Огонь в его объятиях (ЛП) - Диксон Руби

— Поехали. Скажи мне, если будет больно, — бормочет Эмма и прижимает ножницы к моей коже. Я чувствую что-то легкое, вроде укола, а затем зуд в этом месте прекращается. Она вытирает мою кожу. — Там немного крови, но на самом деле ты очень хорошо зажил. Я впечатлена. — И удивлена, судя по ее мыслям.

Хорошо. Это означает, что нет никаких причин не снимать все швы. Трудно оставаться неподвижным, когда она переходит к следующему, и, взглянув ее глазами, я понимаю, что их много. Я унижен тем, как долго она трудилась, чтобы зашить мне спину, чтобы убедиться, что я зажил как можно лучше. Она хорошая пара для меня и… Мне не терпится поскорее покончить с этим. Я уже хочу освободиться от этого.

Я заставляю себя сидеть тихо, пока она работает. Она мягко подбадривает меня, рассказывая, как хорошо я выздоровел. Я знаю это. Я чувствую, что мои раны затянулись, но я сдерживаю свое нетерпение. Она делает это, потому что заботится обо мне и не хочет, чтобы я страдал. Это не ее вина, что я разорвал свои крылья в клочья, спеша защитить ее. Я не хочу, чтобы она чувствовала, что я злюсь на нее. Я просто готов поменять форму и почувствовать, как возвращаются мои мощные конечности. Я не знаю, как она может все время быть «человеком», не имея боевой формы, в которую можно было бы трансформироваться. Я бы сошел с ума.

Ну… стал бы еще безумнее.

Когда Эмма в последний раз проводит рукой по моей спине и слегка вздыхает, я понимаю, что она закончила.

«Готово?» — спрашиваю я, просто чтобы убедиться.

— У тебя будет несколько шрамов, но да, я так думаю.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, и не могу сдержать улыбку, расползающуюся по моему лицу. «И ты не убежишь и не спрячешься, когда я изменюсь в боевую форму?»

Она возмущенно фыркает, что противоречит ее тревожным мыслям.

— Прятаться? Нет. Но я просто беспокоюсь о твоих крыльях. Я их тоже сшила, и я не знаю, как это будет сочетаться с твоим изменением формы. — На ее лице читается беспокойство. — Что, если они снова разорвутся на куски из-за того, что я пыталась их спасти?

Я глажу ее по щеке, успокаивая. Та же мысль пронеслась и у меня в голове, но тут уж ничего не поделаешь. «Время беспокоиться о таких вещах прошло».

«Говори за себя».

Я притягиваю ее к себе и обнимаю, потому что мне приятно. Я глажу ее по волосам и прижимаюсь к ней носом. Она очень старается, и я чувствую потребность прикоснуться к ней и дать ей знать, что я это понимаю. Что я понимаю, как ей трудно избавиться от своего беспокойства и помочь мне. Быть храброй, даже когда она этого не хочет.

Эмма удивленно застывает в моих объятиях, как будто она действительно не ожидала, что к ней прикоснутся, а затем расслабляется. Я улавливаю удовольствие в ее мыслях и удивление. Она на мгновение задумывается и приходит к осознанию того, что ее так не держали очень, очень давно.

В этот момент я клянусь, что моя пара будет обниматься, очень часто. Она заслуживает того, чтобы знать, что ее любят, и знать это часто. Она заслуживает ласки и привязанности.

«Пойдем, — говорю я ей. — Давай выйдем на улицу, чтобы я мог сменить форму».

Ее нежелание уступает место веселью. «Да уж, думаю, ты не можешь сделать это здесь». Затем она представляет, как я меняюсь внутри, а квартира, в которой мы живем, рушится вокруг нас. Я должен посмеяться над такими вещами. Даже я не настолько безумен, чтобы разрушать наш дом, каким бы временным он ни был.

Я беру ее за руку и вывожу на улицу, автоматически принюхиваясь к воздуху, срабатывают мои защитные инстинкты. Однако здесь нет слабого запаха незнакомцев. Ни других людей, ни металлических драконов, ничего, что говорило бы о том, что поблизости скрываются другие. Хорошо. Мне все равно, насколько сильно я хочу трансформироваться, я не буду рисковать своей парой или ее безопасностью.

— Все хорошо? — спрашивает она, поднимая на меня взгляд.

