Вадим - Светлана Сачкова

Вместе с тем лицо его не было некрасивым и даже обладало некоторой привлекательностью. Обветренное и выжженное, с заостренными чертами, оно напоминало лицо крокодила Данди или ковбоя из рекламы «Мальборо». Отблеск ума мелькал иногда у Саши в глазах; за ним, как правило, следовала ухмылка. Из-за чего можно было заподозрить, будто Саша нарочно играет роль, всегда играет роль, но выбрал он ее сам. Впрочем, Саша всегда был для Вадима загадкой.

Поместились на кухне; Вадим сразу открыл окно. Посреди стола действительно восседала тарелка с позеленевшими макаронами. Саша огляделся:

— Щас шкафы запотрошим и сообразим че-нибудь.

Он отыскал и ловко помыл ножик, два стакана и большое медное блюдо, тоже зеленое. Выложил на него мясное ассорти вместе с хлебом, расставил лотки с салатами. Ожидал благодушно, пока Вадим откупорит водку. После первой — за встречу — повел светскую беседу:

— Как дите?

— Растет.

— С женой как?

Вадим мотнул головой небрежно: показать, что все хорошо. Но жест неожиданно выразил существующее положение вещей — видимо, в силу того, что Вадим не уделил ему должного внимания. Жалкое пожатие плечами, сгорбленное, вместо гордого разворота и кивка сверху вниз. С Сашей тоже случились метаморфозы: благодушное его выражение лишь сместилось слегка, но сразу же оказалось совсем другим Сашей, возымевшим до крайности снисходительный вид. Он театрально поднял ладони, словно желал отодвинуть Вадима вместе с его проблемами:

— Чур, советов по семейной жизни я не даю. А то потом все на меня будешь валить.

И сказал он это напыщенно и самодовольно.

Вадим удивился:

— А с чего бы я у тебя советов спрашивал? У тебя что, большой опыт?

Саша прищурился, но ничего не ответил; только состроил презрительную мину.

Разлили еще по одной, закусили. Саша скинул заляпанную толстовку прямо на пол и устроился поудобней на стуле, развесив по нему руки и ноги. Довольный, он сидел с таким выражением лица, будто считал ниже своего достоинства заговорить первым. Вадим же подумал, что все это детский сад, и в такие игры он не играет. Поэтому сказал первое, что пришло в голову:

— Чем ты вообще занимаешься? Как живешь?

Не о футболе же разговаривать, правда?

— Че, интересно? — Саша и здесь нашел, отчего позадаваться. — Ты бы так не смог жить, чистюля.

Но, помолчав, все же соизволил ответить:

— У меня кореша клевые. Мне месяц назад такие макасы слабали, елки… — Он причмокнул. — Я их продал потом — надо было. Собираемся с ними, за жисть разговариваем. Выпиваем — а как без этого. Дела кое-какие проворачиваем. Денежки найдем — отдыхаем. Девчонки там и прочее… Жизнь веселая, отвязная.

Саша затянул блатную песню про «тебя убили в Грозном на рассвете», но тут на кухне появился новый человек. Неопределенного возраста мужчина, с сизым и распухшим лицом.

— О, здорово, Семеныч! — обрадовался Саша. — Проходи, дорогой. Подфортило тебе. У нас тут и водочка есть, и пожрать. Налетай… а это мой брательник, сводный — ха-ха! Вадим. А это Семеныч.

Семеныч потупился, заулыбался застенчиво, прошелестел:

— Здравствуйте, — и, танцуя и покачиваясь, пробежал к табурету.

Стал молча есть, выпивать. Торопливо, посверкивая пробоинами в зубном ряду.

— Хороший мужичок, Семеныч, — одобрил Саша.

Тот отозвался:

— Еп, эта… ик…

— Да ты ешь, ешь, едрена вошь…

— А я эта… Иду, дай зайду, думаю… Дверь толкнул, а она и открылась…

— Слушай, а ты у Сереги был? — спросил вдруг Саша, будто вспомнив что-то необычайно важное. — Он сблызнул куда-то, я его месяц уже найти не могу.

Семеныч закивал, продолжая есть:

— Был, был. Только Сереги там нет. Мне Танька его жалиться начала. Паскуда, гыт, снюхался с какой-то бабой. Он, поди, думает, что это любовь, а она, гыт, квартирная аферистка… Она хочет его развести, чтоб он комнату свою у них забрал, обменял. А она его отравит чем-нибудь, а комнату — себе. А, гыт, у меня две дочки — невесты, у дочек отбирает. Ага. Им рожать надо будет. А там дочки такие, я видал — две слонихи. Волосищи на ногах — как у меня на мудях… Я, гыт, звоню ему, она его к телефону не зовет. Один раз только позвала. А он еле языком ворочает. Не просыхает, гыт, она его нарочно спаивает. Он уже на развод подал, уже повестка пришла, только Танька не пошла. А на второй раз, гыт, их все равно разведут, хоть приходи, хоть не приходи. Плакалась, Танька-то.

— Да, дура Танька, прохлопала своего мужика, — протянул Саша. Подмигнул: — А ты ее утешил-то?

— Само собой, — усмехнулся Семеныч и выпятил грудь. — Хорошая баба, воняет только.

— Ну ты б на дочку какую-нибудь…

— Да она от меня не отходила. Поссать пошел, и то прибежала.

