Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

Кэрри достаточно было бросить один взгляд на происходящее, чтобы понять, что ее близнец посинел и не движется, и она разразилась криком.

В ванной я открыла оба крана до отказа и две мощных, как из брандсбойта, струи ударили в ванну. Неужели Кори умрет?! В своих страшных снах я все время видела смерть, и эти сны иногда сбывались! Как всегда, когда я думала, что Бог повернулся к нам спиной, я всеми силами уцепилась за свою веру и начала молиться, требуя, настаивая, чтобы Бог не допустил смерти Кори:

— Пожалуйста, Господи, пожалуйста, пожалуйста!

Может быть, мои отчаянные молитвы сыграли не меньшую роль, чтобы вернуть Кори к жизни, чем искусственное дыхание, которое старательно делал ему Крис.

— Он дышит, — сказал Крис, бледный и дрожащий, неся Кори в ванну. — Теперь осталось только согреть его.

В несколько секунд мальчик был раздет и лежал в горячей ванне.

— Мама, — снова прошептал он. — Где мама? Снова и снова он продолжал повторять это, и я готова была биться головой о стену, так дьявольски несправедливо все это было! Рядом с ним должна была быть его мать, а не девчонка, не знающая, что делать. Я захотела убежать из этого дома, даже если бы мне пришлось просить милостыню на улицах!

Но я спокойно, сдерживая свои чувства и заслужив одобрительную улыбку Криса, сказала:

— Представь себе, что я — твоя мама. Я сделаю для тебя все, что сделала бы она, будь она здесь. Я подержу тебя на коленях, буду укачивать тебя перед сном и спою тебе колыбельную, как только ты поешь и выпьешь немного молока.

Пока я говорила это, мы с Крисом встали на колени и принялись массировать его ножки и ручки. Когда кожа Кори наконец приобрела нормальную окраску, мы насухо вытерли его, одели в самую теплую пижаму, а потом я села с ним в старое кресло-качалку, которое Крис принес с чердака, и покрыла поцелуями его изнуренное лицо, нашептывая на ухо всякие смешные глупости, от чего он засмеялся.

Если он мог смеяться, то мог и есть, и поэтому я осторожно покормила его кусочками сэндвича и дала несколько глотков едва теплого супа и молока. Пока я делала это, я чувствовала, что взрослею. За десять минут я прожила десять лет. Посмотрев на Криса, который присел, чтобы съесть свой обед, я увидела, что он тоже изменился. Теперь мы оба знали, что на чердаке нас подстерегают настоящие опасности, не считая медленного увядания от недостатка воздуха и солнечного света. Мы столкнулись с угрозой гораздо большей, чем мыши и пауки, которых мы так старательно уничтожали и которые так настойчиво не желали прощаться с жизнью.

Кристофер поднялся и один, с мрачным видом, направился на чердак. Я продолжала качать на коленях Кэрри и Кори, напевая колыбельную. Неожиданно с чердака донеслись страшные удары и грохот такой силы, что его с легкостью могли услышать слуги.

— Кэти, — тихо прошептал Кори, когда Кэрри, засыпая, начала клевать носом, — мне не нравится, что у нас больше нет мамы.

— У тебя есть мама. Это я.

— А ты такая же хорошая, как настоящая мама?

— Думаю, что да. Я очень люблю тебя, Кори, и поэтому я совсем как настоящая.

Кори внимательно поглядел на меня своими большими голубыми глазами, сомневаясь в моей искренности и боясь, что я просто хочу отвязаться от него. Потом его ручки обхватили мою шею, и он положил голову мне на плечо.

— Я так хочу спать, мама! Но не прекращай петь. Я все еще укачивала их, когда Крис вернулся и удовлетворенно посмотрел на меня.

— Крышки больше не захлопнутся, — сказал он. — Я сбил все замки с сундуков. И со шкафов тоже.

Я кивнула.

Он сел на ближайшую кровать и долго смотрел, как медленно раскачивается кресло, рассеяно прислушиваясь к детской песенке, которую я продолжала напевать. Его лицо медленно покраснело, и он показался мне чем-то смущенным.

— Я чувствую, что вы оставили меня одного, Кэти Можно я сяду в кресло-качалку, а вы все сверху.

Папа часто делал это. Мы все помещались у него на коленях, даже мама. Его руки были достаточно большими и сильными, чтобы обхватить нас всех. Это давало нам прекрасное, незабываемое, теплое чувство любви и покоя.

Когда мы согласились и сели в кресло, как предложил Крис, я бросила взгляд на наше отражение в зеркале напротив. Жутковатое чувство охватило меня, и все вокруг показалось мне каким-то нереальным. Мы выглядели как кукольные родители, уменьшенные наши мама и папа.

— В Библии сказано, что всему свое время под солнцем, — прошептал Кристофер тихо, чтобы не будить близнецов. — Время рождаться, время сеять, время собирать урожай, время умирать и так далее. И сейчас для нас наступило время приносить жертвы. Потом у нас будет время жить и наслаждаться жизнью.