«Все хорошо, — соглашаюсь я. — Отойди назад».

Я легонько глажу ее по щеке своими когтями, а затем двигаюсь вперед. Я переполняюсь предвкушением — нет, потребностью — при мысли о переходе. Мне казалось, что прошло слишком много времени. В последний раз прикоснувшись к сознанию Эммы, я закрываю глаза… и отпускаю себя.

Ахххх.

Так приятно снова оказаться с своем трансформированном теле. Уколы не совсем боли пробегают по моим крыльям, а затем я вытягиваю конечности, наслаждаясь ощущением того, что нахожусь в своей боевой форме. Я открываю глаза и расправляю крылья, решив проверить степень повреждения.

Рядом стоит Эмма, прижав руку ко рту, на ее лице беспокойство. «С ними все в порядке?»

«Они не болят», — говорю я ей, растягивая их. Это не совсем так. Они болят, но это боль старого зуба или давно не использовавшейся мышцы. Они также не очень хорошо растягиваются, и я сгибаюсь сильнее, зная, что сухожилия должны растягиваться дальше, что они должны полностью развеваться на ветру. Вместо этого они кажутся… толстыми. Тяжелыми.

Неуклюжими.

Я больше не полечу. Я знаю это, даже когда пытаюсь снова их растянуть. Когда ты летишь, в крыле появляется легкость, а мои крылья кажутся тугими и громоздкими. Я наклоняю их вперед, пытаясь разглядеть. Рубцовая ткань исчерчивает некогда нежные мембраны, став плотной и нескладной. «Они меня не понесут».

Я знал это. Я знал, что это произойдет, и все же даже сейчас я чувствую укол разочарования. Я надеялся… и все же это еще одна вещь, которую Азар отнял у меня. Смутная ярость снова начинает накапливаться в моем сознании, становясь все гуще. Толще, как мои разрушенные крылья…

Моя пара бросает на меня обеспокоенный взгляд, а затем подается вперед, все еще прижимая пальцы ко рту. «Могу я посмотреть?»

Я опускаю одно для нее, и она легко проводит по нему рукой. Как ни странно, несмотря на толстые мембраны, я чувствую ее прикосновение. По крайней мере, это уже что-то.

— Они причиняют боль? — спрашивает она.

«Они плотные. Я не могу их как следует развернуть, — говорю я ей и демонстрирую. Я расправляю крылья, растягивая их так далеко, как только могу, и они распускаются только наполовину. — Если я надавлю еще немного, они порвутся. Это не имеет значения».

Она выглядит задумчивой. Ее рука снова скользит по моему крылу.

— Я помню, когда мой брат был младше, он повредил ногу, играя в софтбол малой лиги. Я не помню, что это была за травма. — На мгновение она кажется расстроенной, и я чувствую ее раздражение из-за собственной плохой памяти, когда это мелькает у нее в голове. — Но я помню, что он ходил на физиотерапию и сказал мне, что они много занимались растяжкой.

«Растяжка?»

Эмма кивает и снова проводит рукой по моему крылу.

— Может быть, мы могли бы попробовать что-нибудь в этом роде. И я могла бы найти где-нибудь в аптеке лосьон, и мы могли бы намазать им твои крылья и размять их, чтобы попытаться сделать ткань более эластичной. — Она наклоняет голову. — Интересно, не могли бы мы найти книгу по физиотерапии? Нам нужно найти библиотеку или книжный магазин. Или и то, и другое. А потом еще аптеку. — Она кивает сама себе, и я чувствую решимость в ее мыслях. — Как остальное?

Я разминаю когти. Трудно справиться с разочарованием, вызванным моими крыльями, но я заставляю себя сосредоточиться. Если не считать того факта, что мои крылья бесполезны, я чувствую себя хорошо. У меня сильная спина, сильные конечности, сильный хвост. Я силен во всем. Я наклоняюсь и прижимаюсь носом к своей половинке, которая теперь кажется намного меньше и гораздо нежнее. «Я в порядке».

Она смотрит на меня встревоженными темными глазами. «А твой разум? Ты же не собираешься… ну, знаешь, потерять разум? — Ее пристальный взгляд скользит по мне. — Я могу сказать, что ты не чувствуешь себя… на сто процентов в своем сознании. Я просто волнуюсь».

«Признаюсь, если бы тебя здесь не было, я бы боролся изо всех сил».