Дверь обратно - Марина Трубецкая

Первым делом я решила снять с малыша зимние одежды, а то до перегрева недалеко, если это уже не произошло. Какой же он славненький и трогательный! На крохотном вздернутом носике блестят капельки пота, рот слегка приоткрыт, тонкие веки подрагивают длинными пушистыми ресницами. Когда я вытащила вторую ручку из куртки, малыш открыл голубые, напоминающие фарфоровые блюдца глаза и бездумно посмотрел на меня. Взгляд был не по-детски внимателен. Он очень серьезно и спокойно наблюдал за моими манипуляциями.

— Тебя как зовут? — спросила я, чтобы уж хоть что-то спросить.

Крохотное личико вдруг сморщилось, рот искривился, а из глаз хлынули такие огромные слезы, что я в растерянности замерла. А самое страшное, что плакал он абсолютно беззвучно. Даже всхлипов не раздавалось. Я никогда не видела, чтобы маленькие люди могли так тихо и горько плакать. Не зная, что делать, я прижала крохотное тельце к себе. У меня в руках мальчик вначале забился, затрепыхался, потом обмяк, пару раз глубоко вздохнул и успокоился. Ну что? Надо нести малыша к Атею. Я сгребла его вещи в кучу, попыталась поднять на руки и самого найденыша, но это мне не удалось. Для моего субтильного тельца его вес был просто критическим. Тогда я взяла парнишку за руку, и маленькая влажная ладошка тут же крепко вцепилась в мою ладонь.

Из иван-чаевых джунглей мы выбрались с горем пополам: пару раз, запутавшись в стеблях, упала я да раза три — найденыш. При каждом падении мальца мне приходилось бросать его вещи и обеими руками выпутывать бедняжку из душистых джунглей. А потом опять собирать все в охапку, чтобы через пару шагов завалиться самой. Вот так и получилось, что на дорогу я выбралась такая же взмокшая, как и ребенок. Тут уж идти стало, конечно, гораздо легче. По дороге я сделала еще пару попыток узнать его имя, но каждый раз все заканчивалось потоками слез. Решив, что у волхва это получится не в пример лучше, я перестала приставать к карапузу.

В лачужке никого не было. Ярко пылал огонь в очаге. На лавке блестело серебряное блюдо. Я представила, что в моем городе кто-то так же рассупонил бы дверь с материальными ценностями и удалился в неизвестном направлении… недолго б блюдо резвилось бликами по стенам!

Подождав минут пять на крыльце, я подумала, что Атей ведь может и до вечера не вернуться, а ребенок почти наверняка голодный, да и штанишки вон все мокрые. Поэтому, взяв опять маленькую ладошку в свои руки, я пошла к «лифту», решив, что разговор с волхвом никуда не денется. На полдороге меня нагнал Анебос:

— Уф, — сказал он, отдышавшись, — а я уж всю округу оббежал — тебя искал. Ты ведь не знаешь, поди, куда идти-то? — И, глянув на деловито идущего рядом со мной ребенка, спросил: — Брат, что ли?

Вот и пришлось, не вдаваясь в лишние подробности, рассказать ему про луговую находку. Псеглавец выслушал все молча, задав лишь парочку уточняющих вопросов.

— Дела, — протянул он, когда я замолчала, — это ты правильно насчет Атея надумала, в этих вопросах ему на весь Русеславль равных нет.

Чтобы дерево пропустило внутрь, Атею пришлось взять мальчонку на руки. Соседство с песьей башкой малыша нисколько не смутило. Он, зачарованно глядя, потрогал уши моего соученика, подергал его усы и попытался влезть в глаз пальцем. Когда корни подхватили их, паренек, похоже, даже не заметил, так как соседство с «собачкой» захватило все его внимание.

Придя на поляну, я повела найденыша в свой теремок, а псеглавцу поручила отыскать для него чистую одежду. Саквояж, коротавший свой досуг на моей кровати, при виде нас всполошился, засуетился.

— Страсти-то какие, — он всплеснул ручкой, как иная деревенская баба полноценными руками, — ну ты, деука, даешь! Иные в подоле чадо притаскивают, а ты вон оно как — сразу же полноценного детенка притараканила.

— Да помолчал бы ты лучше, — досадливо бросила я, снимая уже сильно подванивающие штанишки карапузика, — лучше посмотри, нет ли у тебя чего-нибудь вроде детской присыпки. Видишь, ножки у него в сгибах от мокроты покраснели. Да и вообще, может, чего детского у тебя сыщется…

— А поконкретнее… — начала мерзкая сумка свою любимую игру.

— А поконкретнее, — перебила я слишком уж разговорчивый «чумодан», — я сегодня в городе подыскала одного старьевщика, он как раз всякий дерматиновый хлам скупает.

