Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

Гапсаттар еще не забыл старые обиды. Хочется ему наподдать противному мальчишке, расплатиться за все. Но некогда. У Совенка важное поручение: он должен идти на площадь. Там скоро соберется народ. Забулачные баи будут уговаривать простаков: «Записывайтесь в «железные дружины», помогайте создавать наше Мусульманское государство».

Большевики тоже придут на площадь. Они постараются раскрыть замыслы баев, рассказать народу правду.

Все это Гапсаттар узнал от дяди Исхака. Они весь вечер вчера просидели у Тагиры и, прощаясь, дядя Исхак и Гапсаттару и Газизе дал важное поручение: во время сходки потихоньку раздавать большевистские листовки.

— Только делать это нужно очень осторожно, — сказал дядя Исхак. — Ты уж постарайся, Гапсаттар, пока листовки при тебе, не ввязывайся ни в споры, ни в драки. А то выронишь листовку и сам попадешься и дело провалишь. Ясно?

Ясно-то ясно, да тут какой-то малыш толкнул свой «кораблик». «Кораблик» с разгона ударил о борт «пароход» Саиджана и сразу перевернул его.

А Саиджан, хоть ростом и не вышел, всегда готов лезть в драку. Он кинулся на мальчишку, ударил в живот. Тот скорчился от боли и закричал. Гапсаттар не удержался, с новой силой вспыхнула в нем ненависть к Саиджану. Забыв обо всем на свете, Гапсаттар толкнул Саиджана, тот споткнулся и шлепнулся в холодную воду.

Саиджан заорал, как недорезанный козленок. Ребята мигом разбежались. Гапсаттар, вспомнил о своем важном поручении, оглянулся на Саиджана, все еще барахтавшегося в луже, и, прибавив шагу, пошел своей дорогой.

Уже у самой площади он догнал Хусаина. Отец Газизы медленно шагал по тротуару, заложив руки за спину.

— Здравствуйте, дядя Хусаин, — сказал Гапсаттар, догнав старика и сходя на дорогу.

— Здравствуй, — коротко ответил Хусаин.

— Газиза дома?

— А где же ей быть еще?

— А сюда она придет?

— Чего ей здесь нужно?

Гапсаттар хотел еще что-то спросить, но тут кто-то сзади обхватил его голову и зажал глаза ладонями.

— Газиза! — крикнул Гапсаттар.

Никто не ответил. Тогда Гапсаттар попробовал ощупать шутника и, поняв, что это мальчишка, крикнул:

— Хафиз?

Тот опять промолчал. Значит не Хафиз. «Кто же тогда?» — раздумывал Гапсаттар, но тут глаза ему открыли, он обернулся и увидел Матали.

— Эх, ты, друга не узнаешь! — сказал Матали с притворной обидой.

— А ты откуда взялся? — вместо ответа спросил Совенок. — Куда ты пропал?

— Никуда я не пропадал. Я с отцом в казарме живу.

— У красноармейцев?

— Ну да, а у кого же еще? Меня там помощником кашевара поставили.

Совенок был обижен на Матали за то, что тот исчез, никому не сказав ни слова. Сейчас, встретив друга, он забыл об этой обиде, но другое чувство шевельнулось в его душе. «Вот повезло Матали, — подумал он, — раз к делу поставили, значит, он уже настоящий красноармеец, значит, и шинель ему дадут, и сапоги дадут, а может быть, и винтовку. Хорошо ему, у него отец жив, похлопотал за сына. Если бы мой папа был жив, и я бы теперь стал красноармейцем… А так мама не отпустит. Не мучиться же ей одной с братишками…»

И тут Гапсаттар вспомнил, зачем он пришел сюда, и разом и зависть и обиду заслонило чувство гордости. Он-то ведь тоже не без дела болтается по улицам. Он хоть и дома живет, а важное поручение дали ему, а не Матали!

Гапсаттар расстегнул бешмет и похлопал себя по груди.

— Видишь, — сказал он.

— Рубашку? Вижу. Ну и что?

— А ты пощупай, тогда поймешь, что.

— Бумага… — сказал Матали, потрогав рубашку друга. — Зачем ты бумагу-то под рубашку напихал?

— «Бумага», — повторил с презрением Совенок. — Много ты понимаешь! Не бумага это, а листовки. Понял?

— Какие листовки? — удивился Матали.

— «Какие, какие»! Большевистские. Дядя Исхак дал. Велел раздавать тут. Хочешь, вместе будем их раздавать?

— Давай! — обрадовался Матали.

Выбрав укромное местечко, Гапсаттар осторожно вытянул из-под рубашки часть листовок и отдал товарищу.

— Спрячь хорошенько, — сказал он, — и раздавай по одной. Да не всем подряд. Смотри, кому отдаешь. А если что, беги, да так, чтобы не поймали.

Те же самые слова говорил вчера дядя Исхак, когда объяснял ребятам, как раздавать листовки.

