек!- вырвалось у меня, – Вам приятно наблюдать, как Вы меня смущаете.

– Приятно, не скрою, – отозвался товарищ Сон, – Но совсем не потому, что я жестокий…

А почему, он опять не успел договорить. Его позвали к телефону.

****

К моему великому удивлению, на субботник он меня с собой взял! Субботник этот проходил на строительстве нового жилого дома.

Когда мы с товарищем Соном пришли туда, мне на секунду даже стало страшно – столько глаз на меня уставилось. Люди здесь не привыкли к иностранцам. Ну, может, еще к мелькающим за окнами экскурсионных автобусов – ладно, но не на стройке и не в рабочей одежде.

А еще я испугалась, когда увидела, как усердно и быстро корейцы работают. Да разве мне поспеть за ними?!

Но я вспомнила бабушкино любимое «глаза боятся, а руки делают». И то, что товарищ Сон клятвенно пообещал мне, что никто надо мной смеяться не будет…

Из толпы раздались было два-три смешка, но товарищ Сон сказал что-то по-корейски, и они смолкли.

– Сорен! Сорен !- прошелестело по стройке.

– Нанун соренсарамимнида , – подтвердила я выученной с помощью товарища Сона фразой. Корейский аналог кубинского «Soy Sovietica»…

Я огляделась. На всю стройку гремела музыка- причем не по радио. Прямо здесь же, в полевых условиях была раскинута звуковая установка с огромными колонками, а несколько парней и девушек, одетых в защитного цвета форму, играли на аккордеонах и задорно пели какие-то бодрые песни. Такие, что под них хотелось ударно работать, хотя я даже и не понимала слов. И такое было на каждой стройке, на каждом субботнике. На моей памяти не было в СССР ничего подобного. Музыка у нас играла только на демонстрациях: по радио; иногда по улице шли оркестры, иногда кто-то сам брал с собой баян или аккордеон, и его коллеги плясали и пели под него на ходу, маршируя в колоннах. Но это бывало на праздник, а чтобы вот так, каждый день… Здорово-то как!

– Что мне делать? – сказала я товарищу Сону по-русски, помахав рукой своим новым коллегам.

– Поставим Вас пока в цепочку, будете передавать кирпичи, – ответил товарищ Сон. Голова его была по-корейски обмотана полотенцем, что делало его лицо еще симпатичнее.

Меня поставили в цепочку между хорошенькой невысокой девушкой и молодым парнем в военной форме. Мы с ними переглянулись и улыбнулись друг другу.

…Через час пот с меня лил градом. Но глядя на корейцев – таких на вид хрупких, таких маленьких и таких сильных – я не собиралась сдаваться. И в конце концов у меня открылось второе дыхание.

Некоторые из них немного понимали по-русски, а один даже сказал на прощание

– Молодец товарищ!

Чувствовалось, что и товарищ Сон был приятно удивлен.

***

Чем дальше, тем больше начинала я в присутствии товарища Сона чувствовать какое-то приятное смущение. Это было давно уже забытое чувство – настолько давно, что мне стоило немалых усилий вспомнить, откуда оно мне знакомо. А когда я вспомнила, то перепугалась не на шутку. Это было то же самое чувство, что пронзило меня когда мне было 20 лет, когда чей-то далекий голос в Крылатском окликнул сидящего передо мной на трибуне парня, который обернулся на этот голос:

– Володя! Зелинский! – и издевательски добавил: – На допинг-контроль!

…Я старалась не проявлять к нему особого интереса. Но товарищ Сон словно чувствовал, что интерес этот есть. Он всегда махал мне рукой, завидев меня издалека, и так широко, так тепло улыбался мне, словно всю свою жизнь ждал моего в ней появления. На всех мероприятиях он неизменно садился со мною рядом. Я говорила себе, что это ему просто полагается по должности, но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это правда лишь частично.

Наконец, когда мы вместе осматривали страусиную ферму и стояли у загона с десятком страусов в ожидании директора совхоза, товарищ Сон решил, что пришла пора со мной объясниться.

– Корейцы – такой народ, который изнутри через край переполняется эмоциями. Я ощущаю к Вам особую близость, – сказал товарищ Сон. – С Вами можно не церемониться.

Страус, заслыша это, чуть не клюнул его в голову – товарищ Сон едва от него увернулся.

Честно говоря, у меня тоже возникло желание это сделать! Что это он он себе позволяет, а?

– В каком смысле?! – не веря своим ушам, осторожно уточнила я.

– Вы как хризантема, которая не сломается, даже если ее прихватит инеем. Очень такая стойкая.

Я почувствовала, как у меня загорелись щеки- не столько от того, что я его неверно поняла насчет «не церемониться», сколько от того, что он на самом деле имел в виду.

– Вы же меня не знаете совсем…

– Чувствую, да? .

Наступило молчание, но длилось оно недолго.

– О чем Вы думаете? – поинтересовался товарищ Сон. Я хотела сказать ему честно: «О Вас», но не стала.

– О страусах,- сказала я первое, что пришло мне в голову.

– А кем работает Ваш муж? – неожиданно спросил товарищ Сон.

– Нет у меня мужа,- я опять почти рассердилась. Ну, какое ему дело?

– А близкий человек?

– Товарищ Сон!…

– Простите, я не хотел потрошить Вам душу. Я просто не знаю, как еще можно спросить, доступны ли Вы.

Если бы он не был мне так по душе, я бы ему нахамила. Но я поняла, что он имел в виду, и его внимание тронуло меня.

– Эх, товарищ Сон… Я уже не в том возрасте, чтобы задавать мне такие вопросы, – попробовала я отшутиться. Но не тут-то было.

– Так значит, у Вас есть суженый?

Какой настойчивый,однако!

– Нет, нет у меня ни суженых, ни ряженых. Я женщина в возрасте, с детьми; мне если честно, не до этого. Детей бы на ноги поднять. Теперь Вы довольны?

– Спасибо. Очень! – сказал он серьезно. – А вот и директор совхоза…

Он наконец-то засмущался и побежал навстречу директору.

Я посмотрела ему вслед – и вдруг радостно, по-детски засмеялась. В голове у меня закрутилось:

О Георгий, венец мой терновый!

Я хочу, чтобы ты не страдал,

Переполненной ложкой столовой

Мои нежные чувства хлебал!

Этот стишок я вычитала когда-то в юмористической рубрике нашей газеты «Неделя» – была у нас такая газета,которая была настолько популярна, что ее часто трудно было купить! И хотя он был из юмористической рубрики, когда мне было лет 15, я воспринимала его почти всерьез.