В продолжение этого разговора Вадим наблюдал и диву давался. Семенычу было, очевидно, за пятьдесят; Саша, казалось, был ровесник Семеныча. Во всяком случае, Вадим ощущал, будто видит перед собой человека гораздо старше его самого, пожилого уже, видавшего виды. А ведь ему — всего двадцать пять. Вадим вспомнил дату рождения Саши и сам себе не поверил. Зато Славик-бармен… Старше Саши — а какая пропасть… подросток.

Вадим погрузился в себя, раздумывая о том, как люди стареют. Раздумывая — громко сказано. Мысли его были облаками, размытыми и ворсистыми. Витали и исчезали. Вдруг к Вадиму прорвался голос:

— А вот мой брательник, полюбуйтесь.

Семеныч полюбовался и захихикал.

Саша продолжил:

— Мы с ним росли, а он все время со мной соперничал. Прям как на соревновании. Все время завидовал мне. Правда, Вадим?

Тон его был издевательским.

Вадим, прежде чем отреагировать, сделал краткий экскурс в детство: действительно, что-то такое было. Детское. Младшему купили машинку, а мне не купили. Я старше и должен понимать. Младшему можно, но ты ведь большой. Совсем детское. Не актуально. Давно не актуально. Другие люди. Уже совсем другие люди.

Саша между тем продолжал, уже во втором лице:

— И теперь ты все не успокоишься, все вошкаешься, я вижу. Тебе все меня носом ткнуть надо. Старые раны, да? Но я-то ничего, мне-то что. Я свободный человек, а ты винтик. Вот ты и завидуешь.

Вадим чувствовал запах макарон и вовсе не завидовал.

— Мне вообще все завидуют, в натуре. Я тут с мужичком сидел, он мне потом и говорит: ну ты даешь, умный. Руку даже пожал. Докажи, Семеныч?

Все обратились к Семенычу, и тот прошелестел, подобострастно хихикая:

— Да, что есть, того не отнимешь… Ага. Шурик у нас авторитет, умный…

Саша удовлетворенно добавил, размазывая слова:

— Я даже знаю, почему ты компьютерам пошел учиться. Потому что я их с детства ненавидел. Все эти игры, денди… все мне назло.

Пока Вадим оценивал место, которое определил себе в мире Саша, тот принял великодушный тон:

— Ладно уж… Не парься… Не один ты такой — что я, не понимаю… Я — вообще… Я бы тебе сказал… Я такое видал в этой жизни, что тебе и не снилось… Ты сопляк еще по сравнению со мной…

Здесь Саша всем своим видом намекнул на существование некой тайны. Сделал важное лицо, поводил глазами кокетливо.

— Ну да ладно…

Семеныч тем временем радостно ловил каждое Сашино слово и тихонько раскачивался на табурете, быстро-быстро жуя, будто мышка.

Саша все еще производил пантомиму, должную донести до Вадима нечто важное и таинственное. Но Вадим оставил попытки прийти к разрешению загадки логическим методом и разлил еще по одной.

Они выпили, и Саша не выдержал:

— Ладно… Проблемы у тебя, говоришь? Ничего… Вот я у одной бабенки жил, и она по планетам, по цифрам моего рождения рассчитала… — Саша взглянул с триумфом и одновременно со скромностью во взоре: — И что ты думаешь? Я — пророк. Буду людей учить мудрости. — Он понаблюдал за эффектом, которого не было. — Я, ты что думаешь, я даже на фотографиях не получаюсь. Все получаются, а я — нет. Светлое пятно. Вот так. И еще — у меня руки целительные. Могу лечить. Но и это не все. Проблемы, говоришь? Посиди рядом со мной — все как рукой снимет… Исцеляю одним присутствием.

Саша сиял. Еще он был грозен, так как Вадиму, по-видимому, недоставало смирения и восторга. Саша, наверное, только что выдал самое сокровенное, искреннее. Он закричал, снова злясь и паясничая:

— Но мы-то со своим правильным взглядом на мир, со своей спесью… Мы ни за что не поверим в то, что наш бедный младшенький братик может быть лучше нас… Мы материалисты, и в такое не верим… Мы в деньги верим, в крутые тачки, в казино… в шмотки от карденов, да, Вадик?

Саша нащупал больное место — конечно, не зная того. Саша не был для Вадима человеком самим по себе, никогда не стал для него человеком самим по себе. Он неизменно ассоциировался с мамой. С тем, как она любила его и переживала из-за разлуки с ним. За год до смерти мировоззрение матери приобрело отчетливо мистический ракурс, и Вадим, ощущая неладное, протестовал, спорил с ней. Она же ссылалась на его материализм снисходительно, смотрела ласково и свысока. Вадим, видя бесплодность своих попыток, бесился. Как-то раз она рассказала, будто Сашин покойный отец посетил ее среди ночи. Будто она проснулась и отчетливо ощутила чье-то присутствие. Спросила, кто это; муж ответил. После чего она ощутила, что он обволакивает ее холодом и стекает по спине, словно жидкость. Потом он стал пропадать и сказал: скоро увидимся. И мама сделала вывод, что ей пора отправляться за ним. Вадим ощущал бессилие. Он говорил: мама, это бред, ерунда. Она опять улыбалась и говорила, что не все храбры, не все обладают искрой, или обладают не сразу. Не все могут заглянуть за пределы, приотворить завесу, увидеть реальный мир. Если хочешь вписать его в рамки, вписывай. Ты позже поймешь.