— Ну оскорблять благородного старца совсем ни к чему, — обиженно поджал он губы, — а дерматина в мое время, да будет тебе известно, и вовсе не было. А на мое производство пошла самая лучшая кожа молодого оринокского[42] крокодила.

— Они обычно в природе рыжего цвета? — Я ехидно уставилась на него. По-моему, этот раунд выиграла я, так как саквояж надулся и ничего мне в ответ не сказал.

Когда я, тщательно вымыв малыша, вернулась в комнату, народу там значительно прибавилось. Во-первых, на кровати валялся Анебос, нагло закинув ногу на ногу, а во-вторых, на лавке под окном расположился взъерошенный Птах и его давешняя подруга — трехногая зеленая ворона, кстати такая же растрепанная, как и державный птиц. Как уж он протащил ее сюда в подземелье, неясно. Мне как-то слабо верилось, что они воспользовались корневым «лифтом».

Согнав распоясавшегося псеглавца с кровати, я положила туда найденыша. Саквояж, все еще обиженно дуя на меня щеки, распахнулся. Внутри темнела жестяная коробочка с надписью «тальк», жуткого вида деревянная лошадка сантиметров двадцать высотой и курица на колесиках.

— Прохор Иванович как-то белошвейку посещал на Васильевском острове, а у той дитя было, — смущенно кашлянул Савва Юльевич.

Настал черед Анебоса. Под моим пристальным взглядом он протянул крохотную детскую длинную рубашонку и лапоточки.

— Откуда это у тебя? — Я удивленно рассматривала явно новые вещи.

— Да в город пришлось наведаться, купить.

— Так быстро?

Прошло от силы минут тридцать. За это время было нереально смотаться в оба конца.

— Так я это, — он поскреб себя за ухом, — рысью обернулся, вот быстро и получилось.

— Рысью? А почему рысью-то? — Нет, ну вот если бы собакой там или волком, я бы даже не удивилась. Ему, с таким-то лицом, это должно быть на раз-два.

— Да потому, что рысь у меня на уроке Оборотничества лучше всего получается.

— У нас и такой урок есть? — Я подумала, что мне с моим горбом больше всего верблюд подойдет.

— Угу. Аккурат завтра будет. А Зелейничество мы сегодня пропустили, неладно это. Теперь Яга Ягинишна осерчает, и придется нам с тобой на рассвете на туманном лугу разрыв-траву собирать.

За разговором я сдобрила найденыша тальком и одела его в принесенные обновки. Теперь он сидел на моей кровати, серьезно поглядывая на нас всех. Вид у него был на редкость невозмутимым. Хотя ведь как-то ребенок должен реагировать на все увиденные чудеса? Тут тебе и болтающий без умолку саквояж, и птица с двумя головами, и зеленоперая трехногая ворона. Да и Анебос со своей мохнатой башкой был здесь как нельзя более кстати. Ан нет! Ребенок спокойно посматривал на нас всех, как будто такое общество было ему вполне привычным. А может, он в своей жизни и не таких китайских поделок насмотрелся…

Покормив его с помощью самобранки кашей и чаем с блинами, мы пошли наверх. Атей на этот раз был на месте. Он, напевая себе под нос что-то очень отдаленно напоминающее слышанную вчера в корчме песню про Тетумила-охальника, завивал руками языки огня в косы. Увидев нас, он, не прерывая занятия, махнул головой в сторону ближайшей лавки и повернулся к нам, только когда весь огонь был тщательно заплетен в косы.

— Вот уборку затеял, — любовно рассматривая причесанное кострище, сказал он, — а кто это с вами?

Мальчонка, открыв рот, рассматривал прирученное пламя. Ну хоть что-то его проняло!

— На лугу нашла. На вчерашнем, где вечерница была, — и я протянула детскую ручку волхву, — один он там был. Потерялся.

Атей поднял мальца на вытянутые руки, долго его разглядывал, вертел и так и этак, потом велел нам выйти и обождать на крыльце. Дверь же за нами тщательно прикрыл. Первый раз я ее видела в таком состоянии. Обычно лачуга была настежь распахнута всем ветрам.

Когда Атей вышел к нам с мальцом на руках, вид у него был более чем ошарашенный.

— Этого ребенка нет, — сказал он, отпустив найденыша и усаживаясь на колоду для рубки дров, — такого я еще не встречал. Бывало, что попадалось что-то неподвластное моему умению, но в этот раз… — Он пожал плечами. — Ни в подлунном, ни в небесном он не читается.

— А я читалась?

— Ну, ты же сама видела в велесовском блюде — неявно, но хоть какая-то информация была.

— Это всякие загогулины?

— В твоем случае — да. У простых людей более ясные картины. А у мальца — ничего. Пустота. Может, на него защита наложена, сквозь которую мой взгляд не проникает, не знаю. Единственное, что удалось узнать, так это имя. Славиком его кличут.