Огонь в его объятиях (ЛП) - Диксон Руби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Объясни мне еще раз?»
Эмма нетерпеливо закатывает глаза, глядя на меня.
— Видишь крючок? Ты хватаешь червя и проталкиваешь его насквозь, протыкая вот здесь. — Она демонстрирует. — Это называется насаживать наживку на крючок.
«Ты пытаешь одно существо, чтобы поймать другое?»
— Это не пытка. Червь ничего не чувствует. Я думаю. — Она искоса смотрит на меня. — Не порти мне рыбалку, ты, большая чешуйчатая курица.
«Я совсем не похож на курицу, — раздраженно говорю я ей. — Я их видел. Они кудахчут и бродят как дуры. Они покрыты перьями и гадят на все подряд. Как это на меня похоже?»
Она хихикает, и этот звук заставляет мой дух трепетать от сладостного удовольствия.
— Ладно, значит, ты совсем не похож на курицу. Это просто человеческая поговорка. — Она отводит удочку назад и осторожно опускает леску в воду, с лески свисает ярко-красно-белый шарик. Она садится на край причала и свешивает ноги с него, затем смотрит на меня. — Хочешь, я заброшу твою удочку за тебя?
«Я сам могу это сделать», — ворчу я. Я изо всех сил стараюсь подражать ее движениям, но мой крючок опускается в воду не более чем на расстояние вытянутой руки передо мной. Я чувствую вспышку ее веселья, и это заглушает мое собственное раздражение из-за этой задачи. Пока я могу заставить ее улыбаться, я буду терпеть это. Я сажусь рядом с ней и притворяюсь, что мой крючок не прямо у моих ног.
«Человеческие высказывания странны, — говорю я ей, чтобы отвлечь ее от мыслей. — Как тогда, когда ты сказала, что была у меня перед носом, но это было не так… что это было?»
Она откидывается назад, оглушительно смеясь. Ее лицо выражает чистую радость.
— Фигура речи? Ты это уловил?
«Конечно, я уловил. Я нахожусь в твоих мыслях. Что это значит, когда ты говоришь, что ты у меня перед носом?»
— Это что-то вроде… чуши. — Она поднимает одну руку и подносит ее к моему лицу, близко к моему носу, но не совсем. — Ты знаешь… просто… Фигура речи.
«Я все еще не понимаю».
Она на мгновение задумывается, нахмурившись.
— Что-то вроде… Как я показала тебе.
«Показала мне что?»
Из нее снова вырывается смех.
— Это просто хвастовство, ясно? Я просто веду себя как хвастливая дурочка. — Она улыбается мне, источая веселье.
Я преисполнен радости от ее счастья и тоски одновременно. Моя Эмма. Я никогда не знал кого-то, кто мог бы заставить меня так сильно улыбаться. Кого-то, кто мог заставить мое сердце пылать еще большим огнем, чем я думал, что это возможно. Кого-то, кто мог бы заставить мой дух почувствовать легкость, даже когда я потерял крылья и был пойман в ловушку в двуногой форме, как мне кажется, целую вечность.
Ее взгляд возвращается к своей удочке, и она указывает на свой красно-белый мяч.
— Когда поплавок уходит под воду, это означает, что клюнуло. Ты дергаешь за леску, чтобы убедиться, что крючок попал рыбе в рот, а затем наматываешь ее.
«Итак, мы мучаем другое существо».
— Оно ничего не чувствует. — Однако ее мысли любопытны и немного встревожены. Она задается вопросом, могут ли они что-то почувствовать, и ее мягкое сердце немного щемит.
«Ты должна позволить мне измениться в боевую форму, — говорю я ей. — Таким образом, гораздо легче добывать мясо».
Она приподнимает бровь, глядя на меня.
— Хорошая попытка. Ты знаешь правила игры. Не раньше, чем сниму твои швы.
Я что-то бурчу в знак согласия, но мне это не нравится. Это то, о чем мы спорили всю прошлую неделю. Я хочу не обращать внимания на боль и позволить своим ранам позаботиться о себе самим. Я могу лучше защитить ее, когда нахожусь в боевой форме. Я могу поохотиться для нас. Я могу путешествовать дальше, дольше.
Она считает, что было бы разумнее позволить моей спине зажить. Она хочет, чтобы я оставался в своей двуногой форме и занимался мелкими делами по квартире, например, лежал на животе и дремал весь день напролет.