А на площади уже гудела толпа. Народ все подходил. Уже негде было встать человеку. Кое-кто забрался на заборы. В толпе повсюду виднелись дружинники с зелеными повязками на рукавах. Кругом площади бегали любопытные мальчишки, какие-то женщины обходили толпу стороной, прикрывая платками лица.

Матали и Гапсаттар, ловко ныряя в толпе, пробрались к середине площади. Вдруг Матали остановился и сказал:

— А вон мой папа.

Гапсаттар посмотрел туда, куда показал его друг, и увидел человека в старом, ободранном пальто. Прислонившись к забору, он курил и разговаривал с каким-то мужчиной.

— А почему же он не в шинели? — удивился Гапсаттар.

— Так сюда и пустят в шинели! На мосту же застава стоит. Не понимаешь, что ли?

— А-а, — сказал Гапсаттар и, вынув одну листовку из-под рубашки, стал выбирать, кому бы отдать ее. Наконец выбрав молодого, по-городскому одетого парня, он молча сунул листовку ему в руку и тут же скрылся в толпе.

Немножко страшно было делать это, но зато как приятно стало, когда, глядя издалека, Гапсаттар увидел, что парень сперва оглянулся по сторонам, стараясь понять, откуда у него в руке оказалась эта бумажка, потом заглянул в нее и с интересом начал читать.

И тут кто-то крепко схватил Гапсаттара за руку. Мальчик весь напрягся, готовый бежать сломя голову, но тут же услышал радостный голос Газизы.

— Ой, Совенок, — сказала она, — вот ты где! А это, смотри-ка, Матали! Ты-то откуда здесь взялся?

Переговариваясь на ходу, ребята передвигались по площади из конца в конец. То один, то другой совали листовки разным людям: и молодым, и старым, и мужчинам, и женщинам, — а сунув, издали смотрели на этих людей.

Одни тут же начинали про себя читать слова, напечатанные на серой бумажке шириной с ладонь. Другие читали вслух, и тогда вокруг них сразу же собирались внимательные слушатели. Третьи, заглянув в листок, тут же злобно рвали его в клочки; четвертые, сложив вчетверо, прятали листовки в шапки и в карманы…

А ребята тем временем делали свое дело. Скоро листовок у них почти не осталось, а зато во всех концах площади можно было увидеть людей с серыми бумажками в руках. Поручение дяди Исхака они выполнили быстро и благополучно.

К этому времени на середину площади прикатили здоровенную пивную бочку. На нее вскочил сын бая Гильметдина — Юсуф и, размахивая руками, стал громко говорить что-то.

Когда ветер распахивал полы его шинели, видно было, как сверкают его начищенные сапоги. Стройный, перетянутый ремнями, с наганом на поясе, с зеленой повязкой на рукаве, он красавцем казался среди этой серой толпы. Но ребятам больше нравились Саляхетдин в своем грязном пальто и его товарищ тоже в грязной поношенной шубе. Они уже понимали, что не одежда, а дела украшают человека.

А Юсуф все говорил. От напряжения его лицо покраснело, из-под фуражки выбились волосы, голос иногда срывался. Но он продолжал говорить, и ребята невольно прислушались к его словам.

— Братья мусульмане! — кричал он. — Перед лицом аллаха мы все равны. Мы, мусульмане, всегда жили дружно, всегда приходили на помощь друг другу. Теперь пришло время объединиться под нашим зеленым знаменем и встать на защиту наших общих интересов…

— Равны… — крикнул кто-то, — только на тебе сапоги блестят, а в моих дырки светятся!

— Братья! — перекрикивая поднявшийся шум продолжал Юсуф. — Среди нас, мусульман, нет таких богачей, как Афанасьевы, Морозовы. Мы, мусульмане, всегда жили дружно. Крупные баи — это неверные. Это они грабят вас! Прогоним неверных со своей земли, и вы увидите, какая будет жизнь…

— Верно ты говоришь, — раздалось из толпы. — Морозовы да Афанасьевы грабят, а Юнусовы с Апанаевыми вовсе кровь пьют.

— Ты лучше скажи, сколько денег вам дали неверные на «железные дружины»?

— Вон Шабановы и с русских шкуру драли и нас не забыли — голышом оставили.

Теперь уже со всех сторон неслись сердитые возгласы и не слышно стало, что говорит Юсуф. Он еще открывал рот, еще взмахивал руками, но, наконец, поняв, что его не хотят слушать, замолчал и спрыгнул с бочки.

Тут два краснолицых здоровяка подхватили на руки толстого низенького человека в длинной шубе и в чалме и поставили его на бочку.

Ребята сразу узнали этого человека. Мулла Голубой мечети, отец Саиджана, тоже решил сказать свое слово.

На секунду тишина наступила над площадью. Все ждали, что скажет мулла.

— Правоверные! Перед лицом аллаха мы все равны, — сказал мулла, но тут же из толпы раздался возглас:

— Слышали!