Подарок - Ахерн Сесилия

— На Багамах меня и то достали, — продолжал он. — Бип-бип. Нашли-таки! Настигли! Вечно это бип-бип. И красный огонек! Мне он и во сне является! И в душе! Стоит только закрыть глаза — и бип-бип. Ненавижу это проклятое бип-бип!

— Так возьмите выходной, — предложил бармен.

— Не могу. Работы много.

— Ну теперь-то, когда вас клонировали, вы можете взять сколько угодно выходных, — сострил бармен и огляделся, не слышит ли кто.

— Ага. — Лу мечтательно улыбнулся. — Ведь столько всего хочется!

— Например? Чего вам хочется больше всего на свете?

Лу закрыл глаза, и, воспользовавшись этим, на него мгновенно накатила дурнота, чуть не сбившая его с табурета.

— Ох! — Он быстро открыл глаза. — Мне хочется вернуться домой, но это невозможно. Он не пускает меня. Я позвонил ему, сказал, что устал и хочу домой. Но он не пускает. — Лу шмыгнул носом. — Его Всемогущее Высочество говорит «нет».

— Кто говорит «нет»?

— Мое второе «я».

— Второе «я» не велело вам возвращаться домой? — Бармен с трудом сдерживал смех.

— Ведь дома-то он, а двоим нам там не место. Но я так устал. — Веки его тяжело опустились. Но внезапно глаза вновь широко открылись от какой-то мысли. Он придвинулся поближе к бармену и понизил голос: — Знаете, я видел его через стекло.

— Ваше второе «я»?

— Ну вот, наконец-то вы начинаете меня понимать. Я поехал домой и наблюдал за ним снаружи. Он был в доме, бегал там с простынями, полотенцами, по лестнице вверх-вниз, носился взад-вперед, из комнаты в комнату, как угорелый. — Лу шмыгнул носом. — Видишь, как он рассказывает какие-то идиотские байки за ужином в ресторане, а через минуту он уже стелет постели у меня дома. Возомнил, что может разом делать и то и другое! — Лу вытаращил глаза. — Вот я и вернулся сюда.

— А если он и вправду может? — с улыбкой проговорил бармен.

— Что «может»?

— Разом делать и то и другое. — Бармен подмигнул Лу. — Идите-ка домой, — сказал он, забрал пустой стакан и опустил прилавок, чтобы пойти обслужить очередного клиента.

Пока юный клиент громогласно делал заказ, Лу сидел, погрузившись в тяжкое раздумье. Если не домой, то идти ему было некуда.

— Ничего, лапочка, ничего! Папа здесь, с тобой! — приговаривал Лу, отводя волосы Люси от ее лица и гладя ей спину, в то время как она, согнувшись перед унитазом, в двадцатый раз за эту ночь корчилась в приступах рвоты. Он сидел прямо на кафельном полу ванной в майке и трусах, сидел, опершись на ванну, а хрупкое тельце рядом конвульсивно дергалось, извергая рвоту еще и еще.

— Папа… — слабым голосом сквозь слезы проговорила Люси.

— Ничего, лапочка, я здесь, я с тобой… — монотонно спросонья твердил он. — Сейчас это кончится. — Должно же это когда-то кончиться, сколько может извергнуть из себя такая кроха!

Ночь он провел, просыпаясь в кровати Люси через каждые двадцать минут, чтобы проводить ее в ванную, где ее рвало, бросая то в жар, то в холод. Обычно не спать ночь из-за детей, когда они болели или с ними еще что-нибудь приключалось, было привилегией Рут, но на этот раз, к несчастью для Лу и для нее самой, с Рут происходило то же самое, что и с Люси, только в другой ванной дальше по коридору. Гастроэнтерит — вечный рождественский подарок тем, чей организм спешит сказать «прости» старому году раньше времени.

В который раз неся Люси в постель, Лу чувствовал, как ее маленькие ручки обвивают его шею. Она уснула мгновенно еще у него на руках, измученная страданиями, которые принесла ей ночь. Опустив ее на кровать, он хорошенько укутал озябшее, как это казалось в тот момент, тельце девочки и подложил ей под бочок ее любимца — медведя, сделав так, как показала ему Рут, прежде чем опять ринуться в уборную. На прикроватной тумбочке розовой принцессы вновь затрясся, завибрировал его мобильник. В четыре утра ему в пятый раз позвонил он сам. Бросив взгляд на дисплей вызова, он увидел на экране свое собственное лицо.

