Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Что же, мне в самом деле не повезло? Вдохновившись германским историзмом Карла Маркса и Макса Вебера, я сошел с правильного пути — пути Дюркгейма и Тарда? Мое поколение, «зараженное» германскими идеями, которые Жан-Поль Сартр преобразил с несравненным блеском, уже принадлежит к прошлому? Возможно; и это не вызывает у меня никакой горечи. Тем не менее лучшие из социологов обращаются одновременно к Марксу и Веберу, очищенным от политических страстей, маскирующих их научную взаимодополняемость.

Что касается меня, то я не думаю, будто погружение в немецкую культуру и последующее увлечение аналитической мыслью англо-американцев увели меня в сторону от Франции. До 1939 года Германия была нашей судьбой. Вплоть до поражения Третьего рейха в 1945 году идеи, пришедшие из Германии, пронизывали мировую историю. Расизм принадлежал Германии не более, чем другим европейским странам, но Гегель, Маркс и их последователи, как и Ницше с его критикой идеологий, облекали смыслом, поясняли и освещали великие схватки за мировое господство.

После заката германских богов демократия в американском стиле, прагматичная, не склонная ни к какой метафизике, стремящаяся к семантической точности, оказалась лицом к лицу всего лишь с выродившимся вариантом гегельяно-марксистской традиции. Технизация планеты ускорилась. Марксистские мифы растаяли в конце концов почти сами собой, в свете фактов. Даже изменение экономической обстановки начиная с 1973 года (или, может быть, несколько раньше) не заставляет взглянуть по-новому на будущее человечества.

Глядя вперед, я не вижу оснований для оптимизма. Европейцы совершают самоубийство, сокращая рождаемость. Народы, чьи поколения не воспроизводят себя, обречены на старение и в связи с этим подвержены настроениям «конца века» и отречения. Они могут заполнять пустоты иностранцами, как и делали это во время «тридцати славных лет», но рискуют тем самым обострить напряженность между иммигрантами и своими трудящимися, которым грозит безработица. Синтез демократии и либерализма, смешанная экономика могут — вероятно, еще до конца этого века — подвергнуться испытаниям вследствие замедления роста, инфляции, расстройства денежной системы, высокой доли социальных дотаций в национальном продукте. Франция после подъема, на который уже почти не было надежды, теряет свое место в мире, не умея приспособиться к суровым требованиям конкуренции, полупарализованная внутренними распрями и живучестью анахроничных идеологий.

Соединенные Штаты утратили свое военное превосходство. Советский Союз накапливает оружие — для запугивания, но также и для вмешательства, когда представляется случай. Политический класс Американской республики, ее восточного побережья, вдохновлявший дипломатию и руководивший ею в течение четверти века, совершил самоубийство; будучи ответственным за войну во Вьетнаме, он свалил вину на Ричарда Никсона, который не покончил с ней достаточно быстро. Президенты Дж. Картер и Р. Рейган бросаются из одной крайности в другую. Консенсуса в отношении внешней политики больше не существует. Страна отныне недостаточно богата, чтобы финансировать одновременно социальное законодательство и перевооружение. Она еще сохраняет научное первенство, уникальный производственный аппарат, но стала непредсказуемой как для своих врагов, так и для своих союзников.

В Европе Федеральная Республика Германии, являющаяся более чем когда-либо краеугольным камнем Атлантического союза, кажется поколебленной. Находясь на передней линии, гранича с советской империей, она пытается сохранить на своей территории американскую армию, не раздражая при этом людей в Кремле. Пацифизм миллионов немцев снижает способность правительства принимать решения; выражает ли он закономерный страх перед страшным оружием или отказ от раздела, с которым немецкий народ мирится все хуже? Примирение между французами и немцами остается прочным, подлинным. Но пришел ли тот день, о котором упоминалось в спорах 50-х годов? Боннский канцлер, будь он социалистом или консерватором, смотрит и в сторону угрожающего Востока, и в сторону защищающего Запада. Какое направление он изберет в конце концов?

Если бы я поддался мрачному настроению, то сказал бы, что все идеи, все цели, за которые я боролся, оказались, по-видимому, в опасности в тот самый момент, когда со мной задним числом соглашаются и допускают, что в большинстве моих сражений я не был неправ. Но я не хочу поддаваться унынию. Режимы, которые я защищал и в которых кое-кто видит уже только способ маскировки власти, по своей сути произвольной и насильственной, эти режимы непрочны и беспокойны; но до тех пор, пока они останутся свободными, в них сохранятся неожиданные возможности. Мы будем продолжать жить, жить долго, под сенью ядерного апокалипсиса, разрываясь между страхом, который внушает чудовищное оружие, и надеждой, которую пробуждают в нас чудеса науки.

Мне не хотелось бы закончить эту слишком длинную ретроспективу размышлениями о текущей истории. По определению, она продолжается; точка, в которой она останавливается для меня, ничего не значит ни сама по себе, ни для других людей. Профессиональная деятельность — статьи, книги, преподавание — не заполняли всей моей жизни. Моей жене, моим детям, внукам, друзьям я обязан тем, что живу свои последние, подаренные мне (после 1977-го) годы не в тоскливом предчувствии смерти, а в состоянии душевного покоя. Благодаря им я принимаю как должное смерть (что нетрудно), но сначала — последствия эмболии и возрастные изменения (что тяжелее). Мне вспоминается выражение, которое я, двадцатилетний, употреблял иногда в беседах с однокашниками и с самим собой: «достичь духовного спасения вне религии». С Богом или без Бога, никто в конце жизни не знает, спас он себя или погубил. Благодаря моим близким, о которых я так мало рассказал и которые так много мне дали, я вспоминаю эту формулу без страха и без щемящей тревоги.

Комментарии

1 …о деле Дрейфуса. — Альфред Дрейфус (1859–1935), офицер французского Генерального штаба, еврей по национальности, в 1894 г. был приговорен к пожизненному заключению военным судом города Ренн по обвинению в передаче военных секретов Германии. Истинным виновником предательства был Эстергази, венгерский аристократ, служивший во французской армии и пользовавшийся покровительством французских генералов и парижской аристократии. Дело Дрейфуса вызвало раскол во французском обществе. В защиту Дрейфуса выступили известные политики и деятели культуры, в том числе писатель Эмиль Золя, лидер социалистов Жан Жорес и др. В результате ожесточенных столкновений дрейфусаров и антидрейфусаров Франция оказалась на грани гражданской войны. В конце 1899 г. дело Дрейфуса пересматривалось в суде Ренна. Дрейфус был вторично осужден и приговорен к 10 годам лишения свободы, но через 10 дней помилован президентом Лубе, а в 1906 г. полностью реабилитирован Кассационным судом и восстановлен в воинском звании. Впоследствии награжден орденом Почетного легиона. Службу закончил в звании подполковника.