Большой футбол Господень - Михаил Чулаки

– Конечно, ты прав, Милый: эти мелкие жизни кончаются, и только Мы будем любить Друг Друга вечно.

Вот только не придумывалось, как бы ещё покрасивее любить вечно? Разве что взорвать для полноты страсти ещё одну галактику? Или разом целый букет?

Господствующее Божество улыбнулось: да, всё может получиться довольно увлекательно. Но надо прояснить ещё некоторые моменты, прежде чем решиться на необратимое раздвоение.

Родители Дениса так и не решились заявить в милицию.

– Ты его оттолкнул, ты его не понял! – твердила Людмила Васильевна день и ночь мужу.

Игнатий Игнатьевич не спорил. Он сам не понимал, как мог всерьез возмущаться, чего-то говорить о богохульстве в ответ на смешные мальчишеские похвальбы. И злился не только на себя, но и на свое нововерие, которое сделало его нудным догматиком, убило простые семейные чувства. Раньше, когда они с Людой читали самиздат и слушали записи Окуджавы, дома у них было гораздо сердечнее. А вместе с иконами, лампадками, поминаниями Воли Божией на каждом шагу, заползло в дом холодное лицемерие. Вот сын и ушёл.

Игнатий Игнатьевич почти не верил в несчастный случай. Нет, сын ушёл, оставил злой холодный дом.

Людмила Васильевна тоже не верила, что с Денисом несчастный случай. Мальчик ушёл – конечно, ушёл из-за изверга-отца, который не понял и не поддержал его. И чтобы уверить себя в том, что Денис жив и здоров, а также, чтобы быть готовой к его появлению, она шила придуманную ею синюю крылатку – фирменный костюм для молодого Сына Божия, как мальчик себя назвал.

А для морального облегчения Людмила Васильевна всё выкладывала мужу:

– Потому что ты мало обращал внимания на ребенка. Не влиял как мужчина. Наверное, уволокли его какие-нибудь девки. Конечно, мальчик неопытный. Неужели я всё должна сама? Знаешь, как раньше поступали в хороших домах? Подкладывали горничную или какую-нибудь бедную родственницу, чтобы на глазах, чтобы мальчик не рвался на сторону к каким-нибудь ужасным бабам. И ты бы мог как мужчина. Если бы ты был настоящий мужчина.

Игнатий Игнатьевич старался не слушать. Действительно, опасностей в городе много для неопытного сына: и бабы, и наркотики, и преступные компании. В чем-то даже жена права, как ни странно, если не обращать внимания на то, что сама себя ни в чем не винит, сваливает на мужа.

– Настоящий отец давно бы весь город перевернул, а нашёл бы ребенка!

Игнатий Игнатьевич даже не стал спорить: мол, не в милицию же идти с заявлением.

А между тем Денис наконец вспомнил, что земные-то формальные родители до сих пор ничего не знают! Позвонил по новому сотовому телефону.

– Мама, это я.

Дождалась!

Людмила Васильевна взорвалась вопросами и страхами:

– Ты где живешь?! Как питаешься?! Что ты надумал такое?! Как будто мы не создавали тебе условия!

– У меня всё в порядке. Искать меня не надо. Когда будет надо, я позвоню сам.

– Подожди, подожди! Я тебе сшила! Я подумала, что если ты Сын Божий, если нам ниспослано Второе Пришествие, ты должен выделяться. Я тебе сшила такую накидку, чтобы сразу все видели! Посмотри на картинах: Христос всегда одет иначе, чем окружающие. Надо выделяться. Это элементарный закон дизайна: надо выделяться, надо бросить яркое пятно!

Денис прислушался с интересом. Действительно, надо сразу выделяться зрительно. Пятно – прием правильный.

– Хорошо, я пришлю.

– Но я хочу сама… Поцеловать тебя…

– Не беспокойся, я пришлю за твоей накидкой. Ещё не время, когда надо, я тебя призову. А пока пришлю своих учениц. Ты им передай. Спасибо. И прими мое мысленное целование, матерь моя земная.

И повесил трубку.

Успокоил, чтобы не дергались. Но долго разговаривать с земными родителями не хотелось: чужие они, не о чем разговаривать, а притворяться незачем. Его родные – здесь, его семья новая – здесь. Потому что здесь настоящая любовь, настоящая тепло. Все им восхищаются – куда уж теплее.

А какая-то накидка – какая-то накидка может и пригодиться. Шить земная мама умеет.

Онисимов тоже решил позвонить по телефону – новому богатому брату Серёже. Чтобы добавил недостающие баксы сразу – пока не забыл.