Я положила голову на его мальчишеское плечо, благодарная ему за его оптимизм, его постоянное стремление поддержать, ободрить. Мне нравилось, что его сильные юношеские руки обнимали меня, и от них исходила та же аура тепла и покоя, что и от рук отца.

Кроме того, он был прав. Придет счастливый день, когда мы выйдем из этой комнаты и спустимся вниз. Чтобы отправиться на похороны.

ПРАЗДНИКИ

На длинном стебле амариллиса появился бутон, напоминая как живой календарь, что приближаются День Благодарения и Рождество. Этот цветок был единственным, оставшимся в живых, и, естественно, превратился в самое дорогое из всего, что нам принадлежало: предмет постоянной заботы. Мы уносили его с чердака, чтобы он проводил ночи с нами, в теплой спальне. Кори, который всегда вставал раньше всех, каждое утро бежал к цветку, чтобы проверить пережил ли бутон еще одну ночь. Следом за ним прибегала Кэрри, чтобы бросить восхищенный взгляд на этот стойкий цветок, одержавший убедительную победу там, где другим пришлось сдаться. Потом они сверялись с календарем, где они отмечали зеленым кружком дни, когда нужно было добавлять в землю специальные удобрения, трогали землю, чтобы знать, нуждается ли цветок в поливке. Они никогда не полагались на собственное мнение:

— Можно мы польем мисс Амариллис? Как ты думаешь, она хочет пить? — интересовались они у меня.

Все, что нам принадлежало, одушевленное или неодушевленное, должно было носить имя, и Амариллис не избежала этой участи, тем более, что она, как-никак, была живым существом. Ни Кори, ни Кэрри никогда не пытались сами отнести цветок на чердак, где солнечный свет ненадолго задерживался в окнах: горшок был слишком тяжелым. В мои обязанности входило выносить Амариллис по утрам, а Крис приносил ее обратно. И каждый вечер мы по очереди вычеркивали прошедший день в календаре жирным красным крестом. Прошло сто дней.

За окном все время лил холодный дождь, и в стекла бились сильные порывы ветра. Иногда по утрам все застилала густая пелена тумана, из-за которой было не видно солнца. Ночью я просыпалась от того, что сухие ветки деревьев скребли по стене дома, и лежала, затаив дыхание, чувствуя, что что-то неописуемо-страшное затаилось где-то совсем радом, готовое навсегда поглотить меня.

В один из таких дождливых дней мама, тяжело дыша, вошла в комнату, неся с собой коробку с украшениями на День Благодарения. Среди них была ярко-желтая скатерть на стол и оранжевые салфетки с красивой каемкой.

— Завтра у нас будет ранний обед, и мы ждем гостей, объяснила она, бросая коробку на кровать, которая была ближе к входной двери, и делая движение, чтобы повернуться и уйти. — Будут приготовлены две индейки — одна для нас, другая — для прислуги. Но это будет слишком поздно, и бабушка не сможет положить ее в вашу корзину Но не думайте, что я собираюсь допустить, чтобы мои дети остались без праздничного пиршества. Так или иначе я найду способ незаметно принести вам немного горячего и понемного от всех блюд, которые будут подавать на стол. Скорее всего я торжественно объявлю, что сама буду прислуживать своему отцу, и пока я буду готовить ему поднос, я попытаюсь сообразить что-нибудь и для вас. Ждите меня завтра около часу дня.

Быстро, как ветер, она прибежала и умчалась из нашей комнаты, оставив после себя радостные ожидания настоящего, большого пиршества на День Благодарения.

— Что такое Благодарение? — спросила Кэрри.

— Это когда ты молишься перед едой и говоришь Богу спасибо за посланную пишу, — ответил Кори.

В чем-то он был прав. И коли уж он добровольно взялся объяснить что-то своей сестре, ничто не могло заставить меня лезть со своими поправками.

Пока близнецы, удобно устроившись на коленях у Криса в одном из вместительных кресел, выслушивали подробный рассказ об истории Дня Благодарения, я взяла на себя роль хаусфрау, довольная предоставившейся возможностью украсить комнату и накрыть праздничный стол. Под каждую тарелку я постелила по салфетке, на которой была изображена индейка с развернутым веером хвостом, переходящим в своего рода желто-оранжнсвый плюмаж из гофрированной бумаги. Я развернула их и, положив на стол, написала на каждой наши имена. Кроме того в нашем распоряжении было несколько свечей, две из которых были сделаны в форме тыквы, две изображали первых колонистов, две — их жен и две — индейцев, но ничто не могло заставить меня зажечь такие красивые свечи и смотреть, как они превращаются в лужи стеарина. Вместо них я решила использовать обыкновенные, эти, дорогие, сохранить на следующий праздник Благодарения, когда мы выйдет отсюда на свободу. На полке над нашим обеденным столом хранились ложки и вилки, которые я каждый раз после еды мыла в пластиковом тазике. Крис обыкновенно вытирал посуду и вставлял ее в специальные прорезиненные пазы, которыми была оборудована полка.