Вадим - Светлана Сачкова

Теперь он старался задерживаться допоздна на работе, а дома обитать только в комнатах, негласно оставленных за ним. Избегал встречаться с Мариной, чтоб не иметь возможности лишний раз ощутить себя пустым местом. Она между тем подружилась с няней, и все три женщины очень сблизились. Они постоянно шушукались, щебетали, суетились, смеялись где-то в недрах квартиры. Вадим невольно прислушивался и отслеживал передвижения группы. Вот они ходят в гостиной и носят туда-обратно предметы: осуществляют перестановку. Вот разучивают движения в кухне под латинскую музыку. Затем сидят там же, попивая коктейли и обсуждая звездные пары… В такой ситуации голодный Вадим делал выбор в пользу близлежащих кафе и выскальзывал на улицу. Как казалось ему, никем не замеченный.

Он стал совершенно чужим в собственном доме. Всюду он видел какие-то Маринины шмотки, которые словно бы метили территорию. Он умел безошибочно их вычислять: подсказывало чутье. На перилах ее колготки. Почему? И зачем? Кто-нибудь вообще убирает квартиру? Это, в конце концов, неприлично… Он умел отличить яблоко, ею надкусанное, лежащее на столе. Это было вызывающе наглое яблоко. Даже ее жвачка в пепельнице была злой.

Илюшка всегда находился в обществе женщин, и Вадим практически не имел возможности с ним общаться. Только задумывался о том, что же происходит в его маленькой голове. Иногда он видел сына издалека: тот с непроницаемым видом слушал глупый галдеж.

Тем временем пребывание Марины у них в гостях затянулось: две недели давно прошли. Вадим, даже с ней не встречаясь, чувствовал враждебность со стороны приживалки. Он утешал себя тем, что она, скорее всего, видела в нем угрозу своему положению. Няня же относилась к Вадиму снисходительно и насмешливо. Здоровалась, интересовалась, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-нибудь. Ему никогда ничего не было нужно.

В одно воскресное утро женщины собрались куда-то уехать втроем. Они суетились, шумели по всей квартире. Создавалось впечатление, будто их по меньшей мере человек пятьдесят. Вадим случайно столкнулся с няней в гостиной. Она оскалила зубы и, проходя мимо, очень громко подумала:

«El burro! Ну и осел!»

«Сама дура…» — подумал Вадим ей в спину чуть тише.

— Хочешь пойти погулять с Илюшкой? — спросила Маша.

Купив батон, они с сыном отправились на пруд кормить уток. Было тихо и солнечно, только шелест и чириканье в воздухе. По аллеям семенило множество нянек и одетых в желтые и голубые комбинезоны детей. Илюшка разламывал крошечными пальцами хлеб, а Вадим пытался вообразить мужчину, который получится из этого румяного небольшого детеныша. Он вспомнил, как Маша была беременной. Вадим тогда был до боли мучим любопытством, стремясь поскорее встретиться с неизвестным ему существом, уже почему-то любимым.

Заметив на газоне первые одуванчики, Вадим сорвал несколько штук и, как в детстве, рассек на полоски стебли.

— Смотри!

Намочил их в луже, и полоски скрутились, превратились в кудряшки. Илюшка разинул от удивления рот; тоже стал рвать одуванчики и обмакивать в воду.

Вадим решил продемонстрировать и другие свои умения. Засунув часть стебля в рот, начал громко дудеть мотив советского гимна. Илюшка упал на спину и задрыгал ногами; окрестные бабки и дети воззрились на Вадима, будто на сумасшедшего.

— Пап, дай, — попросил Илюшка и потянулся за стеблем. Вадим попытался его научить: сын прилежно надувал щеки, но так ничего и не выдудел.

Подбежала дружелюбная собака скотч-терьер и помахала хвостом. Они стали гладить ее по спине.

— Пап — давай-возьмем-домой-собаку-пожалуйста…

— Нельзя, она чья-то. Сейчас ее догонит хозяин. Вон, видишь, дедушка с поводком…

Отчаяние маленького человека, отразившееся во взгляде, было невыносимым.

— Мы обязательно купим такого же, — поспешил уверить сына Вадим. Потом, наверное, будут компьютеры, дорогие машины и девочки. Каждый раз он не сможет разочаровать.

Вадим тоже когда-то хотел собаку.

И еще: он был виноват перед всеми воробьями на свете. Даже сейчас он чувствовал эту вину. Он увел Илюшку подальше от стаи, греющейся на солнце. Осторожно, чтобы не помешать их редкому отдыху среди трудной воробьиной жизни.

В детстве он очень любил воробьев и хотел иметь одного у себя, в квартире. Все время сооружал ловушки, чтобы поймать эту простую серую птичку. Последней конструкцией стала сетка в тяжелой деревянной раме, подпертая палкой, от которой тянулась веревка. Когда Вадим дернул ее, воробей находился как раз под рамой и был мгновенно убит. К вечеру у Вадима поднялась температура, а есть он не мог еще несколько дней.

