Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Из окончания письма патриарха Никона царю от 27 января (6 февраля) 1653 г.: «Бога моля о вашем государеве многолетном здоровье и о душевном спасении, благодарственне покланяюсь за милость вашу и [лю]6овь к нам. А я, богомолец ваш, и Стефан… поп еще жывы. Генваря в КЗ (27. — К.П.) день в 7-й час… отчине во граде Владимере, в Рожестве… литоргии. Писал своею грешною рукою». Довольно короткий текст послания целиком посвящен рассуждению о любви к человеку. А за перо взяться патриарха побудила какая-то «неначаемая радость», посетившая главу церкви во время литургии в соборе Богородицко-Рождественского монастыря Владимира. А каким, собственно, ветром занесло Никона во Владимир на четыре дня — с 23 по 27 января (со 2 по 6 февраля) 1653 г., да еще в компании с протопопом (отточие из-за лакуны) Стефаном? Загадка!

Впрочем, если вспомнить, что от Владимира до Суздаля — рукой подать, то ничего странного в данном факте нет. Суздаль — резиденция почтенного и уважаемого архиепископа Серапиона. Духовник государя — тоже особа почтенная и уважаемая (оттого и упомянут в «цыдулке» на высочайшее имя — см. примечание). Так почему бы трем почтенным и уважаемым архипастырям не сойтись вместе в гостях у самого хворого и не поговорить о наболевшем. Не обязательно в Суздале. 26 января (5 февраля) Никон навестил монастыри Цареконстантиновский, Боголюбов и Покровский в устье реки Нерли, 28 января (7 февраля) по пути в Юрьев-Польский — Свято-Успенский Косьмин монастырь у села Небылое на реке Яхроме (здесь отстоял обедню). В келье любого из них три духовных лица могли уединиться на часок-другой. Но, скорее всего, историческая встреча состоялась во Владимире, и именно ожиданием Серапиона Суздальского можно объяснить длительное проживание в нем Никона, истратившего солидную сумму на подаяние нищим и монашеским братствам окрестных монастырей.

Перед патриаршим «кормлением» восьмидесяти восьми рождественских иноков, похоже, и застигла первосвятителя новость о прибытии суздальского архиерея. Тут же втроем и обсудили наболевший вопрос — надвигающуюся войну с Польшей. Все знали, что 26 декабря (5 января) туда помчался гонец по фамилии Мордасов с официальным запросом, где и как польская сторона намерена рассмотреть с русскими великими послами претензии Москвы. А неофициально — сыграть в русскую рулетку: прощупать, как отнесутся к нему поляки — вежливо или грубо? Отпустят на родину или посадят под замок?

От реакции Варшавы зависело не только, поедут ли послы на запад, но и сроки объявления войны Речи Посполитой. В случае ареста курьера Боярская дума соберется по сему поводу уже этой весной. Какую позицию займут «боголюбцы», гадать не приходилось: конечно же, крайне отрицательную! И патриарх сам же за полгода до того серьезно укрепил их позиции. Теперь он торопился разными средствами ослабить соперников. И для начала попробовал убедить двух умудренных жизнью ветеранов движения не возмущаться и не протестовать против войны, позволить России воспользоваться уникальным шансом, сулящим скорое освобождение Смоленска. Судя по всему, аргументы патриарха нашли понимание и у Ванифатьева, и у Серапиона Суздальского (вот она истинная «неначаемая радость»!), хотя архиепископ до кризиса, разразившегося через месяц, не дожил (православная церковь чтит память архиерея 25 февраля). Ну а благовещенский протопоп обещанное исполнил и в кульминационный момент ни во что не вмешивался.

В ночь на 28 января (7 февраля) Никон покинул Владимир и в объезд, через Юрьев-Польский, где в соборной церкви приложился к образам, Александрову Слободу, вечером 29 января (8 февраля) приехал в Троице-Сергиеву лавру. Отслушав всенощную и отслужив наутро обедню, за казенный счет отпотчевал обедом братию (архимандрит, два келаря, казначей, двадцать два попа, семь дьяконов, триста двадцать пять старцев, включая и восемь соборных) и к исходу 30 января (9 февраля) возвратился в Москву, из которой уехал 22 января (1 февраля). Резонно поинтересоваться причиной остановки в Троице. Не для беседы ли на ту же актуальную тему с архимандритом Андрианом, келарем Симоном Азарьевым, казначеем Калинником и келарем в отставке Александром Булатниковым?!