— Ну что теперь? — шепнул он в аппарат, стараясь приглушить как голос, так и злость.

— Лу! Это я, Лу! — донеслось до него пьяное бормотание, за чем последовал раскатистый смех.

— Перестань мне звонить, — сказал он, на этот раз громче.

На заднем плане громыхала музыка, слышались громкие голоса, невнятный гул разговоров. Он различил позвякивание стаканов, взрывы смеха, то тут то там возгласы разной степени громкости. Казалось, что алкогольные пары, сочась через телефон, проникают в тихий и незамутненный мир его дочери. Инстинктивным движением он прикрыл аппарат рукой, как бы защищая Люси от вторгающегося в ее сонное царство захватчика.

— Где ты находишься?

— Лизон-стрит, где-то в этом районе, — прокричал голос. — У меня здесь свидание! Девушка, черт возьми, просто класс! Делает мне честь! Нет, тебе это делает честь… — И опять этот раскатистый смех.

— Что?! — гаркнул Лу. — Нет! Не смей!

От его крика веки Люси затрепетали и глаза раскрылись — большие, карие, похожие на бабочек глаза взглянули на него с испугом, но тревога тут же исчезла: Люси убедилась, что это он, папа, и, слабо улыбнувшись, опять закрыла глаза. И этот взгляд, полный доверия, этот наивный взгляд перевернул что-то в его душе. Он понял, что он — ее защитник, способный прогонять страх и вызывать на лице улыбку, и осознание этого принесло ему радость, равной которой он еще не испытывал. Радость большую, чем от удачно проведенной за ужином сделки, чем от выражения лица Альфреда, которое он увидел, войдя в ресторан. И эта радость заставляла его ненавидеть человека, чей голос он слышал в телефоне, ненавидеть до желания убить. Его дочь дома мучается, ее выворачивает наизнанку, она ослабела так, что глаз открыть не может, на ногах не стоит, а он пьянствует неизвестно где, волочится за первой попавшейся юбкой, надеясь, что Рут со всем справиться и без него! Он ненавидел человека в телефоне.

— Но цыпочка — что надо, стоит того, чтоб ее увидеть, — забормотал он.

— Не смей и думать, — пригрозил он суровым шепотом. — Если только ты себе что-нибудь позволишь, то, ей-богу, я…

— И что ты сделаешь? Убьешь меня, да? — Новый взрыв хохота. — Да это все равно что нос себе отрезать — дескать, пусть лицу будет хуже! А куда, черт возьми, мне податься? Не скажешь? Домой нельзя, на работу тоже…

Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла Рут, тоже едва державшаяся на ногах.

— Я перезвоню. — И он быстро нажал отбой.

— Кто это звонил среди ночи? — равнодушно спросила она. На ней был халат, она зябко ежилась, обхватив себя руками. Глаза Рут были мутными, опухшими, волосы затянуты в конский хвост. Она казалась такой хрупкой, словно, всего лишь повысив голос, можно было сбить ее с ног и переломить пополам. И снова, второй раз за эту ночь, он растаял и потеплел и, двинувшись к ней, распахнул объятия.

— Да так, один знакомый, — шепнул он, гладя ее волосы. — Пьет где-то, вот и названивает. Надоел. Бедолага несчастный, — тихо докончил он и, щелкнув крышкой мобильника, кинул его в груду плюшевых медведей. — Ты-то как? — Он чуть отстранился, вглядываясь в ее лицо. Голова ее горела, ее бил озноб, и она дрожала в его объятиях.

— В порядке. — Она криво улыбнулась.

— Ни в каком ты не в порядке, возвращайся назад в постель, а я принесу тебе полотенце.

И он нежно поцеловал ее в лоб. Она прикрыла глаза и обмякла в его руках.

А он чуть не разомкнул объятие, чтобы огласить комнату воплем торжества оттого, что впервые за долгое время почувствовал, что она прекращает вражду с ним. Ведь уже полгода, как, даже отдаваясь ему в постели, она оставалась холодной и неуступчивой, словно выражая этим свой протест, неприятие всех его свойств и привычек. И сейчас он наслаждался этим моментом, сознанием, что она наконец-то сменила гнев на милость.

Тут засигналил брошенный в груду плюшевых медведей мобильник; он дрожал, вибрировал в лапах медвежонка Паддингтона. На дисплее высветилось лицо Лу, и он отвел глаза, не в силах вынести собственный вид. Теперь он понимал чувства Рут.