Дверь обратно - Марина Трубецкая

— Спаси меня, сестрица, верни меня, спаси нас всех! — Такой смертной тоской звенел в ушах ее голос, что у меня занемели кончики пальцев. Берегиня качнулась, силясь показать мне что-то, и я увидела, что среди пуха сидит маленький хорошенький ребенок с льняными кудрявыми волосиками и розовыми пухлыми щечками. — Обещай, что поможешь.

— Обещаю, — сказала я, и тут на небе зажглась первая звезда, и вечерница пропала. Просто истаяла в ярком лунном свете.

И только ребенок остался один, среди разодранных крыльев берегини.

Когда я стала воспринимать окружающую действительность, Люборада-краса и Добровест-витязь уже успели «Честным пирком — да за свадебку!» Волхв подпевал в каких-то, по-видимому, самых душевных моментах вместе со всем залом. Редкие женщины-посетительнацы вытирали широкими рукавами набегающие слезы. Судя по всему, песня была весьма душевная. То, что со мной случилось странное, никто не заметил. Атей даже не смотрел в мою сторону, все его внимание безраздельно принадлежало «золотому голосу» Русеславля.

Сразу, еще не успели смолкнуть отзвуки последних нот, гусляр встряхнул головой, перехватил гусли на другой манер и запел теперь что-то разухабистое. И хоть гусли были самыми простыми, а не самогудными, посетители, многие еще с блестящими от слез лицами, ринулись в пляс. Бабы подвизгивали, мужики громко топали подкованными каблуками, выкидывая коленца. Девки, взмахивая плавно рукавами, плыли посреди этого веселья. И только тогда Атей повернулся ко мне.

— А у берегинь бывают дети? — спросила я.

Волхв задумался.

— Про такое я не слыхивал, — сказал он медленно, — берегинями становятся души просватанных невест, умерших до свадьбы. Откуда там детям взяться?

Господи, наивность гиперборейцев просто умиляла: то из-за одежонки пропавшей такой сыр-бор устроили, то теперь волхв не понимает, откуда может взяться ребенок у незамужней женщины. Я кивнула головой, делая вид, что вполне удовлетворена ответом — не начинать же половое просвещение мужика, который больше двухсот лет землю топчет!

— А крылья у вечерницы есть?

— Крылья — есть. Они появляются, когда от земли отлетать срок приходит.

— А если в срок не улететь?

— Не может такого и быть. — Он слегка раздраженно дернул себя за бороду. — А откуда такие странные вопросы?

Ну я и рассказала о своем видении. Которое, впрочем, не произвело на волхва никакого впечатления.

— Не обращай внимания, — Атей приподнял мой подбородок и внимательно посмотрел в глаза (ну прям медицинское светило в пятом поколении), — это наверняка последствия нашей неудачной сегодняшней попытки. Слишком тяжелое было испытание.

Спорить я не стала, бог его знает, какой он дурман-травы в пламя свое побросал…

Мы посидели еще чуть-чуть, слушая, как гусляр виртуозно вплетает свой голос в журчащие звуки гуслей, отведали принесенную в глубокой керамической миске косулятину и покинули гостеприимную корчму.

Обратно мы возвращались уже под ярким светом луны. Проходя возле знакомого луга, я во все глаза рассматривала округу, но ничего необычного не увидела. Трава тихонько шелестела под ласковыми ручатами чуть заметного ветерка, выступившая ночная роса ртутно поблескивала гладкими бочками. Глубокие темные полосы пятнали наискосок открытое пространство, видимо, это деревья отбрасывали тени. А больше ничего и не просматривалось. Наверное, прав был Атей, привиделось мне это все, не иначе.

Когда мы вернулась на поляну, все уже спали. Первым делом я выпустила из серебряного плена Птаха. Он деловито поцокал когтями по крыльцу и, беззвучно взмахнув крыльями, скрылся в ночи. Да-а, этот орел уж никак не годился на роль домашнего животного. Что это за любимец-то семьи такой, которого сутками не видать!

Зайдя внутрь, я по-хозяйски огляделась. «Лепота!» — голосом известного советского артиста отозвалось сознание. И я, радуясь всей душой своему новому дому, сходила вначале в душ (счастье-то какое, что нет здесь ни отбоев, ни ледяной воды в трубах), а потом решила наконец-то разложить вещи из саквояжа. Тот недовольно ворчал, мол, все приличные существа в этот час давно спят, и только всякие шаромыги[40] и сами не спят, и почтенным людям не дают. Не слушая жалобное нытье «почтенного люда», я продолжала деловито копаться внутри него. Спасибо коневрусам, благодаря им обросла кой-каким имуществом! Разложив по ларцам украшения (предварительно, ясно-понятно, повертевшись с каждым из них перед зеркалом) и одежду, я наткнулась на коробку с карандашами. Достала их, задумчиво подержала в руках, перебрала и сунула обратно в саквояж. Рисовать я все равно не научилась, да и страшно было, вдруг откроется какой-нибудь портал, из которого я не смогу вернуться назад. Ведь не получилось же отыскать дорогу обратно в детдом, а Гиперборею терять мне и вовсе не хотелось.

