Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион

Некоторое время она сидела в одиночестве, уставившись в пространство, в компании одних лишь пучеглазых рыб в стеклянных ящиках. Лукас, который казался таким близким, сейчас был где-то далеко. Она гадала, что они ему сделают – те мужчины снаружи, и что случится с ним, когда они уничтожат его собачью форму? Сейчас, когда ему грозила опасность, она так по-женски сочувствовала ему и была на его стороне. Сможет ли он снова установить с ней контакт, когда его выгонят из его нынешнего убежища? Каким бы он ни был плохим, а мысль о том, что она может потерять его, доводила ее до отчаяния.

Пока она размышляла, в кухне поднялся дикий шум; какая-то женщина впала в истерику и ее крики заглушали хор громких и напуганных мужских голосов. Вероника побежала в задние помещения по длинному коридору и обнаружила там старую смотрительницу, лежавшую на полу и вопящую во всю мощь своих легких; несколько побледневших деревенских жителей расступились с появлением Вероники, искоса поглядывая на нее.

– Что случилось? – спросила Вероника, обращаясь к ним.

Никто не ответил, и компания незаметно скрылась за полуоткрытой дверью; старуха, с трудом поднявшись, медленно пошла в кладовку, откуда раздался хлопок, сопровождаемый бульканьем, что вполне объяснило ее действия. Заметив маленького мальчика во дворе, наблюдавшего за происходящим, Вероника выскочила наружу и схватила его за рваную куртку, прежде чем он успел убежать.

– Что произошло? – спросила она его.

– Они пристрелили собаку, Мисс, – ответил он, пытаясь освободиться.

– Это я знаю, но чего они все так испугались? Нет смысла извиваться, я не отпущу тебя, пока ты не скажешь.

– Там... Там был джентельмен, Мисс, – сказал мальчишка быстрым шепотом. – Он вернулся.

– Какой джентельмен? – спросила Вероника.

– Темный джентельмен, который был здесь с вами, Мисс. Он вышел из будки, когда они застрелили собаку, я видел это своими собственными глазами, мы все это видели; он вышел из будки и стоял здесь, на солнце, видимый так ясно, как только возможно, и ухмылялся, а зачем стал понемногу исчезать, словно облако дыма, пока не исчез совсем. Но я точно это видел, и все остальные видели. Отпустите, Мисс, – и рванувшись последний раз, он освободился от хватки Вероники и сбежал.

Вероника вернулась в бильярдную в мрачном расположении духа, но стоило ей открыть дверь, как она поняла, что ее кто-то ждет. Неужели доктор или его спутник вернулись, чтобы поговорить с ней? Она огляделась, поискав их у камина и возле окон, но там никого не было. Пройдя в другой конец комнаты, она вышла через застекленную дверь на террасу и почти не осознавая, что она делает, оставила ее открытой для того, кто вышел следом за ней. Там она повернулась лицом к Тому, кто был рядом с ней.

– Так вы вернулись? – спросила она.

Она подождала, как если бы ожидая ответа, но его не последовало. Затем она заговорила снова.

– Я не могу простить ни того, что вы сделали с Алеком Батлером, ни того, что случилось с собакой; я могу простить то, что вы причинили мне, это в прошлом и позабыто, но собака была ужасающей, и я не могу этого простить.

Снова повисла тишина. Вероника сказала то, что должна была сказать, но не уловила никакого ответа. Она повернулась, прошла по гравийной дорожке, зашла обратно в комнату и быстро закрыла дверь позади себя. Затем она остановилась, наблюдая. День был спокойным и солнечным, словно бы настоящий день Индийского лета, но тут же, как она и ожидала, небольшой ветер начал закручивать мертвые листья, лежавшие по углам лестницы; они поднялись, подхваченные легким вихрем, и ударили в стекло; створка выгнулась, ветхая задвижка соскользнула, но Вероника прижала дверь рукой и снова закрыла ее, а затем подперла тяжелым креслом. Листья, разбросанные по всей террасе последним возмущенным порывом ветра, снова медленно осели в недоумении.