Легендарный инцидент с «памяткой», «ядом», который «отрыгнул» Никон, потряс Москву примерно через три недели, в Великий пост 1653 г., и с XIX столетия неизменно изучается историками с точки зрения реформы православных обрядов, якобы стартовавшей тогда же. Особняком стоит версия Лобачева СВ., считающего, что Аввакум, сочиняя «житие», за давностью лет перепутал ход событий и датировал Никоновы нововведения 1653 г. по ошибке. Реально же перемену в обрядах патриарх обнародовал на соборе весной 1654 г. А Неронов с единомышленниками в опалу угодил за чрезмерно независимую проповедческую деятельность вообще и непокорность Никону, в частности. Эта новая концепция призвана устранить изъяны традиционной трактовки, не объясняющей главное: во-первых, почему с группой Неронова расправились очень жестко, даже жестоко летом 1653 г., если обрядовая реформа и критика ее «боголюбцами» имели место ранней весной того же года? Чего выжидал Никон? Во-вторых, почему «нижегородцев» высылали из Москвы, вменяя им в вину дисциплинарные проступки, а не сопротивление преобразованиям патриарха?

Лобачев попытался сгладить противоречия. Однако… Вряд ли обоснованно видеть в Никоне изувера и садиста, сурово карающего вчерашних соратников только за то, что они не пожелали пресмыкаться перед ним. Да и Алексей Михайлович не такая уж марионетка, чтобы не защитить того, чьими проповедями восторгался совсем недавно, если ссора между близкими ему людьми вспыхнула из-за разновидности крестных знамений и поклонов. Нет, тот накал страстей, который наблюдался в стане правящей партии «боголюбцев» в июле — августе 1653 г., спровоцировали разногласия на порядок принципиальнее, чем спор об обрядовых нормах, при всей их важности для православного человека середины XVII века.

К тому же «памятку» Никона все же верно относят к концу февраля 1653 г., ибо помимо Аввакума о том же хронологическом промежутке упоминает второй герой событий — сам Иван Неронов. Процитируем источники. «Житие» Аввакума: «Когда поставили его патриархом, так друзей не стал и в Крестовую пускать! А скоро и яд отрыгнул. В Пост Великий прислал памятку в Казанскую к Неронову Ивану… А в памятке Никон писал: “Год и число. По преданию святых апостолов и святых отцов не подобает в церкви творить поклоны на коленях, но в пояс бы вам творить поклоны, а еще тремя перстами креститься”. Мы ж, сойдясь меж собой, задумались. Чуем, быть зиме. Сердце озябло. Ноги дрожат. Неронов оставил мне церковь, а сам скрылся в Чудов и неделю в келейке молился. И там ему от иконы голос был во время молитвы: “Время пришло страдания! Подобает вам неослабно страдать!”

Он мне о том плача сказал. Потом сказал коломенскому епископу Павлу… потом Даниле сказал, костромскому протопопу, потом и всей братье сказал. Мы же с Данилой написали из книг выписки о сложении перстов и поклонах и подали государю. Много написали. Государь же, не знаю где, скрыл их».

Из письма И. Неронова С. Ванифатьеву от 13 (23) июля 1654 г.: «Воистинну… не своею волею, но по благословению Божию… во 161 году на первой недели великаго поста гласу пришедшу от образа Спасова сице: “Иоанне, дерзай! И не убойся до смерти! Подобает ти укрепити царя о имени моем. Да не постраждет днесь Русия, яко же и юниты”!»

Перед нами два дополняющих друг друга свидетельства о нависшей над древнерусскими обрядами угрозе «на первой неделе Великого поста» 1653 г. то есть с 21 по 27 февраля (с 3 по 9 марта). Недаром Неронов вспомнил униатов, а Аввакум подчеркнул, что беда пришла скоро после возведения Никона в патриархи. Следовательно, «памятку» «собинный друг» государя обнародовал по окончании Масленицы 1653, а не 1654 г. Понять зачем, помогает наблюдательный Родес. Из депеши от 10 (20) марта 1653 г.: «Со дня на день ожидали возвращения посланнаго в Польшу гонца. Но он до сих пор не прибыл. Его промедление не предвещает ничего хорошаго. Здесь ходит также слух по городу, что он арестован в Польше, и, сверх того, что все русские купцы, бывшие в Смоленске, задержаны с их товарами… Как только это известие распространилось, знатнейшие господа, но особенно господин Микита Иванович Романов, которого… вообще никогда не требуют в Кремль, когда что-нибудь важное происходит, заседали вместе 1—3 дня и очень прилежно занимались некоторыми в высшей степени важными для государства делами…

Здесь недавно патриарх сделал совершенно неожиданно визит господину Миките Ивановичу Романову… Во время этого визита он укорял упомянутаго господина, что за причина, что он не является, когда другие знатные господа ходят в Кремль, и почему он так долго остается холостым. На что упомянутый господин Романов отвечал, что господин отец патриарх отлично знает, из какого рода он происходит, и если бы он пришел в Кремль и в Думу, то с ним должны бы поступить сообразно его роду. Л если бы он женился, то и ему, и его будущей супруге должны бы оказать подобающия почести и дать место. На что патриарх очень его упрашивал, чтобы он обещал ему жениться, а что касается места в заседании сообразно его роду, то пусть он об этом не безпокоится. Об этом позаботится он (патриарх) и доставит ему, что ему надлежит от Бога и по праву. На что господин Романов обещал ему это (жениться). После чего они дружелюбно разстались»{50}.[7]