Так хорошо, как здесь, мне не было никогда. Я еще раз удовлетворенно оглядела свои хоромы и легла спать. Подземные звезды закидывали в окна потусторонний свет, колокольца играли особенно тихо и умиротворяюще. Постель нежно обволакивала меня своими пуховыми объятиями. Вот ведь странное дело, с той поры как мы пересекли Борей, сон перестал от меня прятаться. И хоть и сейчас мне, чтобы выспаться, хватало гораздо меньше времени, чем другим людям, но проблем с засыпанием не было. Под звон небесных колокольчиков я закрыла глаза и тут же уснула.

Утро началось так же, как и вчера. Позавтракав у скатерти (я, не успокоившись на вчерашних сосисках, заказала гамбургер), мы пошли опять в тот же холл с множеством путей. Весь народ столпился у совсем белых, будто покрытых снегом, корней, которые и на корни-то не походили, а скорее напоминали длинные волосы, распущенные до земли. Сам подъем не запомнился совсем, так как произошел с какой-то чудовищной скоростью. Перед глазами мелькнули россыпью разноцветные полоски, уши заложило, а все внутренности переместились в район пяток. Когда мельтешение в глазах закончилось, я, не поверив своим глазам, заорала.

Прямо передо мной находился огромный рот. Я, наверно, и не поняла бы сразу, что это такое, если бы губы не разомкнулись, и за ними не блеснули белые зубы, каждый из которых был мне по пояс. Сразу после этого рот сложился в трубочку, и на меня подули. Видимо, совсем тихонько, но этого вполне хватило, чтобы отлететь метров на пятнадцать и плюхнуться на что-то мягкое. Валяясь в этом нежном плену, я догадалась, что таким образом меня просто подвинули, чтобы я не мешала подъему остальных учеников. Вот оно в чем дело-то! Никакие это были не корни, а борода этого чудовищного создания! С того места, где я сейчас валялась, было хорошо видно все его лицо. Большие темные глаза под насупленными сизыми бровями, в которых, при желании, вполне можно было и в прятки поиграть. Взмах ресниц тут же рождал легкие ветра. Усы перетекали в бороду, и все это безобразие пропадало где-то внизу. Сверху голова была прикрыта остроконечным шлемом. Поди, какой-то местный богатырь! То, что находилось ниже подбородка, пропадало в той мягкой белой субстанции, на которой я сейчас и валялась.

Кстати, интересно, что это? Я пощупала, вата — не вата, снег — не снег, да и не пух точно. Больше всего это напоминало сухую теплую пену. Я на карачках подползла к краю этой непонятности. Моп твою ять! Да что ж этим придуркам в классах-то не сидится, как всем нормальным людям? Ну, или уж, на крайний случай, в лесках. Я валялась на облаке! Вот и верь теперь ученым, которые уверяют, что облака — «это взвешенные в атмосфере продукты конденсации водяного пара, состоящие из мельчайших капель воды или кристаллов льда». Фигушки, может, какие-то облака именно из этого и состоят, а вот конкретно то, в край которого я сейчас вцепилась судорожно сведенными пальцами, наверняка состояло из чего-то другого. Внизу сквозь прозрачный утренний туман проглядывали верхушки деревьев. Угадывались очертания города, моря, полей и рек, тонкой ниточкой продернутых сквозь них.

И вот еще что открылось мне при взгляде вниз: туловища у великанской головы и не было вовсе! Борода трепыхалась следом за облаком (но, кстати, и близко земли не касаясь!), а вот тела не было! Я усилием воли заставила себя отползти от облачного края и повернуться. Оказывается, пока я на четырех костях исследовала окрестности, все успели подняться и сейчас были заняты тем, что, подталкивая друг друга локтями, ржали надо мной. Голова-переросток тоже кривила губы в усмешке. Ну что ж, можно себя смело поздравить! Только я могла на второй же день учебы превратиться во всеобщее посмешище! Я попыталась встать, но руки тут же глубоко проваливались и не могли найти опоры. Некоторые жизнерадостные мутанты повалились от смеха, держась за животы. Ситуацию спас Анебос, он подошел ко мне и протянул руку, грозно ощерив клыки в сторону особо веселящихся.