С этого момента Вероника редко оставалась одна. Совсем как в старые времена, она всегда ощущала присутствие Лукаса рядом с собой. Однако яркость этих ощущений менялась; ясным солнечным днем, особенно если сама она находилась под прямыми лучами солнца, она не чувствовала его присутствия, но в пасмурный день, и особенно в сгустившихся сумерках, его присутствие становилось невероятно ощутимым, а с наступлением темноты и сам Лукас появлялся рядом с ней. Она ничего не видела и не слышала, и никто ни разу не заговорил с ней из могилы, но все же она ощущала каждую перемену в его настроении. Это был то радостный Лукас, то рассерженный Лукас, то Лукас, страстно жаждущий подчинить ее своей воле и понимающий, что используемые им средства для достижения цели слишком слабы. Порой невидимый, развоплощенный разум перемещал те единственные предметы, которыми мог управлять, и тогда мимолетный вихрь ледяного ветра разбрасывал вокруг нее опавшие листья в бессильных попытках заключить ее в свои бесформенные объятия. Она знала, что это было проявлением рассерженного Лукаса, и ей было предельно ясно, почему духи всегда изображались или как демоны, или как ангелы, ибо только под воздействием сильной эмоции, не важно, ненависти или любви, большинство из них могло проявиться на материальном плане; человек, находящийся в своем обычном состоянии сознания, может быть воспринят только теми немногими бедолагами, которых мы называем сенситивами.

Когда он, наконец, преуспел в том, чтобы заставить ее ощущать его присутствие, его силы, казалось, начали возрастать. Становилась ли она более восприимчивой или же ему всё лучше удавалось преобразовывать материю по собственной воле, было неизвестно, но факт оставался фактом – между разумом умершего мужчины и живущей девушки установилась связь, и между ними активно происходило телепатическое общение.

Для живого человека возвращение пусть даже любимого умершего может стать своего рода испытанием, а для Вероники, знавшей, что Лукас был злым и ощущавшей, что она находится в его власти, проявление этого темного присутствия было исполнением всех возможных страхов и детских кошмаров о призраках. Хоть она и ощущала смену его настроений, она не могла читать его мыслей, и совсем скоро поняла, что ее собственные мысли он мог читать с невероятной легкостью. Стоило ей позволить себе подумать об Алеке, как атмосфера вокруг нее наполнялась жутким гневом, и снова и снова хороводы листьев поднимались в своем бессильном недовольстве. Но если, с другой стороны, она позволяла себе вспомнить о тех нескольких часах понимания и взаимной симпатии, которые предшествовали смерти Лукаса, если она посылала в темноту вопрос, желая узнать, все ли в порядке у ее друга, то комната наполнялась странным теплом, которое, казалось, оборачивалось вокруг нее, словно мантия из невидимого света.

Вероника постепенно училась различать настроения своего невидимого посетителя и вскоре присутствие, которое поначалу олицетворяло собой весь ее ужас перед непознанным, стало знакомым и начало восприниматься как нечто более или менее привычное; хотя она все еще боялась его, она боялась его не больше, чем в то время, когда он обитал в своем доме из плоти, и со временем вернулась и его прежняя сверхъестественная притягательность; она обнаружила, что ждет его появления, когда угасает свет, и каким-то странным, подсознательным образом сама помогает его проявлению. Она боялась его, но все же она бы скучала по нему, если бы он не пришел, поэтому проводила дни в своем прежнем состоянии очарованности с примесью отвращения или отвращения с примесью очарованности, а поскольку ночь с каждым днем наступала все раньше, то и время силы Лукаса увеличивалось.

Близился канун Дня Всех Святых, когда ему, наконец, удалось перейти границу непроявленного и обрести опору на плане жизни. Яркий морозный день сподвиг Веронику к длительной прогулке и она, вернувшись обратно в сумерках уставшей, была счастлива упасть в огромное кресло у камина и подремать в освещенной огнем комнате до тех пор, пока старая смотрительница не принесет лампу. Полностью расслабившись, она полулежала на подушках и разум ее блуждал в долгих дневных грезах юности. Лукас, казалось, был очень далек от нее этой ночью; она избавилась от ощущения его присутствия, когда забрела в своих странствиях за пределы области его проявления, и он еще не успел найти ее снова. Так что на этот раз она была одна.