Уже в течение многих лет он видел сны об этом воробье. Тот приходил, высокий, в человеческий рост. Рос вместе с Вадимом. Садился к столу, смотрел грустно. Выпивал чаю. В более зрелые годы — пива. Или сидел на балконе в каком-то шезлонге. Чем-то был отдаленно похож на Сашу.

Вот бы Маша об этом узнала. Вот бы она посмеялась.

В понедельник Вадиму пришлось полететь в Питер. Он сидел в самолете и чувствовал себя омерзительно. Даже приветливые светловолосые стюардессы его бесили. О нет! Они-то как раз — особенно. Он стоически пытался хранить спокойствие и ни о чем не думать. Тем не менее внутри что-то изредка пробегало. Например: «А может, эта Марина ничего такого вообще не имеет в виду, может — такая она просто?» Затем все стихало. Затем опять пробегало.

Тем временем девушка-японка, сидевшая рядом с ним, начала усиленно писать в толстом блокноте, стараясь прикрывать страницу рукой. Можно было подумать, что все вокруг свободно владеют японским. Вадим стал заглядывать ей в блокнот — не мог устоять. Оценил, какой это подвиг, — знать столько иероглифов. Как же они учатся в школе, бедные дети. Это прививает смирение. Вот выучи пару сотен иероглифов и станешь частью терпеливейшей нации.

Вскоре он обратил внимание на дату и время, проставленные в начале страницы. Японка вела дневник! Вадим стал приглядываться настойчивее; он буквально прожигал бумагу глазами. Ему отчего-то теперь казалось невероятно важным узнать, что же она там пишет… Тем временем девушку совершенно поглотило ее занятие, и она больше не замечала чужого внимания. В ее согбенной над блокнотом позе, в ее остервенелом выведении закорючек Вадиму почудились невыносимость и боль. Ему тоже было физически больно — оттого, что он не может понять ни слова. Ему просто необходимо было понять. До такой степени, что он начал серьезно обдумывать вариант выкрасть дневник и отнести его к переводчику.

И тут вдруг пробилась английская фраза: «This is insane!» Как он был рад этой фразе, именно этой. У нее тоже варилось. Она тоже пыталась найти смысл во всем этом. Потом, через две страницы, «give up» в середине предложения. Борется с жизнью, терзается и думает, не бросить ли это занятие. Значит, он не один. Значит, все-таки можно терпеть.

Часть третья

1

Вадим с самого утра не увидел пользы в том, чтобы думать.

Зато были ощущения, и можно было им следовать. За неимением лучшего.

Ощущение 1: вечером точно не хочется домой.

Ощущение 2: быть одному уже просто невыносимо.

Ощущение 3: мягкий, порядочный человек.

Подумаешь, что секретарь. И что банально и старо как мир.

Но она вдруг стала вести себя как-то иначе. В глаза избегает смотреть. Впрочем, чего еще ожидать — после увиденного ею на вечеринке. После того как ей стало понятно, что творится у него дома.

Вадим три раза подходил к двери, чтобы выйти из кабинета. Но каждый раз возвращался назад.

Затем все же взял себя в руки и отворил дверь:

— Лера, вы не поужинаете со мной сегодня?

Спросил естественно — как получилось. А получилась проникновенная просьба. Лера распахнула глаза, подавшись назад, и оправила складки джемпера.

— Конечно, Вадим Сергеевич.

— Спасибо.

Вернулся к себе. Конечно, Вадим Сергеевич. Не «Хорошо, Вадим Сергеевич». Не «Поужинаю, Вадим Сергеевич». А «конечно».

Пытался не предвкушать. Но предвкушал.

Первый раз за долгое время он будет наедине с женщиной. Хотя ничего такого не будет, но все же.

Высунулся:

— А вы какую кухню предпочитаете?

Лера заулыбалась:

— Мне все равно… Только чтоб есть не было сложно. Конец рабочего дня все-таки.

Правильно. Необходимо демократичное место. Без пристального внимания персонала.

Он посмотрел в зеркало. Ощутил себя молодым мужчиной в костюме. В элегантном костюме. Как минимум, молодым симпатичным мужчиной в дорогом элегантном костюме. Как максимум, привлекательным человеком с багажом знаний. И прочего.

К лифту они вышли вместе, но такое и раньше бывало. В машину сели вместе, но этого никто не увидел. Вадим ощутил спокойствие Леры: не профессиональное качество — а обыкновенное, человеческое. Она не размышляла о том, для чего они ехали ужинать. А если и размышляла, то не строила предположений, не забегала вперед. Оставляла финал открытым.