Мне не нравятся эти планы. Я столько раз говорил ей об этом, а она игнорировала мои желания. Однако спорить нет смысла, потому что моя Эмма столь же упряма, сколь и независима.
Временами это приводит в бешенство.
Я смотрю на нее, соприкасаясь своим разумом с ее собственным. Это то, что я часто делаю, и я ничего не могу с собой поделать. Это не только потому, что мне нравятся ее мысли, но и потому, что прикосновение к ее разуму убеждает меня в том, что она на самом деле реальна. Что она моя. Что она — не мечта, вызванная безумием.
— Ты должен позволить мне перевязать тебе спину, — говорит она мне, бросая взгляд на мое плечо. — Убедиться, что все остается не воспаленным и чистым.
«Моя спина в порядке. Дракони быстро заживают. В отличие от людей». — Я посылаю ей кислую мысль и мысленный образ ее синяков, которые только сейчас становятся уродливыми желтовато-фиолетовыми.
Она закатывает глаза, глядя на меня, улыбаясь.
— Ты не будешь говорить так, когда мне позже придется вытаскивать занозы из твоей задницы. Серьезно, тебе стоит подумать о брюках. Держу пари, мы могли бы что-нибудь найти.
«Занозы? В моей заднице? Почему?»
— Потому что этот причал старый, а ты сидишь на нем голый? — Выражение ее лица становится нежным, когда она смотрит на мое тело. Несмотря на все то, что она ухаживала за мной, возвращая мне силы, моя Эмма все еще стесняется моего тела. Она избегает прикасаться ко мне, если может, и старается смотреть только на мое лицо. Она явно избегает смотреть на мой член, как будто пристальный взгляд на него заставит его затвердеть и вызовет у меня желание совокупиться.
Она не совсем неправа в этом вопросе.
За последние несколько дней ко мне медленно возвращались силы, и по мере того, как это происходило, мне стало совершенно ясно, что Эмма все еще не знает, как относиться к нашему спариванию. Она не дала понять, что хочет снова спариваться, хотя именно она первой забралась на меня верхом. И она больше не пыталась спать рядом со мной. Все в порядке; я нахожу ее и забираюсь в ее гнездо каждую ночь, потому что я полон решимости. Однако больше всего раздражает то, что она настаивает, чтобы я носил покрывала, которые она называет «одеждой», и набрасывает их на все свое тело.
Я не вижу смысла что-то скрывать, особенно когда жарко. Я легонько провожу когтем по ее лбу, ловя несколько капелек пота. «Тебе было бы намного прохладнее, если бы ты сняла свои покрывала».
— Но я не собираюсь этого делать, — говорит она мне, а затем сосредотачивается на своей удочке, как будто она внезапно сдвинулась с места.
Я очарован застенчивыми мыслями, которые получаю от нее. Мы связаны уже много дней, а она все еще ведет себя так, как будто я не зарывался лицом между ее бедер? Правда? Я решаю продвинуть этот вопрос дальше. «Ты хочешь, чтобы я прикрыл свое тело, потому что ты находишь его непривлекательным? Я отличаюсь от тебя, это правда». Даже в двуногом обличье я ношу шипы на предплечьях и голове. Возможно, ей неприятно на это смотреть.
— Что? Не говори глупостей. — Но теперь она многозначительно смотрит на свою удочку.
«Тогда неужели ты думаешь, что я нашел бы твое тело странным? Или неприятным на вид?»
— Конечно, нет. — Ее мысли возвращаются к той ночи, когда она стала моей парой.
Я воодушевлен. Я был осторожен, чтобы не давить на Эмму слишком сильно. Я хочу, чтобы она осталась со мной, потому что она этого хочет, а не потому, что чувствует, что должна. Я хочу, чтобы она поняла, что, в конце концов, она хочет быть моей парой. Я знаю, что на это потребуется время. Однако было легче, когда я спал весь день, чтобы восстановить свои силы. Теперь, когда я прихожу в себя, мне становится все труднее удержаться от того, чтобы не прижать ее к себе и не уткнуться лицом в ее шею, вдыхая ее восхитительный аромат.
Если бы она сказала мне хоть слово, я бы повалил ее на этот крошащийся причал, со щепками и всем прочим, и лизал бы ее сердцевину, пока она не закричит от радости.