А Пустынцев провел тяжелый вечер. Когда ощущаешь затылком нацеленный немигающий зрачок ствола, лучший способ отвлечься – как следует врезать. Что и приходилось проделывать всё чаще. Вечером становилось хорошо и беззаботно на душе, зато утром – совсем плохо. В такую минуту и позвонил настырный попрошайка, который прилепился к наглому мальчишке, метящему в святые.

– А чего собственно? – подозрительно переспросил Пустынцев.

– Ты же обещал. А тут как раз надо срочно…

Онисимов ещё не придумал, что за надо заплатить срочно – но Пустынцев и не дал договорить:

– Все хотят – подоить. За золотую сиську подержаться. А какие у меня гарантии? Если бы гарантия, что у твоего пацана надежная система предупреждения – тогда и заплатить не жалко. А так – какие гарантии? Может, он, наоборот, подослан – чтобы усыпить. Сейчас никакой банк самый херовый кредит не даст без гарантий, а меня за идиота держите?!

– Но Серёжа! Ты же сам… ты же убедился… ты же обещал…

– Ни черта я не помню, никаких таких обещаний. Ни хера я не убедился! Доят всякие!

Пустынцев швырнул трубку. В плохом настроении он бьет трубки – как колотит посуду истеричная жена.

Онисимов в недоумении смотрел на свою трубку – замолчавшую. А деньги были так близки, так возможны!..

Конечно, Господствующее Божество помнит всё, что случилось на любой планете и в любой галактике в целом. Но Оно редко что-нибудь вспоминает. Воспоминания Ему абсолютно не нужны и неинтересны. Вся предыдущая история привела к тому мигу, который переживается сегодня и сейчас. Только в этом функция прошлого. А интересен именно миг! Каждый мелькающий миг, каждый момент игры. А когда игра сделана, счёт известен, это уже неинтересно. Зато очень интересно, чем закончится только что начавшийся следующий матч.

Мгновения прекрасны именно тем, что непрерывно сменяют друг друга. И остановка невозможна. Даже Само Господствующее Божество не в силах остановить движение – целых галактик и вращающихся электронов. Не в силах, да Оно бы и не желало – остановить. А приверженность к истории – это жалкое желание остановить и законсервировать ушедшие мгновения. Тогда как прекрасен и ценен только переживаемый миг!

И между прочим, миг уравнивает Господствующее Божество с малой букашкой. Потому что, если не вспоминать прошлое – забыть, что букашка или даже разумный планетянин когда-то родились, начались, если не знать, что планетяне и даже букашки смертны, и значит будущие их коротко и непременно закончится уничтожением – если не думать об этом, то в переживании настоящего мига любая тварь может наслаждаться полнотой чувств, и не завидовать бессмертному Божеству. Неразумные твари так и делают – и в этом смысле они ближе к Божеству, чем планетяне, называющие себя разумными, но разум которых часто сводится лишь к воспоминаниям о прошлом и страхам перед будущим. А недоступное мелким планетянам Божественное совершенство как раз и состоит прежде всего в полноте восприятия каждого мига, не омраченном ни воспоминаниями, ни страхами.

Клава упорно ухаживала за Виталиком. Два дня прошло, а она так и не понимала, слышит он что-нибудь или нет? Кормила и поила она его с ложки – и он покорно открывал рот, как маленький.

Спала она тут же рядом. И охранники спали тут же. Тут же они пытались и курить, но Клава отрывочными словами, а пуще резкими жестами объяснила им, что курить рядом с больным нельзя. И это оказалось очень полезным объяснением.

На третий день они привыкли к ней и невольно притупили бдительность. Теперь они стали часто выходить на улицу – перекуривать вдвоем, потому что курить в одиночестве почти так же скучно, как и пить. Курение – прежде всего форма совместного мужского досуга. Клава нередко тоже перекуривала с ними, потому что такое занятие сближает. Трудно подозревать того, с кем выкурена не одна пачка сигарет.

В перекуры она почти не разговаривала со стражами, но и молчание сближало. А стражи даже радовались иногда перекурить без постороннего, и занятые своими разговорами, конечно уж не прислушивались, что там говорит пленнику русский доктор. Тем более, свой мужик – курили вместе.

Оставшись в очередной раз без присмотра, Клава решилась и шепнула:

– Виталик, ты меня слышишь?! Виталик!

И безразличный его взгляд, кажется, сфокусировался.

– Виталик!

Он приподнял голову, посмотрел осознанно.

– А?.. Что?.. Где я?!

– Тихо. Ты в плену у чеченцев.

– Гады! Как я попал?!

– Тихо. Потом расскажу, потом.

– А ты кто? Голос знакомый.

– Я – Клава. Только молчи, не показывай, что знаешь меня. А то убьют или сделают ещё хуже.